ОЧЕРК ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

Нищета еврейского населения Российской империи. Духовная жизнь общин. Рав Исраэль Салантер и его учение. Городок Копыль Минской губернии.

1

К началу царствования Николая I жило в черте оседлости около миллиона евреев‚ и еще полмиллиона – в Царстве Польском. В деревнях оставалась малая часть еврейского населения: это были арендаторы‚ шинкари‚ скупщики сельскохозяйственных продуктов. Насильственные выселения из деревень загнали большинство евреев в тесноту и скученность городов и местечек‚ где они перебивались случайными заработками. “Стол бедного еврея более чем скуден‚ – писал современник. – Целые семейства иногда довольствуются фунтом хлеба‚ селедкой и несколькими луковицами. Одежда всегда изорванная‚ грязная..."

Проблема была неразрешимой: впускать евреев во внутренние губернии власти не желали‚ а прокормить их в замкнутом пространстве черты оседлости не было никакой возможности. Оставалось лишь ограничительными мерами сдерживать энергию нищих и затравленных людей‚ которые любыми путями искали средства к существованию. “Боже мой‚ какая бедность!.. – описывал черту оседлости еврейский писатель Лев Леванда. – При таком положении дел нет ничего удивительного‚ что западно-русский еврей для снискания дневного пропитания часто прибегает к самым предосудительным поступкам‚ обманам и даже преступлениям: голод‚ как известно‚ ни в каком народе не служит проводником чистой нравственности‚ да и (царь) Соломон сказал: "не клеймят позором вора‚ крадущего для утоления своей голодной души..." Вторил ему и писатель Менделе Мойхер Сфорим: "Загнали людей точно овец в одно место‚ отрезали их от всего мира‚ не дают им свободно дышать. Но ведь это живые люди‚ и каждому хочется жить‚ и каждому хочется есть‚ и начинается лютая борьба за существование‚ пожирание слабого более сильным".

Города и местечки были переполнены ремесленниками и мелкими торговцами‚ которые жестоко конкурировали друг с другом. “Лавочек – что звезд на небе... – писал Л.Леванда. – Вы не поверите‚ что лавочка‚ весь товар которой можно купить за какие-нибудь двадцать или тридцать рублей‚ должна нередко служить единственным средством существования для целого семейства‚ нередко многочисленного". Для мелочной торговли требовался хоть какой-то оборотный капитал‚ но его ни у кого не было. Когда подходило время закупать товар‚ еврей бежал к соседним лавочникам и брал у них беспроцентную ссуду: три-пять рублей у каждого. Эти деньги он постепенно возвращал‚ наторговывая в своей лавке‚ и‚ в свою очередь‚ давал ссуду другим лавочникам для закупки товара. Получалось так‚ что все евреи города торговали на один и тот же оборотный капитал в несколько сот рублей.

"В тех местах‚ где живет бедная часть еврейского населения Бердичева‚ – писал очевидец‚ – улицы не шире полутора саженей; на них с двух сторон обвалившиеся домики‚ один возле другого‚ у кого без крыши‚ у кого без окон‚ у кого без целой стены; перед домом десятки почти голых детей валяются в грязи... Многие из домов разделяемы коридорами на несколько квартир‚ в которых наниматели устраивают небольшие мастерские: воскобойные‚ свечные‚ кожевенные и прочие. Работают семьей и тут же помещаются среди вонючих материалов и изделий. Оттого целые улицы постоянно наполнены смрадным воздухом..." – "Загляните в один из этих скученных грязных домиков‚ готовых на ваших глазах обратиться в груду развалин‚ и вас поразит удушье‚ злокачественный воздух‚ – сообщал из Гродно правительственный чиновник. – Толпа полунагих ребятишек едва помещается в мрачно темной избенке‚ три четверти которой заняты печкой‚ кроватью и столом. Образ жизни евреев готовит обильную жатву для преждевременной смерти. Чахотка‚ удушье‚ нервная горячка и кровавый понос находят среди них немало жертв“.

Нищета сопровождала еврея от самого его рождения. Ребенок сталкивался с ней в первые дни жизни‚ в доме у своих родителей‚ а когда он шел в хедер‚ нищета подстерегала его и там. “Хедер помещался в убогой квартире самого меламеда‚ – писал современник. – В комнате‚ поближе к окну‚ стоял длинный некрашеный стол с двумя длинными скамьями по обеим сторонам. За одним концом стола сидел сам меламед на табурете‚ другой же конец часто служил для разных хозяйственных работ его жены. В углу комнаты находилась русская печь‚ в которой хозяйка пекла ржаной хлеб для продажи. Во время посадки хлебов в печь или при его закваске двери наглухо запирались‚ и в комнате была необыкновенная духота..." Меламеды‚ как правило‚ жили очень бедно‚ на эту работу часто шли потому‚ что иным путем не могли прокормить семью‚ и это о них появилась поговорка: "Стать меламедом и умереть – никогда не поздно".

Крепостное право‚ отношения между всесильными помещиками и подневольными крестьянами‚ жестокие нравы того времени не способствовали уважению к человеческой личности‚ а к еврею – тем более. Над загнанными и беззащитными Ицками‚ Берками и Блюмками мог издеваться кто угодно, и кто угодно мог их обирать. Любая причина годилась для этого‚ но можно было обобрать и безо всякой причины. Еврей из Бердичева писал: "Сюда обыкновенно приезжают чиновники‚ которые ищут места для поправки своего состояния. Наши края – всё равно‚ что подножный корм для проголодавшихся лошадей. И действительно‚ на этих теплых местах чиновная особа удивительно скоро тучнеет и оперяется! Разумеется‚ в этом случае главный или‚ вернее‚ единственный доход – с евреев. Еврей тут не больше как дойная корова‚ которую доят безответно везде и всегда".

Так было не только в Бердичеве‚ но и по всей черте оседлости. Городничий Винницы жил и кутил за счет евреев. Кагал даже выделил специальных людей‚ один из которых "поставлял ему на кухню говядину‚ другой – хлеб и булки‚ третий – водку и вино‚ наконец‚ был между поставщиками двора и такой‚ которому поручено было платить карточные проигрыши". Городничий обычно проигрывал большие суммы и при расчете говорил‚ не стесняясь‚ что деньги принесет назавтра некий Шмуль. И действительно‚ приходил Шмуль с общественными деньгами и выплачивал карточный долг.

Местное начальство было всесильным‚ оно распоряжалось жизнью и имуществом обывателя‚ и законы существовали далеко не для каждого. “Прикатит‚ бывало‚ в местечко (какой-либо начальник)‚ – вспоминал те времена писатель О. Рабинович‚ – местечко дрожит‚ как в лихорадке. “Запирай лавки... Сажай в колоду... Гони всех в синагогу... Зажигай черные свечи... Присягай стар и млад!" О чем? про что? – Бог ведает!..Разумеется‚ развязка всегда та же самая: опять депутация‚ опять поклоны с обычными приложениями..." Евреев не только обирали‚ но и не признавали за ними тех нравственных качеств‚ которыми обладало прочее население. Однажды министерство внутренних дел разослало по губерниям вопросник для сбора статистических сведений‚ и один из его пунктов касался нравственного состояния подданных Российской империи. В городе Кае Вятской губернии уездное начальство‚ поразмыслив‚ решило‚ что у них в городе нравственное состояние жителей безупречно – по вполне определенной причине. И в соответствующем пункте вопросника они написали кратко: "Жидов в городе Кае не находится".

Из года в год нищета возрастала‚ и увеличенная рекрутская повинность очень способствовала этому. Губернское начальство сообщало в Петербург‚ что эта повинность "не уничтожает еврейское народонаселение"‚ потому что их плодовитость покрывает убыль‚ но разоряемые еврейские общества‚ из которых в огромном количестве забирают молодых и здоровых работников‚ уже не в состоянии выплачивать подати. В 1827 году‚ когда ввели для евреев рекрутскую повинность‚ на каждого мещанина-еврея приходилось в среднем по одному рублю недоимок‚ а в 1854 году – по пятнадцати с половиной рублей. Общая задолженность всех общин России достигала огромной суммы – восьми с половиной миллионов рублей.

Сторонний наблюдатель-христианин писал о городе Пинске: "На улицах кипело‚ как в муравейнике. Кроме евреев‚ казалось‚ никого в городе не было. Все в длинных‚ рваных‚ засаленных балахонах‚ с длинными‚ болтающимися пейсами‚ в каких-то особенных‚ еврейского покроя‚ картузах. Лица у всех измученные‚ испуганные‚ отталкивающие; ни на ком не видно и тени улыбки; все куда-то спешат‚ бегут... Всё это возбуждает отвращение и в то же время вызывает невольную жалость к этой нищей массе‚ цепляющейся за жизнь‚ работающей и рыскающей с утра до ночи‚ чтобы насытить свои голодные желудки и покрыть свою голытьбу".

На фоне всеобщей нищеты и безысходности выделялись люди‚ сами порой нищие‚ которые помогали своим единоверцам. В Гродно жил раввин Нахум Каплан‚ или‚ как его называли – реб Нахум Гроднер‚ реб Нохемке, посвятивший свою жизнь помощи бедным. Он преподавал Тору, был служкой в синагоге, жил с семьей в нужде‚ а всё свободное время ходил по улицам, собирал деньги и вещи‚ которые раздавал старикам и вдовам, сиротам, больным и ученикам иешив. Весь город знал этого человека; ему жертвовали не только евреи, но и христиане; в день его похорон закрыли лавки, не работали мастерские, в школах прекратились занятия – тысячи жителей Гродно провожали реб Нохемке в последний путь. Многие годы евреи приходили к его могиле и просили заступничества перед Всевышним; его именем была названа улица в Гродно, на которой стоит Большая синагога (в конце двадцатого века в городе появился Еврейский благотворительный центр под название "Хесед Нохум").

В Вильно жил Шимель Янкелевич Кафтан‚ который постоянно ходил по городу с кружкой в руке и собирал деньги для нуждающихся и больных. Когда-то он был винокуром‚ рано потерял жену и детей и стал помогать тем‚ кому никто не мог или не желал помочь. Его знали все‚ бедные и богатые‚ в лачугах и в богатых домах: седобородого‚ хилого и тщедушного‚ в старой потрепанной одежде. У богатых он просил сострадания и помощи‚ а к бедным приходил по вечерам‚ чтобы раздать собранное за день. Сам же он не брал ни копейки из тех денег‚ а зарабатывал на хлеб физическим трудом. Поработав некоторое время и скопив пару копеек на жизнь‚ он снова шел на улицу просить для других. Шимель Янкелевич Кафтан был очень популярен в Вильно‚ ему подавали охотно и много и говорили‚ что за долгие годы он собрал и раздал бедным огромную сумму – около четырехсот тысяч польских злотых. Однажды он пришел в местную иешиву‚ дал деньги бедным ученикам и сказал на прощанье‚ что больше уже их не увидит.

Наутро его нашли мертвым на полу нищей лачуги‚ на соломенной подстилке‚ которая многие годы служила ему постелью. На его похоронах собралась огромная толпа народа. “И что это за сила‚ – писал современник‚ – которая в течение тридцати лет‚ – как в годы расцвета жизни‚ так и на старости‚ – могла носить на себе бремя такого святого и тяжелого подвига... Эта сила – любовь к ближнему‚ один маленький луч той любви‚ которою Бог осенил созданный Им мир".

2

Правление Николая I выделилось среди других времен упорными и непрерывными усилиями властей обратить еврейское население на "путь истины". Чтобы уничтожить национальные и религиозные отличия‚ евреев силой наряжали в европейское платье‚ обрезали им пейсы‚ массами загоняли в казармы‚ лишь бы изменить их внешний облик‚ вырвать из привычного окружения‚ окрестить и сделать такими‚ как все. Выкрестов освобождали на три года от платежа податей‚ списывали им недоимки‚ уменьшали наказания для тех‚ кто во время суда или следствия принимал православие. Еврейскому солдату запрещали первые пятнадцать лет служить в черте оседлости‚ чтобы единоверцы не помогли ему сохранить веру‚ и только затем‚ если этот солдат не крестился‚ его признавали неисправимым и разрешали контакты с другими евреями.

Правление Николая I выделилось и не менее упорным сопротивлением сотен тысяч евреев‚ которые в нищете и унижении‚ казалось бы наперекор здравому смыслу‚ отстаивали свою веру и свои традиции‚ – а вроде как выгодно было бы креститься, как заманчиво раствориться в окружающих народах. В обособленном и замкнутом мире еврейской общины самым главным было служение Всевышнему‚ изучение Торы и соблюдение ее предписаний. Законы Торы распространялись на ежедневный быт‚ на семейные отношения и воспитание детей‚ на все желания‚ потребности и мечты евреев. Без всякого принуждения‚ точно и добросовестно выполняли они предписания религии и верили‚ что слова‚ мысли и поступки любого человека влияют на судьбу всего мира. Каждый человек‚ проходя по жизни‚ строит во имя добра или разрушает во имя зла. Добро не придет само по себе‚ для этого нужны многие усилия‚ и жизнь человека не предназначена для того‚ чтобы проводить ее легко и беззаботно. Без помощи человека мир не избавится от несовершенства‚ и не только человеку нужно заступничество Неба‚ но и Небо нуждается в его помощи. Выполняя заповеди Торы‚ каждый еврей восстанавливает то‚ что повреждено в этом мире‚ на малую толику уводит Вселенную от хаоса и приближает к гармонии‚ – а потому мир без Торы не может существовать.

Но не случайно говорили тогда: человек подобен веревке‚ один конец которой в руке Всевышнего, а за другой конец тянет Сатана. Среди евреев попадались‚ конечно же‚ бездельники и обманщики‚ криводушные и черствые сердцем‚ эгоисты и себялюбцы: невыносимые условия жизни тому способствовали. Но не эти люди определяли нравственную и духовную атмосферу еврейского общества. В маленьких городках и местечках ходил на рассвете по улицам синагогальный служка‚ стучал в окна-двери и призывал: "Вставайте‚ евреи! Наш Бог в изгнании‚ народ наш в изгнании‚ – вставайте и славьте Создателя! Для этого вы и сотворены!" Евреи верили нерушимо‚ что Всевышний присутствует во всем‚ весь мир наполнен Его сиянием; что избавитель-Мессия скоро придет‚ он уже близко‚ "надо быть слепым‚ чтобы не видеть его света"‚ – и повторяли вслед за праведником гордые слова: "Всё можно отнять у меня: подушку из-под головы‚ дом‚ но нельзя отнять Бога у моего сердца".

Когда в семье рождался ребенок‚ дети из ближайшего хедера приходили к новорожденному первые семь дней и читали молитвы возле его колыбели. Матери пели‚ укачивая своих младенцев: "Мой мальчик‚ закрой глазки. Бог даст‚ и ты станешь раввином..." Юноши устанавливали часы ночных занятий в бейт-мидраше‚ чтобы постоянно кто-то учил там Талмуд. Многие женщины тяжело работали‚ чтобы их мужья могли без помех заниматься учением. “Нигде евреи не произносят в молитве: "Ты нас избрал из всех народов" с таким убеждением‚ с такой гордостью‚ как в Западном крае‚ – отметил писатель Л.Леванда. – И действительно‚ находясь в синагоге и слушая пение кантора‚ или сидя в бейт-мидраше за фолиантом Талмуда‚ еврей переносится на крыльях воображения в другой мир‚ в другое‚ давным-давно прошедшее время‚ когда его предки еще сидели в Обетованной Земле‚ каждый под своею виноградною лозою и под своею смоковницею‚ и забывает‚ что его изба не топлена... и что кагальные за недоимки взяли последнюю подушку... В объятиях Талмуда еврей‚ гонимый роком и обиженный людьми‚ чувствует себя дома‚ на родине‚ на просторе‚ и‚ выплакав на груди его свою недолю‚ возвращается в свет с облегченным сердцем‚ с возобновленною верою и с новым мужеством на борьбу с невзгодами жизни... Это евреи инстинктивно понимают и берегут Талмуд‚ как зеницу ока".

Вечерами после работы мужчины шли в бейт-мидраш и слушали там знатоков‚ спорили‚ приводили изощренные доводы и цитаты из многих книг‚ соревнуясь между собой в толковании сложных талмудических вопросов. Эти нищие‚ полуголодные люди – на чужой земле‚ в недружелюбном окружении‚ без ощущения покоя и безопасности – забывали во время учебы волнения и заботы дня и чувствовали себя гордыми‚ могущественными‚ неимоверно богатыми‚ потому что располагали духовным богатством прежних поколений. В городках и местечках черты оседлости жили многие праведники и ученые‚ которых посторонний наблюдатель не смог бы выделить из общей толпы озабоченных и вечно нуждающихся жителей. Современник писал о своем учителе‚ рабби Янкеле Нохиме: "Его благочестие было абсолютным и цельным; оно проявлялось у него как бы само собою‚ так‚ как проявляется дыхание у живого человека... Всё его существо было проникнуто служением Всевышнему. Ложился он спать только затем‚ чтобы перед сном излить свою душу в молитве; вставал для того‚ чтобы мгновенно приступить к общению с Творцом через утреннюю молитву. Для этой же цели он ел и пил... Это был не только глубокий знаток Талмуда и связанной с ним письменности‚ – он как бы сам был живой Талмуд..."

Любая попытка властей вторгнуться в этот мир и изменить его вызывала тревогу в еврейском обществе и непременное желание оградить себя‚ свою общину и свою веру. Введение рекрутской повинности евреи восприняли как наказание‚ ниспосланное Небом за их прегрешения. Это вызвало у них усиление религиозных чувств‚ стремление к изучению Закона и к более строгому его исполнению. Правительство пыталось суровыми мерами разрушить традиционный уклад еврейской жизни‚ но это его только укрепляло. Очевидец вспоминал: "В существовавших братствах для чтения Священного Писания и изучения Талмуда увеличилось количество членов, и стали возникать новые братства этого рода. В иешивах понадобились дополнительные скамейки для слушателей‚ основывались и новые иешивы‚ и всякий охотно уделял свою долю на содержание учеников".

Дети из обеспеченных семей учились в иешивах за счет родителей‚ а бедным ученикам выдавали средства на жилье и еду‚ и дополнительно – на обувь‚ одежду‚ поездку домой и на прочие непредвиденные расходы. В иешиве города Мир‚ в Белоруссии‚ неимущие получали по девяносто копеек ежемесячно. На эти деньги они снимали комнату на пятерых по восемнадцать копеек в месяц за каждого‚ а на оставшиеся деньги хозяйка покупала продукты и готовила на всех еду. Один из учеников этой иешивы вспоминал: "Особо назначенные "мешулохим" (посланцы) оставляли в каждом еврейском доме жестяную кружку с надписью: "На Мирскую иешиву". Еврейские женщины в пятницу‚ перед благословением свечей‚ непременно вспоминали о духовных обязанностях и кидали копейку в кружку. И никакая нужда в мире не в состоянии была заставить их взять обратно из кружки пожертвованные деньги".

В Мирской иешиве училось до трехсот человек в возрасте от четырнадцати до тридцати лет. Они приезжали туда с рекомендацией от своего раввина‚ шли к главе иешивы‚ и тот сразу же посылал их заниматься. В большом зале были расставлены длинные столы‚ и у каждого стола – некрашеные деревянные скамейки. Первый стол назывался столом раввина‚ и каждый считал для себя большой честью заниматься за этим столом. Затем располагались столы менее высокого ранга‚ а последние из них‚ наименее почетные‚ назывались "за печкой"‚ "позади деревни" и "возле дверей". Триста учеников сидели за этими столами‚ громко и нараспев произносили текст‚ и в зале стоял несмолкаемый гул голосов. Учились старательно, с девяти утра до девяти вечера с перерывами на обед и молитвы‚ но многие занимались до полуночи. В середине дня глава иешивы читал лекцию на одну из талмудических тем‚ а ученики стояли вокруг и подбирали "жемчуг‚ сыпавшийся из уст учителя".

Жизнь учеников была нелегкой‚ они почти не появлялись на улице‚ не занимались физическим трудом‚ и постоянные занятия подрывали их здоровье. Но в Мирской иешиве существовало поверие‚ что они находятся под особой защитой‚ потому что основатель иешивы благословил ее и пообещал‚ что ни один из учеников не умрет за годы учения. “И действительно‚ – вспоминал один из них‚ – история не запомнит здесь смерти какого-либо ученика. Рассказывают‚ что один ученик долгое время болел и никак не мог ни умереть‚ ни выздороветь. Его страдания были очень велики‚ и он просил‚ чтобы его вывезли из этого города‚ куда ангелу смерти нет доступа к ученикам. Окружающие сжалились над его страданиями‚ увезли в соседнее местечко‚ и только там он мог беспрепятственно умереть".

Некоторые из учеников поражали своими знаниями‚ и в Мирской иешиве существовала легенда об одном мальчике‚ который задавал такие сложные вопросы‚ что сам глава иешивы попросил у него пощады. “В особенности помню‚ – вспоминал бывший ученик‚ – маленького‚ тщедушного пятнадцатилетнего мальчика. Он занимался с восьми часов утра до трех и четырех часов ночи‚ по восемнадцать-двадцать часов в сутки. Рабби Хаим Лейб (глава иешивы) не раз подходил к нему и любовно упрекал‚ что он так мало спит. “Мне и так хорошо"‚ – отвечал тот каждый раз‚ и рабби Хаим Лейб должен был отступать пред таким прилежанием... Когда впоследствии мне порою случалось проходить мимо иешивы поздно ночью‚ возвращаясь от товарища‚ где засиживались поздно за игрою в карты или‚ и того хуже‚ за чтением вольнодумных книг‚ – его звонкий‚ тоненький‚ заунывный голосок служил мне упреком и будил в моей душе глубоко загнанную любовь и стремление к тому наследию прошлого‚ которое наши предки дорого ценили и которое мы ценим так дешево‚ хотя и дорого за него платим".

Книги для иешив печатали в еврейских типографиях России. Многие евреи-типографы издавали лишь книги религиозного содержания и гордились тем‚ что их печатные станки "не осквернились печатанием светской еретической книги". В хасидской типографии в Славуте печатали только Талмуд и другие религиозные книги на высоком типографском уровне. Однажды на чердаке типографии повесился один из наборщиков‚ выгнанный перед этим за пьянство. В этом деле усмотрели не самоубийство‚ а убийство с какими-то преступными целями‚ потому что и прежде власти предполагали‚ что в типографии тайно издают недозволенные "зловредные" книги. Был суд‚ типографию закрыли‚ а ее владельцев‚ братьев Шапиро – "за печатание еврейских книг с вредными правилами хасидской секты" – приговорили прогнать сквозь строй и сослать в Сибирь. Рассказывали‚ что во время наказания шпицрутенами у одного из братьев‚ рабби Пинхаса Шапиро‚ упала с головы ермолка. Он тут же остановился и под непрерывными ударами поднял ее‚ лишь бы не сделать ни одного шага с непокрытой головой.

3

В середине девятнадцатого века появилось новое религиозное учение среди литовских и белорусских евреев – мусар‚ что в переводе с иврита означает – мораль‚ нравственность. Мусар должен был поставить преграду казенному и светскому просвещению‚ бороться за души людей и за традиционные устои еврейской жизни‚ сохранить основы иудаизма. Проповедовал это учение раввин Исраэль Липкин‚ более известный под именем рав Исраэль Салантер – по названию литовского местечка Саланты‚ в котором он жил в молодости.

С ранних лет рав Исраэль Салантер выделялся поразительными способностями‚ скромностью‚ добрым и отзывчивым характером. Он хотел вести уединенную жизнь‚ чтобы служить Всевышнему изучением Торы‚ но затем понял‚ что его долг – помогать другим. Этим он и занимался всю жизнь, осуждая тех‚ кого не волновали народные беды. Однажды рав Исраэль узнал‚ что в Вильно живет некий дровосек‚ возможно "тайный праведник"‚ который не снимает с себя молитвенное облачение и постоянно нашептывает молитвы. Но рав Исраэль не захотел с ним встретиться‚ потому что не понимал‚ как мог такой богобоязненный человек прятаться в то жестокое время и не помогать страдающим единоверцам. “Все евреи ответственны друг за друга"‚ – часто повторял рав Исраэль‚ каждый из них должен принимать участие в заботах‚ волнениях и тревогах своего поколения. Существует незримая связь между всеми еврейскими общинами мира‚ и "если в ковенской синагоге евреи злословят‚ то нарушается святость субботы в Париже".

Рав Исраэль Салантер жил чрезвычайно скромно‚ не заботясь о завтрашнем дне‚ но постоянно говорил‚ что других он обязан обеспечить и на завтра. Однажды к нему пришел бедный человек‚ который безуспешно перепробовал много профессий и не мог заработать на жизнь. И тогда знаменитый раввин Исраэль Салантер отложил все свои дела‚ научил этого бедняка двум-трем проповедям‚ заставил повторить их несколько раз подряд‚ чтобы заучить на память‚ и после этого бедняк поехал по местечкам проповедовать и зарабатывать себе на хлеб. Когда в Литве вспыхнула эпидемия холеры‚ рав Исраэль Салантер призывал всех не отчаиваться‚ не бояться заразы и помогать друг другу. Более того‚ накануне дня Йом-Кипур он объявил усталым‚ замученным и издерганным людям‚ что на этот раз не нужно поститься весь день и чересчур долго молиться‚ а лучше подольше побыть на свежем воздухе. В Йом-Кипур‚ после утренней молитвы‚ он встал в синагоге с печеньем в руке и стал есть его перед всеми‚ чтобы молящиеся последовали его примеру.

В тридцатилетнем возрасте рав Исраэль Салантер пользовался таким авторитетом‚ что его пригласили стать главой знаменитой виленской иешивы "Рамайлес". Он согласился и приехал в Вильно на "гарантированное жалованье четыре рубля в неделю и при готовой квартире". Но прежний руководитель иешивы возражал против его назначения‚ и рав Исраэль оставил этот пост‚ хотя на его стороне были самые влиятельные лица общины. Он открыл в Вильно маленькую иешиву‚ занимался с учениками и с любым жителем города‚ который приходил к нему‚ получая за это крохотное вознаграждение. Его глубокие знания‚ вера‚ скромность и постоянное желание помочь каждому сделали его очень популярным в городе.

Когда в Вильно создали казенное раввинское училище‚ власти предложили раввину Исраэлю Салантеру возглавить его. Но он отказался‚ потому что не ожидал от этого дела никакой пользы еврейству. Кроме знаний‚ которые способно дать училище‚ объяснял он‚ нужна еще и глубокая вера‚ а этого казенное училище привить не сможет. После отказа он сразу же уехал в Ковно‚ опасаясь преследования властей‚ но и там отказался от обеспеченной должности в общине‚ чтобы без помех распространять свое учение. Один из его последователей давал ему ежемесячно небольшую сумму денег‚ но рав Исраэль считал‚ что и эти копейки он присваивает незаконно. Он много работал в Ковно‚ обучал и воспитывал молодых учеников‚ чтобы подготовить раввинов в противовес тем‚ которых готовили казенные раввинские училища. Рав Исраэль приучил себя не отвлекаться на пустые беседы‚ чтобы не тратить драгоценного времени‚ но однажды его ученики чрезвычайно удивились‚ услышав‚ как их уважаемый учитель разговаривал о пустяках с каким-то мужчиной. “Этот человек был очень расстроен‚ – объяснил он. – Благое дело – развлечь его и заставить позабыть о своем горе‚ а вы же понимаете‚ что не беседой о мусаре можно было развеселить его".

Рав Исраэль Салантер был против сухого‚ неокрашенного эмоциями изучения Талмуда‚ однако считал‚ что Всевышнему надо служить серьезно‚ потому что радость ведет к легкомыслию. Он приучал учеников к самопознанию и самоусовершенствованию и часто говорил‚ что если человек лишь выслушивает проповеди о морали или читает книги на эти темы‚ то лучше от этого он не становится‚ потому что "расстояние между знанием и действием‚ между словом и делом так же велико‚ как между небом и землей". Единственное спасение – это мусар‚ ежедневная самоуглубленность‚ познание самого себя и самоочищение. Каждый человек – это книга о мусаре‚ и нужно много и старательно работать‚ чтобы добиться понимания этой книги‚ имя которой – ты сам. И потому мусаром должен заниматься каждый‚ от простого человека до выдающегося ученого. Это надо делать с воодушевлением‚ чтобы почувствовать себя потрясенным до глубины души и ощутить потребность в покаянии‚ – иначе слова мусара не достигнут закрытого наглухо человеческого сердца‚ которое не поддается влиянию самых хороших и нужных речей. “Если человек‚ – учил рав Исраэль Салантер‚ – в продолжение всей своей жизни будет час в день заниматься мусаром и этим хоть один раз убережется от злословия‚ то он уже сделал хорошее дело".

Рав Исраэль Салантер требовал от себя и от своих последователей‚ чтобы добрые качества в человеке стали его второй натурой. Нужны огромные усилия – приучить себя к естественному желанию делать добро. Человек не должен желать зла другому так же естественно‚ как он не желает есть испорченные продукты или вдыхать омерзительные запахи. Каждый обязан научиться бороться со своими слабостями: вспыльчивый не должен обращать внимания на неприятные для него речи‚ мстительный должен научиться прощать обидчика‚ а завистливый – искоренять в сердце зависть. “Человек не должен думать‚ – учил он‚ – что всё‚ созданное Всевышним‚ не подлежит изменениям... Это неверно. Мы можем обуздывать действующие в нас силы. Мы можем их изменить".

Молитвенные дома мусарников были открыты всегда и для всех‚ чтобы любой человек мог прийти туда в удобное для него время и сосредоточиться. В такой синагоге‚ говорил рав Исраэль‚ "никто не будет стыдиться быть откровенным и не станет опасаться‚ что в момент воодушевления за ним будут подсматривать посторонние; всякий‚ кто зайдет туда‚ сам поддастся этому настроению..." В синагоге мусарников был постоянный полумрак. Человек заходил туда‚ закрывал лицо руками‚ размышлял о суете мира‚ о своих грехах в прошлом и о неминуемых грехах в будущем‚ о неумолимом и карающем Боге. Кто-то начинал плакать‚ к нему присоединялись другие‚ стоны и рыдания сотрясали стены синагоги‚ и в этот момент кто-нибудь‚ невидимый в полумраке‚ произносил изречения из Священного Писания‚ чтобы еще более усилить раскаяние: "Обратись к покаянию за день до кончины" или "Знай‚ перед Кем ты стоишь". Все повторяли изречение много раз подряд‚ до полного изнеможения‚ затем следующее изречение – тоже много раз‚ за ним еще и еще‚ и так несколько часов плача‚ раскаяния и самоочищения. Порой доходило до того‚ что мусарники забрасывали свои дела‚ торговлю и ремесла‚ зарабатывали самый минимум на кусок хлеба и всё свободное время занимались очищением души.

Рав Исраэль Салантер жил затворником в Ковно и допускал к себе лишь ближайших учеников. Затем он поехал в Восточную Пруссию‚ откуда шло в Литву светское просвещение‚ чтобы бороться с ним на месте при помощи своего учения. Он побывал в Кенигсберге‚ Франкфурте‚ Берлине и в других городах‚ привлекал к себе последователей‚ особенно среди молодежи‚ открывал молитвенные дома мусарников. Рав Исраэль часто болел‚ был слаб телом‚ но полон всевозможными проектами. Издавал еженедельник с вопросами и ответами на темы мусара; хотел найти сто известных раввинов для перевода Талмуда на идиш‚ чтобы он стал доступным любому еврею; поехал в Париж для распространения мусара среди выходцев из России‚ а затем вернулся в Кенигсберг‚ заболел и уже не вставал с постели. Говорили‚ что из его комнаты хотели вынести настенные часы‚ которые громко тикали‚ но он не позволил. “Старый бедняк болен‚ – сказал он. – Что за беда‚ если в его ушах постоянно раздается стук. Пожалуй‚ вы еще захотите ради него выстлать соломой улицу перед домом?.."

Рав Исраэль Салантер умер в 1883 году и оставил в наследство детям лишь поношенный талес и тфилин. Его учение распространялось и после его смерти. В Ковно были две мусарнические молельни – при синагоге портных и синагоге дровосеков‚ и каждый вечер оттуда слышались плач‚ рыдания‚ голоса кающихся людей. Еще при жизни основателя мусара возникли первые иешивы мусарников‚ и среди них – "Кнесет Исроэл" в Слободке‚ пригороде Ковно‚ который основал рав Натан Цви Финкель‚ "Дедушка из Слободки". Он говорил: "Прежде всего мы должны достичь высоты‚ чтобы стать достойными носить имя человека. Тогда мы станем достойны изучать Тору". В иешиве посвящали мусару полчаса в день перед вечерней молитвой‚ подводя итог прожитому дню‚ а на исходе субботы подводили итог жизни за ушедшую неделю. “В субботние сумерки‚ – вспоминал очевидец‚ – ешива выглядит‚ как корабль перед крушением. Уходит святость субботы‚ и каждому хочется хоть немного продлить состояние покоя. Но мрак надвигается с каждой минутой‚ тени становятся длиннее и гуще. Наступают будни. Еще нельзя зажечь свет‚ еще нельзя раскрыть книгу‚ и все погружаются в мусар-размышление..."

Раввин Йосеф Юзл Гурвич‚ основатель иешивы мусарников в Новогрудке‚ учил‚ что мир можно изменить‚ если этого по-настоящему захотеть. Его ученики часто повторяли: "Обычно говорят‚ что если нельзя подняться‚ то следует опуститься‚ а рав Юзл говорит: если нельзя подняться‚ нужно подняться". Рав Йосеф Юзл основывал иешивы мусарников в Киеве‚ Харькове и в других городах‚ а между Первой и Второй мировыми войнами в Польше и Литве было создано свыше семидесяти иешив "Бейт Йосеф" – в память об этом человеке. “Я никогда не спрашиваю‚ – говорил рав Йосеф Юзл‚ – можно ли сделать‚ я спрашиваю – нужно ли. И там‚ где нет пути‚ я его проложу".

Ученики раввина Исраэля Салантера любили рассказывать один случай из жизни своего учителя‚ который‚ возможно‚ лучше всего объясняет сущность его учения – мусара. Однажды рав Исраэль Салантер шел вечером по улице и увидел за окном сапожника‚ который работал при свете свечи. “Что ты сидишь так поздно? – сказал ему рав. – Ты ведь устал‚ иди лучше спать". – “Пока свеча горит‚ – ответил на это сапожник‚ – нужно работать". Эти слова привели рава Исраэля в восторг. Ведь это так совпадало с его основным жизненным принципом: пока свеча горит‚ пока человек жив‚ нужно постоянно стараться‚ нужно работать‚ чтобы очищать свою душу перед Создателем!

4

В первой половине девятнадцатого века прославился в черте оседлости кантор Шломо Каштан. У него был собственный хор, и каждое лето‚ между праздниками Шавуот и Рош га-шана‚ он разъезжал с концертами по России‚ Австрии и Пруссии. Каштан пользовался невероятным успехом и получал до двухсот рублей за одно выступление. Это были огромные деньги по тем временам‚ но недаром Шломо Каштана называли "королем канторов"‚ а королям надо платить по-королевски. Его корону оспаривали многие‚ и время от времени надо было доказывать свое право быть первым. Появлялся вдруг знаменитый кантор Арье "Готсвундер" из Вилькомира‚ чтобы "сбить спесь у Каштана"‚ и предлагал устроить соревнование. Появлялся кантор из Плоцка Шалом Барух и тоже претендовал на корону. В одной из синагог Вильно устроили проверку канторам‚ и синагога была забита до отказа любителями канторского пения. Был там и Арье "Готсвундер"‚ и "сам" Дувидл Бродер‚ и кантор по прозвищу "Фиделе"‚ чей тоненький голосок напоминал звук скрипки‚ были канторы Канарик и Соловей‚ – об этом соревновании рассказывали потом годами.

Далеко не все канторы в те времена были авторами мелодий. Пользовались композициями других‚ прославленных канторов‚ выбирали мотивы по своему вкусу и голосовым данным. Бывали даже случаи‚ когда использовали оперные мотивы Россини‚ Меербера и других композиторов. Мелодии передавали по памяти‚ потому что многие канторы не знали нот‚ и даже знаменитый Шломо Каштан никак не мог поверить‚ что музыку можно записывать на бумаге условными знаками. Однажды он попросил своего сына‚ который знал нотную грамоту‚ записать в его присутствии только что сочиненную им мелодию. Затем Каштан спрятал эту запись‚ а через месяц достал ее и попросил сына напеть мелодию по нотам. Когда он услышал в точности ту же самую мелодию‚ то прослезился от волнения и произнес благодарение Всевышнему за то‚ что Он дал ему дожить до такого времени‚ когда музыку можно записывать на бумаге подобно словам.

Многие канторы ездили из местечка в местечко со своим хором‚ хотя и получали копейки за выступления. Они набивались в рыдван балагулы как сельди в бочке‚ в местечках их кормили бесплатно местные любители пения‚ а рекомендацией им служило письмо какого-нибудь раввина‚ где было сказано‚ что предъявители сего – честные и благочестивые евреи. Переезжая из города в город‚ канторы знакомились со многими и потому естественным образом становились сватами, получая вознаграждение за сватовство. Иногда их приглашали в богатые дома‚ чтобы услышать пение‚ и за это тоже платили; Шломо Каштан получал за каждый домашний концерт целых двенадцать червонцев!

Однажды некий богатый подрядчик‚ человек черствый‚ холодный‚ практичный‚ далекий от всяких сантиментов‚ тоже предложил Шломо Каштану двенадцать червонцев‚ но с непременным условием: если тот заставит его заплакать своим пением. И Каштан совершил чудо: подрядчик плакал‚ как ребенок‚ обливался слезами‚ всхлипывал‚ сморкался и снова плакал. Но если вдуматься‚ нет в этом деле ничего особенного: евреям часто приходилось плакать за последние две тысячи лет‚ накопился богатый опыт – и стоит кантору запеть что-нибудь грустное и печальное‚ как начинают капать слезы...

5

Можно много и долго рассказывать о временах правления Николая I и о событиях той эпохи‚ но из этих разрозненных частностей не сложится общая картина жизни еврейского городка или местечка – день за днем‚ событие за событием. Нужен современник‚ нужен очевидец‚ выходец из этой среды‚ который оставил бы свои воспоминания – подробные и достоверные. Жил в России еврейский писатель Абрам Израилевич Паперна‚ который описал жизнь родного городка в николаевскую эпоху. Попробуем повторить его рассказ – с большими сокращениями и в иной последовательности‚ сохраняя‚ по возможности‚ стиль автора.

Городок Копыль Слуцкого уезда‚ Минской губернии с его деревянными‚ крытыми соломой‚ иссохшими и сгнившими бревенчатыми домами стоял на высокой горе‚ посреди полей‚ лугов и лесистых холмов. В описываемое время Копыль мог иметь около трех тысяч душ населения: евреи‚ белорусы и татары – представители трех различных миров. Христиане и магометане расселялись в боковых улицах по уступам горы и под горой‚ евреи же – на вершине горы‚ где находилась базарная площадь. Из-за такого видного места‚ занимаемого евреями‚ а также из-за их сравнительной многочисленности и свойственной евреям подвижности‚ Копыль на первый взгляд производил впечатление чисто еврейского городка.

У православных христиан Копыля и его окрестностей был только один храм‚ а у евреев на синагогальном дворе – синагога‚ бейт-мидраш‚ клауз и молельня общества портных. Там же помещался и дом раввина‚ который всегда был открыт для каждого. Все денежные‚ супружеские и прочие споры у евреев решались раввинским судом‚ к которому с полным доверием обращались и местные христиане в своих спорах с евреями. Суд этот был – надо отдать ему справедливость – скорый‚ справедливый и притом очень дешевый. Пострадавший обращался к раввину‚ раввин посылал служку за обвиняемым‚ и тот немедленно являлся – случаев неявки не бывало. Затем обе стороны клали на стол плату за судебное разбирательство – всё равно сколько‚ но только поровну‚ и разбор начинался. Наконец произносился приговор в окончательной форме‚ который беспрекословно исполнялся без помощи судебных приставов‚ а в силу авторитета раввина.

Клауз был единственным каменным зданием в городке и служил молитвенным домом для почтенных копыльцев‚ выделявшихся знатностью рода‚ талмудической эрудицией‚ набожностью или благотворительностью. По субботам и на праздники они одевались в черные сатиновые одежды с бархатными воротниками и в меховые шапки с бархатным верхом – "штреймель". Одежды часто бывали ветхими‚ перешедшими по наследству от предков‚ шелк и бархат утрачивали свой первоначальный цвет‚ мех из штреймеля мало-помалу вылезал‚ – тем не менее эти‚ как их называли‚ "красивые" или "шелковые люди" сознавали свое достоинство и умели внушить к себе уважение других. Почтенные копыльцы относились пренебрежительно к ремесленникам‚ извозчикам‚ чернорабочим‚ которые были менее сведущи в Законе и не могли уделять время молитве и богоугодным делам. Знатный копылец ни за что не выдал бы свою дочь за ремесленника: это считалось позором для семьи. “Слава Богу‚ – любили повторять они‚ – в нашем роду нет ни одного выкреста и ни одного ремесленника". После утренней и вечерней молитвы "шелковые люди" занимались в клаузе своим любимым предметом – изучали Талмуд. Клауз заменял им и клуб: в сумерки любили они собираться в уютном‚ теплом уголке за печкой‚ чтобы вести дружескую беседу о религиозных и светских делах и о политике – внешней и внутренней.

Был среди них староста кагала реб Хаимке‚ сутуловатый и подслеповатый‚ который во время молитвы плакал‚ рыдал‚ проливал горючие слезы‚ за что его и прозвали "гройсе баалбехи" – "великий плакальщик". Был там и реб Лейзер Янкель‚ обиженный природой‚ которая отказала ему в самом необходимом – в бороде‚ что он считал величайшим для себя несчастьем. Напрасно он сжимал и щипал свой подбородок: ничего не выжал и не выщипал. Реб Лейзер Янкель принадлежал к разряду "харифов" – изощренных талмудистов‚ и его ум постоянно работал над проблемами‚ им самим созданными. Реб Лейзер Янкель не изучал Талмуд для его применения в жизни: это‚ по его мнению‚ было делом плоских голов‚ "ремесленников"; но из отдельных камушков‚ разбросанных по безбрежному пространству Талмуда‚ он воздвигал восхитительные воздушные замки‚ из отдельных искр‚ таящихся в недрах Талмуда‚ устраивал великолепные умственные фейерверки‚ – а для этого надо быть художником‚ творцом‚ каким и был он‚ реб Лейзер Янкель.

Приходил в клауз и реб Лейбке‚ прозванный "га-кадош" – святой. Специальностью его была кабала‚ а любимой книгой – книга "Зогар"‚ которую он изучал постоянно‚ стараясь с ее помощью постигнуть сокровенные тайны Торы. Реб Лейбке забот не имел‚ потому что владел домом на базарной площади‚ да и жена его – деловая женщина‚ просто сокровище – открыла способ производства "нектара", не то пива‚ не то кваса‚ какой-то мути трудно определимого цвета и вкуса‚ который копыльцы окрестили "унтербир" – "подпиво". Копыльцам этот напиток очень нравился‚ и по субботам‚ мучимые жаждой после горько-соленых закусок‚ они целыми шеренгами с женами и детьми отправлялись в дом реба Лейбке‚ чтобы освежиться живительным напитком. Конечно‚ торговать в субботу нельзя‚ но находчивые копыльцы умели обходить Закон на законном же основании. Жена реба Лейбке и не торговала‚ а только позволяла всем и каждому черпать из кадки и пить без меры‚ сколько душе угодно. Цена была всем известна – по грошу с лица‚ но денег она не брала‚ ибо знала‚ что можно отпускать в кредит‚ и‚ действительно‚ случаев утайки никогда не было.

Среди прихожан клауза был и реб Лейзерке‚ сын покойного копыльского раввина‚ который унаследовал от отца его соболью шапку‚ его лисью шубу и набожность‚ но уступал ему в знании Талмуда. В жизни он был неудачником‚ и все его занятия – помощник раввина‚ меламед‚ а при случае и сват‚ не доставляли ему хлеба досыта. Реб Лейзерке часто скорбел и сокрушался‚ но не из-за личных невзгод: его мучило и жгло народное горе‚ бесконечная и безбрежная еврейская боль. Он молился долго‚ усердно‚ кричал‚ стучал кулаками; в молитве его всегда слышалось: "Что же это такое‚ Господи‚ творится на Твоем свете? Ты носил Свою Тору ко всем семидесяти народам мира‚ и никто из них не хотел взять на себя эту ношу; мы же ее охотно приняли и свято исполняем шестьсот тринадцать писаных Твоих заповедей и тысячи неписаных‚ – и какая награда за это? Мы сделались притчей во языцех‚ отданы‚ как овцы‚ на заклание‚ на избиение‚ на издевательство‚ на поругание‚ и Ты всё это видишь и терпишь? Где же после этого Твоя справедливость?.." Бедный реб Лейзерке! Он никак не мог примириться с рассеянием народа. Другие терпели и притерпелись‚ а он не мог.

В копыльском клаузе была довольно богатая библиотека: Талмуд‚ раввинская литература‚ нравоучительные и исторические книги. Не было в этой библиотеке лишь светской литературы‚ которая считалась вредной и запрещенной‚ но появлялась тем не менее в Копыле тайным‚ контрабандным путем. Было в городке и много частных библиотек меньшего размера. Шкаф с книгами‚ с полным комплектом Талмуда в красном кожаном переплете считался лучшим украшением дома зажиточного еврея‚ как жемчуг и брильянтовые серьги для его жены. У женщин тоже были свои библиотечки из книг‚ написанных на идиш‚ так как женщины древнееврейского языка не знали. Это были молитвенники‚ нравоучительные рассказы из еврейской истории‚ переделки "Бовы Королевича" и "Тысячи и одной ночи"‚ а также бытовые рассказы на идиш плодовитого писателя Айзика Дика. Сотни небольших брошюр с его рассказами печатались ежемесячно на самой дешевой бумаге‚ но зато они продавались по нескольку копеек за штуку‚ и женщины‚ отправляясь по пятницам на базар‚ приносили домой вместе с продуктами и эти книжки‚ на которые серьезные мужчины смотрели со снисходительной улыбкой.

В Копыль заезжали порой странствующие канторы со своими певческими группами‚ которые давали концерты в синагоге к неописуемой радости копыльцев. Синагога набивалась до отказа‚ до удушия‚ места брали силой‚ локтями и кулаками; молодежь взбиралась на подоконники‚ на столы‚ на книжные шкафы‚ на печь‚ и с выпученными глазами и раскрытыми устами прислушивалась к чудным военным маршам и опереточным мелодиям‚ прилаженным к словам молитв. Приезжал в городок и некий Мойше по прозвищу Рамбам‚ "великий человек на малые дела"‚ который изумлял всех своей феноменальной памятью и сообразительностью. Этот Мойше мог сразу же назвать число горошин в полной тарелке гороха; мог повторить наизусть‚ слово в слово‚ только что прочитанную ему большую статью; а когда прокалывали иглою насквозь все страницы Талмуда‚ он мог без ошибки сказать‚ какие именно слова проколоты на каждой странице этой огромной книги: это называлось "знать книгу на иглу".

Приезжали в Копыль и сборщики денег на иешивы‚ для жителей Святой Земли‚ на восстановление сгоревших синагог‚ и копыльцы их наделяли по мере своих сил. Приходили в городок и нищие‚ массами бродившие по Белоруссии с женами и детьми‚ особенно в неурожайные годы‚ и ежедневно десятки нищих обходили все еврейские дома Копыля. Каждому давать по монетке было не под силу‚ а потому в городке изготавливали из картонной бумаги особую‚ так называемую нищенскую монету стоимостью в одну треть полушки и ставили на нее общественную печать. Жители покупали эти картонные монеты по их стоимости‚ раздавали затем бедным‚ а те после обхода Копыля меняли их в общине на настоящие деньги.

Перед утренней и вечерней молитвами сапожник Юдель обходил весь городок и в каждую еврейскую дверь дважды ударял молотком‚ призывая идти на молитву. Жалованья за это он не получал‚ даже молоток был его собственный‚ которым он вбивал гвозди в каблуки‚ но каждый копыльский сапожник охотно бы взял на себя этот труд‚ только бы заниматься таким богоугодным делом. В субботу‚ когда носить молоток нельзя‚ Юдель звучным голосом выкрикивал: "Евреи‚ в синагогу!" А в пятницу‚ в двенадцать часов дня‚ он тем же напевом призывал всех: "Евреи‚ в баню! В баню‚ евреи!" Париться в бане по пятницам хоть и не предписывалось законом‚ но считалось священным обычаем – приготовлением к встрече невесты-субботы. Копыльцы сиживали в бане часами‚ мылись‚ парились‚ хлестали себя вениками‚ а затем рассаживались по скамьям и беседовали о новостях дня‚ о политике‚ шутили и спорили.

Но вот подходила чародейка-суббота и одаряла всех "добавочной душой" – веселой‚ гордой‚ совсем не похожей на обычную горемычную душу. Куда девались их сгорбленные спины‚ их горько-кислые‚ мрачные лица? Празднично одетые‚ стояли они в синагоге с гордо поднятыми головами и сияющими лицами. На целые двадцать четыре часа они‚ их жены и дети были защищены от голода. Тем‚ у кого не было денег‚ дали добрые люди‚ и даже у последних нищих лежала на столе хала‚ подавали на обед мясо и цимес! Да‚ в этот день нет забот‚ нет нищеты‚ нет галута-изгнания! И всё это благодаря субботе‚ которой поют гимн: "Пойдем‚ возлюбленный‚ навстречу невесте!.." Но на исходе субботы снова слышны в синагоге охи и вздохи. Кантор читает – голос его дрожит: "Да вернутся грешники в ад!.." И вот он зарыдал‚ а за ним зарыдали и другие...

Копыль находился далеко от почтового тракта‚ и при запущенности дорог‚ ведущих к нему‚ никакой исправник‚ а тем паче губернатор‚ не заглядывал туда. В Копыле самодержавно властвовал становой пристав‚ страшный на вид‚ высокий‚ широкоплечий человек‚ который говорил по-польски‚ однако ругался и грозил непременно по-русски. Законов в России‚ как известно‚ очень много‚ да и законов о евреях не оберешься‚ и не случайно говорил писатель Айзик Дик: "Каждый городовой может смело взять за шиворот любого еврея и потащить в участок: уж какой-нибудь обход закона за ним окажется".

А время было нешуточное‚ время николаевское; суровые меры сыпались одна за другой‚ одна другой страшнее и невыносимее. И вот в одно прекрасное утро раздался на базарной площади барабанный бой: строжайше предписывалось евреям одеваться в немецкое платье и запрещалось носить бороду и пейсы; женщинам воспрещалось брить головы и покрывать их париком. Легко себе представить ужас копыльцев: они сразу решили‚ что это подкоп под их веру. Назначен был пост. Все копыльцы горячо молились. А между тем сотский Сёмка по распоряжению станового уже потащил в участок самых почтенных евреев‚ где им бесцеремонно отрезали полы длинных зипунов‚ бороды гладко сбрили‚ а пейсы срезали беспощадно до самых корней. После долгих дум решили послать депутацию к грозному становому с петицией и соответствующим случаю приношением. И что же? Депутация была принята очень милостиво‚ приношение – тоже‚ и гроза прошла. Сёмка перестал усердствовать‚ к отрезанным зипунам пришили новые полы всё равно какой материи и какого цвета‚ бороды с пейсами со временем отросли‚ и всё пошло по-старому‚ по-бывалому.

Становой пристав оказался не злым человеком. При нем‚ как вспоминали с благодарностью копыльцы‚ многое "свелось только к деньгам"‚ а со временем он так ужился с копыльскими евреями‚ что по субботам заходил к ним домой‚ выпивал чарку-другую водки и отведывал их рыбы‚ до которой был большой охотник. Становой пристав даже предупредил евреев о приезде тайного ревизора‚ и копыльцы ожидали его прибытия в страхе и трепете. Правда‚ один смельчак из лавочников отозвался было: "Чего вы‚ трусы‚ боитесь? Фальшивых монет не делаем‚ контрабандой не торгуем: пускай себе приедет!" На смельчака тут же накинулся реб Хаимке и‚ ухватив его за бороду‚ крикнул: "А это не контрабанда? А пейсы‚ а халат – не контрабанда? Мы сами‚ брат‚ контрабанда‚ мы‚ и жены наши‚ и дети наши!" Становой пристав распорядился принять меры предосторожности: мальчикам сидеть в хедерах тихо‚ всем по возможности быть дома и не выходить по делам‚ а если уж очень необходимо‚ то не иначе как в шубе (хоть дело было в жарком июле)‚ чтобы под нею не виден был халат‚ – а поставив воротник‚ можно было скрыть бороду и пейсы. Еще посоветовал становой пристав убрать излишек товаров из лавок‚ чтобы их количество не повлияло на увеличение мзды. Ревизор приехал‚ на другое утро благополучно отбыл‚ и это обошлось кагалу в какие-нибудь двести рублей. Недаром сказано о Защитнике евреев: "Не спит и не дремлет Страж Израиля".

В Копыле было около двадцати хедеров‚ и в них обучались все мальчики от четырех до тринадцати лет. Необязательным было учение для девочек‚ но и те большей частью умели читать молитвы и Пятикнижие в переводе на идиш. Копылец не жалел ничего для воспитания своих детей; нередко бедняк продавал последний подсвечник или последнюю подушку для уплаты меламеду. Знание в Копыле давало вес‚ уважение‚ а порой и материальные выгоды. Ученые копыльцы бывали обыкновенно слабосильны‚ бледны‚ тощи; так и полагалось‚ ибо сказано: "Тора ослабляет силы человека". Малокровие и хилость считались признаками интеллигентности и благородства‚ служили лучшими рекомендациями для кандидатов на разные должности‚ а также для женихов. Рассказывали‚ что писатель Дик встретил однажды на улице нищего христианина – хилого‚ тщедушного‚ с искривленной спиной. “Ах‚ – воскликнул Дик‚ – как у "них" всё пропадает даром! У нас такой редкий экземпляр был бы‚ верно‚ раввином или судьей!" Невежду крайне презирали в городке‚ но в Копыле круглых невежд и не было‚ разве что истопник-водонос Меерке‚ но тот был идиот. Однако и этот идиот кое-как знал молитвы и довольно удовлетворительно произносил благословение над Торой – в тот день‚ когда читали отрывок‚ перечислявший бедствия‚ которые постигнут народ в случае отступления от Закона. Кроме него никто не соглашался выходить с благословением к Торе в тот день‚ да и Меерке‚ понимая содержание страшного места в Пятикнижии‚ брал за это с синагоги пятнадцать копеек.

Кроме местных юношей в копыльском клаузе обучались и приезжие молодые люди: "бахурим" – холостые и "прушим" – женатые‚ которые стекались сюда из разных городов для изучения Талмуда. Копыльцы дружелюбно их всех принимали‚ и когда появлялся очередной юноша с посохом в руке и котомкой за плечами‚ его тут же окружали‚ приветствовали и снабжали "днями"‚ то есть подбирали семь домохозяев‚ каждый из которых должен был кормить юношу в определенный день недели. Тем самым положение ученика сразу же обеспечивалось: еда у него есть‚ книг и свечей – сколько угодно‚ квартира готовая – клауз‚ а в кровати и подушках он не нуждается – спит на скамье или на земле‚ подложив под голову свой халат. Жизнь‚ правда‚ не роскошная‚ но зато свободная от забот – для спокойного занятия Талмудом. Была еще одна причина радушного приема учеников‚ особенно холостых. Далеко не всякий в Копыле мог дать приданое своим дочерям‚ и в таких случаях выручали бедные ученики: отец невесты должен был пообещать‚ что несколько лет станет кормить новобрачных и их детей‚ – и молодых торжественно вели под хупу.

Немало волнений причинили копыльцам проекты об открытии казенных еврейских училищ. Евреи справедливо недоумевали‚ почему правительство так сильно вдруг озаботилось их просвещением‚ не обнаруживая ни малейшего интереса к просвещению христианского населения того же края‚ которое было поголовно безграмотным и не умело даже читать молитвы. Пришли к заключению‚ что это новый подкоп под еврейскую веру. Не помогли опять ни молитвы‚ ни посты‚ но для копыльцев дело закончилось благополучно. Правда‚ их обложили "свечным" сбором в пользу казенных еврейских училищ‚ но в самом Копыле училище не открыли‚ и бурю пронесло мимо. Когда министерство народного просвещения стало силой навязывать меламедам новые учебники‚ расход на себя снова взяла община. Копыльский еврей повез деньги в Минск‚ заплатил за эти учебники и там же‚ в Минске‚ их бросил. В который уж раз "всё свелось только к деньгам"‚ а между тем началась Крымская война‚ и о евреях опять позабыли.

Бедна‚ сера‚ печальна была жизнь в Копыле‚ но в последние годы царствования Николая I она сделалась мрачной‚ мучительной и невыносимой. С учащением рекрутских наборов и особенно с появлением "ловчиков" в копыльском клубе – в клаузе за печкой – только и слышались вздохи‚ стоны и восклицания: "Доколе‚ о Господи‚ доколе?!" Однако оптимисты-копыльцы и в этой мрачной атмосфере нашли луч надежды‚ а в чрезмерности страданий узрели признаки спасения. Репрессии достигли крайних пределов‚ дальше некуда – следовательно‚ должен наступить поворот. Переживаемые страдания есть не что иное‚ как "предмессианские муки"‚ а Крымская война – это "война Гога и Магога"‚ которая‚ по предсказанию мудрецов‚ предшествует приходу избавителя-Мессии. В это самое время реб Лейбке долгим постом‚ молитвами и изучением кабалистических книг вычислил время пришествия Мессии и конец страданий Израиля в изгнании. Он взял из псалма одно выражение‚ которое в переводе на русский язык означает – "как потоки на юге"‚ и определил‚ что одиннадцать букв этого выражения на иврите есть не что иное‚ как начальные буквы следующего зашифрованного пророчества: "После смерти Александра Павловича будет царствовать немногие дни Константин‚ а в дни Николая наступит избавление".

Трудно вообразить‚ какой восторг вызвало это открытие. Оно пронеслось по всей Белоруссии‚ из конца в конец; евреи с радостью ожидали приближения мессианского времени‚ и реб Лейбке был окружен ореолом славы. Но Николай I скончался в свой срок‚ а Мессия так и не появился. Копыльцы поневоле примирились с этим горем‚ а реб Лейбке потерял веру в себя‚ впал из-за этого в уныние и преждевременно сошел в могилу.

В городе Владимире-Волынском жила Хана Рохель Вербермахер‚ которая с детства обращала на себя внимание красотой и редкими способностями. Еще ребенком она изучила Тору‚ научилась писать на иврите‚ усвоила многое из Талмуда и молилась три раза в день, как мужчина, с таким воодушевлением‚ что приводила в изумление окружающих. Однажды – рассказывает предание – Хана Рохель долго сидела на кладбище возле могилы своей матери и в конце концов задремала. Когда она проснулась‚ был уже вечер‚ и на кладбище не оставалось ни одного человека. Девушке стало жутко. В испуге она побежала домой‚ по дороге споткнулась об одну из могильных плит и упала в обморок. Несколько недель после этого она была опасно больна‚ не говорила ни слова‚ и врачи потеряли надежду на ее выздоровление. Но однажды она позвала к себе отца и сказала ему: "Я сейчас была на небе и получила там новую‚ очень высокую душу". А через несколько дней она выздоровела.

С тех пор Хана Рохель стала вести себя как мужчина. Надевала молитвенные принадлежности – тфилин и талес‚ которые носят только мужчины‚ по целым дням молилась и изучала Талмуд. Получив наследство после смерти отца‚ она построила на свои деньги молитвенный дом и при нем – отдельную комнату‚ где постоянно находилась. Город Владимир-Волынский евреи называли Людмиром‚ и Хану Рохель прозвали "Людомирской девой". Слухи о ней распространились по окрестным местечкам; говорили‚ что она знает тайны неба и земли и умеет исцелять больных. Вокруг нее образовалась группа хасидов‚ которые называли себя хасидами "Людомирской девы". Они молились в ее молитвенном доме‚ по субботам‚ после третьей трапезы‚ собирались послушать ее проповедь‚ и слова святой девы доносились к ним из соседней комнаты‚ где она уединялась. Раввины уговаривали ее‚ чтобы переменила образ жизни и вышла замуж‚ но Хана Рохель и слышать об этом не хотела.

Наконец в дело вмешался знаменитый цадик рабби Мотель из Чернобыля. Он так говорил про "Людомирскую деву": "Мы не знаем‚ душа какого цадика переселилась в эту женщину‚ но трудно все-таки душе цадика найти покой в теле женщины". Рабби Мотель уговорил Хану Рохель выйти замуж‚ чтобы таким образом перевести ее душу в низшее‚ нормальное состояние – пробуждением естественных женских чувств и ощущений. Но ее муж не смог жить с такой святой праведницей и вскоре развелся с ней. Она вышла замуж вторично – дело опять закончилось разводом. Однако после замужества слава "Людомирской девы" стала уменьшаться‚ и многие последователи покинули ее. Предание говорит‚ что на закате дней Хана Рохель уехала в Святую Землю‚ где и была похоронена.

***

В 1844 году министерство внутренних дел Российской империи тиражом в сто экземпляров опубликовало особую записку – "Розыскание об убиении евреями христианских младенцев и употреблении крови их". Ее составители не знали еврейского языка‚ не могли пользоваться еврейскими источниками и потому повторили прежние нелепые обвинения. Экземпляры этой записки вручили Николаю I и наследнику престола‚ великим князьям и членам Государственного Совета. На ее обложке значилось – "по приказанию господина министра внутренних дел"; эта записка стала практически официальным документом и сделала свое дело к моменту появления нового ритуального навета.

Весной 1853 года в окрестностях Саратова нашли тела двух пропавших мальчиков и на обоих трупах обнаружили признаки обрезания. Следователи решили‚ что это ритуальное убийство‚ и обвинение пало на всех евреев города – солдат местного гарнизона и нескольких торговцев. Арестовали солдата Михаила Шлифермана‚ который делал обрезание еврейским детям‚ арестовали торговца мехами Янкеля Юшкевичера‚ его крещеного сына солдата Федора Юрлова и многих других. В городе не хватило мест в тюрьмах и полицейских участках, и пришлось нанимать помещения в частных домах. Вскоре объявились и "свидетели"‚ которые сообщали самые невероятные и противоречивые подробности этого дела. Один из них рассказал‚ как он случайно зашел в еврейскую молельню и увидел‚ что евреи – при дневном свете и незапертых дверях – вытачивали кровь из христианского мальчика. А гарнизонная проститутка сообщила следователям‚ будто бы со слов жены Юшкевичера‚ что за бутылочку христианской крови ее муж получил два миллиона рублей‚ а солдат Шлиферман – четыре миллиона. “Пусть пятьдесят человек показывают‚ что мы резали мальчиков‚ – говорила на это жена Юшкевичера‚ – а всё это ложь и клевета. Мы так же резали мальчиков‚ как вы их резали!" А ее муж во время допросов взывал к небу: "Боже мой‚ где же Ты? Что Ты там делаешь? Как это допускаешь?!.."

Слухи о ритуальном убийстве распространились в окрестностях Саратова и вызвали к жизни новые дела о "похищении мальчиков" – теперь уже не только евреями‚ но украинцами и немцами-колонистами. Саратовское дело тянулось восемь лет; особая судебная комиссия сняла с евреев обвинение в убийстве и приговорила лжесвидетелей к каторжным работам, – однако Государственный Совет пересмотрел дело, признал Шлифермана‚ Юшкевичера и его сына виновными в убийстве мальчиков и приговорил к каторжным работам на срок до двадцати лет. Но Государственный Совет не подтвердил ритуальный характер убийства и особо отметил‚ что вопрос об употреблении евреями христианской крови "остается неразрешимым".

Старый Янкель Юшкевичер‚ пережив остальных осужденных‚ просидел в тюрьме пятнадцать лет‚ ослеп и был помилован Александром II по просьбе влиятельных французских евреев. Последние годы жизни он провел среди родных в Харькове‚ и на его могильном памятнике написали такие слова: "Голос плача моего да поднимется к небу!"

***

В середине девятнадцатого века в городах черты оседлости работали еврейские типографии. Все книги до издания должны были пройти проверку‚ но часто их печатали тайно‚ в обход цензуры. В какой-то момент власти спохватились и "для облегчения надзора" закрыли все еврейские типографии‚ кроме двух – в Вильно и Житомире‚ а книги в еврейских домах приказали немедленно представить в полицию для проверки их "надежными раввинами". Эти раввины ставили на одобренные книги особую печать и возвращали их владельцам‚ а запрещенные книги‚ разжигающие "фанатизм" среди евреев‚ велено было "предавать сожжению на месте" в присутствии "благонадежных чиновников". На проверку забирали порой и книги записей еврейских общин, рукописи, даже предметы домашнего обихода, на которых были написаны или вышиты слова на иврите.

Но вскоре у властей появилось опасение‚ что и "надежные раввины" могли по незнанию или умышленно одобрить недозволенные издания. А потому повелели все книги заново отправить на цензуру в Вильно и Киев‚ чтобы уже там‚ после перепроверки‚ поставить на "безвредные" книги еще одну печать‚ а "вредные" – немедленно сжечь. Тысячи книг повезли по дорогам и сложили на долгие времена на складах Вильно и Киева‚ чтобы решить в конце концов их участь. (Не стоит удивляться столь крутым мерам‚ потому что цензура русских книг также была жесточайшей; писатели страдали от придирок цензоров и долгих задержек с изданиями.)

Киевский цензор докладывал начальству: даже "всякая значительно усиленная строгость" не заставит евреев отказаться от книг религиозного содержания, ибо они убеждены, "что всё, содержащееся в... древних книгах, свято и безукоризненно". После ужесточения цензуры возрос контрабандный ввоз еврейских книг в Россию. Киевский губернатор сообщал, что "торговля запрещенными, напечатанными за границей еврейскими книгами производится в большом размере", и эти книги "можно было найти у каждого еврея".

***

В тридцатых годах девятнадцатого века ездил по городам Европы Михаэль Йосеф Гузиков из Шклова. Усовершенствовав белорусский народный инструмент – "соломенную гармонику"‚ он создал современный тип ксилофона с деревянными и соломенными пластинками и играл на нем пьесы Н. Паганини в собственной обработке‚ арии из опер Д. Россини‚ вариации на темы еврейских‚ украинских и белорусских народных песен и танцев. Гузиков был среди первых российских музыкантов‚ гастролировавших в Европе. Он выступал в Дрездене‚ Берлине‚ Париже‚ Кракове‚ Вене и своей игрой приводил в восторг знаменитых музыкантов и композиторов‚ включая Ф. Листа и Ф. Мендельсона-Бартольди‚ который называл Гузикова "истинным гением".

В газете писали: "Вот в концертную залу тихо вошел польский еврей с бледным лицом‚ с чертами‚ исполненными задумчивости и скорби. Внесли несколько пучков соломы и множество обтесанных кусков соснового дерева. Публика смотрит и улыбается. Вот он начинает: слабые звуки странно отдаются в ушах. С удивлением и неудовольствием слушатели начинают поглядывать друг на друга... но еще несколько мгновений – и полились дивные‚ задушевные‚ чарующие звуки‚ и зал загремел от криков "браво" и бурных‚ необузданных рукоплесканий".

В Вене Гузикова прозвали "Паганини на инструменте из дерева и соломы"; он выступал во дворце перед императором и был настолько знаменитым‚ что светские дамы – в подражание его пейсам – стали носить локоны a la Gusikow. Михаэль Йосеф Гузиков был религиозным евреем и выходил на эстраду в черном кафтане и с ермолкой на голове. Однажды его попросили выступить во дворце императора в пятницу вечером‚ но Гузиков отклонил приглашение‚ чтобы не нарушить субботу. Он умер молодым‚ в тридцатилетнем возрасте‚ и похоронен в городе Ахене на еврейском кладбище.

***

В маленьких городках черты оседлости жили знаменитые раввины, память о которых сохранялась затем многие годы. В Копыле помнили раввина Йом Това Липмана, который скончался в конце восемнадцатого века. Всю жизнь он провел в нищете, дома бывал только по субботам и в праздничные дни, а остальное время проводил в синагоге за печкой; там он ел, спал, решал дела и писал свои сочинения. Однажды через Копыль проехал в Слуцк вновь назначенный раввин. Когда он услышал толкования Талмуда учениками рабби Йом Това, то очень поразился и сказал, что поворачивает обратно: уж если в маленьком городке живет такой великий ученый, то что говорить о большом городе Слуцке, где наверняка есть еще более великие раввины. Когда же ему сказали, что рабби Йом Тов уже скончался, он успокоился: "В таком случае поеду в Слуцк. Мертвых я не боюсь".

***

В традиционной жизни общины не только одежда‚ но даже блюда еврейской кухни не менялись из поколения в поколение. Готовили борщи‚ блинчики-налистники‚ паштеты‚ рыбу‚ тертую редьку с луком и гусиным жиром‚ "кугл" – запеканку‚ "чёлнт" – мясо с фасолью и картошкой‚ которые томились сутки на медленном огне. Готовили "локшн" – вермишель или лапшу‚ "фладн" – пироги с начинкой из ягод‚ яблок или варенья‚ "фанкухл" – блины и оладьи‚ "леках" – пряники на меду‚ "шмалц-кухл" – сдобные мучные лепешки на гусином сале‚ "цимес" – сладкую тушеную морковь. Пили квас‚ мед‚ водку. На праздник Пурим готовили "гументашн" – "уши Амана" – треугольной формы печенья‚ начиненные маком‚ фруктами или вареньем. Накануне Йом-Кипура готовили "креплах" – маленькие треугольные пельмени‚ начиненные мясом и сваренные в супе. В Шавуот ели преимущественно молочные продукты и пироги с творогом‚ а на Хануку готовили блюда из молочных продуктов и непременные "латкес" – картофельные оладьи. На Песах тоже ели "латкес" и подавали к столу бульон с "кнейдлах" – галушками из перемолотой мацы с гусиным жиром. Но в будние дни основной едой был грубый хлеб и отвар из крупы или кукурузы‚ а вкусные блюда готовили лишь на субботу и на праздники‚ если‚ конечно‚ были на это деньги.

***

Из книги записей Рижского кагала: "30 декабря 1834 года. Во время пребывания в Риге нашего всемилостивейшего Государя члены кагала удостоились чести быть представленными и поднести Его Величеству стихотворения на бархатной‚ вышитой золотом подушке‚ что вместе с другими расходами составило 57 рублей 85 копеек. Синагога была иллюминирована‚ что стоило 6 рублей 9 копеек".

назад ~ ОГЛАВЛЕНИЕ ~ далее