ОЧЕРК ВОСЕМЬДЕСЯТ ПЯТЫЙ

Судебный процесс по "делу Еврейского антифашистского комитета"

1

8 мая 1952 года в 12 часов дня началось первое закрытое судебное заседание Военной коллегии Верховного суда СССР – "по обвинению Лозовского, Фефера, Брегмана и других в измене Родине".

Заседания проходили в Москве, в клубе Министерства государственной безопасности, "без участия представителей государственного обвинения и защиты", а также без вызова свидетелей. Зал заполнили зрители – работники карательных органов; председательствовал на суде генерал-лейтенант юстиции А. Чепцов, рядом с ним в судейских креслах разместились генерал-майоры юстиции Я. Дмитриев и И. Зарянов.

Секретарь суда перечислил фамилии обвиняемых, доставленных под конвоем, а затем они показали (в порядке опроса):

"Я, Лозовский Соломон Абрамович, 1878 года рождения… Женат, имею трех дочерей, несколько внуков и одного правнука…" В прошлом – член ЦК партии, заместитель министра иностранных дел СССР, заместитель начальника, а затем и начальник Совинформбюро, депутат Верховного Совета СССР.

"Я, Фефер, Исаак Соломонович, 1900 года рождения… Всю свою жизнь до ареста занимался поэзией…"

"Я, Брегман Соломон Леонтьевич, 1895 года рождения… Последняя должность – заместитель министра Госконтроля РСФСР…"

"Я, Юзефович Иосиф Сигизмундович, 1890 года рождения…" Научный сотрудник Института истории Академии наук СССР, в годы войны – работник Совинформбюро.

"Я, Шимелиович Борис Абрамович, 1892 года рождения…" Заслуженный врач РСФСР, в течение 18 лет главный врач Центральной клинической больницы имени С. Боткина.

"Я, Квитко Лейба Моисеевич…" Еврейский поэт.

"Я, Маркиш Перец Давидович…" Еврейский поэт и драматург.

"Я, Бергельсон Давид Рафаилович…" Еврейский писатель.

"Я, Гофштейн Давид Наумович…" Еврейский поэт.

"Я, Зускин Вениамин Львович…" Актер, художественный руководитель Еврейского театра в Москве, народный артист РСФСР и Узбекской ССР.

"Я, Штерн Лина Соломоновна…" Директор Института физиологии, действительный член Академии наук СССР (первая женщина-академик в стране) и Академии медицинских наук, 400 научных трудов по физиологии и биохимии.

"Я, Тальми Леон Яковлевич…" Работник Совинформбюро, журналист-переводчик.

"Я, Ватенберг Илья Семенович…" Редактор и переводчик.

"Я, Теумин Эмилия Исааковна…" Редактор.

"Я, Ватенберг-Островская Чайка Семеновна…" Переводчица.

Затем председатель суда задал каждому обвиняемому вопрос: "Признаете себя виновным?"

Фефер: "Признаю". Теумин: "Признаю себя виновной". Маркиш: "Виновным себя не признаю". Лозовский: "Ни в чем себя виновным не признаю". Брегман: "Не признаю". Шимелиович: "Никогда не признавал и не признаю". Штерн: "Вина моя в том, что я, будучи в комитете… совершенно не интересовалась его работой".

Остальные обвиняемые признали свою вину "частично".

2

На судебном процессе первым допрашивали Фефера, и он подтвердил, что Еврейский антифашистский комитет "смыкался с сионистами и превратился в националистический центр", а это, конечно же, преступное деяние, так как "националистические настроения являются антисоветскими настроениями".

Фефер показал на допросе: "Руководители Комитета посылали (за границу) материал, представляющий государственную тайну…" – "Газета "Эйникайт"… с первых номеров своей работы вела националистическую пропаганду…" – "В репертуаре еврейского театра был целый ряд пьес с националистическими мотивами…" – "Относительно брошюры на тему "Что дала советская власть евреям"… она (Штерн) сказала, что брошюру надо назвать: "Что евреи дали советской власти"…" и прочее.

Показания Фефера на предварительном следствии помогли сотрудникам МГБ составить обвинительное заключение, однако он, очевидно, догадывался, что в его услугах больше не нуждаются и его ожидает суровый приговор наравне со всеми. 6 июня – по просьбе Фефера – состоялось закрытое заседание суда без участия других обвиняемых; на нем он сообщил судьям, что является секретным сотрудником органов государственной безопасности под агентурным псевдонимом "Зорин", и отказался от прежних своих показаний.

Фефер: "В ночь моего ареста Абакумов мне сказал, что если я не буду давать признательных показаний, то меня будут бить… Следователь Лихачев… говорил: "Мы из вас "выколотим" всё, что нам нужно"… Я не преступник, но, будучи сильно запуганным, дал на себя и других вымышленные показания".

И он же, Фефер, заявил на суде: "Я очень люблю еврейские традиции… Люблю свой народ. А кто не любит своего народа?.." – "Вы не найдете такого народа, который бы столько выстрадал, как еврейский народ. Уничтожено 6 миллионов евреев из 18 миллионов – одна треть. Это большие жертвы, мы имели право на слезу и боролись против фашизма". Председатель суда: "Это было использовано не для слезы, а для антисоветской деятельности".

Вопрос судьи: "Вы сказали, что для вас создание еврейского государства было радостным событием. Правильно?" Фефер: "Да, правильно. Меня радовало… что евреи, изгнанные из Палестины предками Муссолини, снова организовали там еврейское государство".

3

Их обвинили по 58-й статье Уголовного кодекса: измена родине, антисоветская агитация и пропаганда, участие в подпольной организации. Подсудимые знали, что им грозит высшая мера наказания – расстрел. На первых заседаниях они обвиняли друг друга и опровергали показания соседей по скамье подсудимых; звучали порой и отголоски литературного соперничества, давней неприязни, прежних споров писателей и поэтов.

"По своему характеру он (Гофштейн) убежденный националист…" – "Квитко был активным членом Комитета. Первое время он был заместителем одного из главарей…" – "Где Фефер, там злоупотребление, там использование в своих интересах государственного дела…" – "Еврейский антифашистский комитет способствовал усилению националистических настроений…" – "Комитет был превращен в шинок, где изготовлялись изысканные шпионские "блюда" для разведчиков…" – "Когда он (Михоэлс) начинал играть националиста, он становился самим собой. И самим собой он становился тогда, когда делал преступления…"

Судебные заседания шли день за днем. Подсудимые освобождались постепенно от прежних страхов, начинали давать пространные и правдивые показания, а руководители МГБ обвиняли судью в затягивании процесса. В ходе судебного разбирательства случались перерывы; первый раз это произошло после допроса Квитко, который заявил: "Мне было очень трудно воевать со следователем… Я потерял голову... Мне не верили и записали то, что им было нужно…" Председатель суда: "Значит, вы отрицаете свои показания?" Квитко: "Абсолютно отрицаю".

Обвинение разваливалось на глазах. Председатель суда понимал, что виновность подсудимых не доказана, а потому прервал заседания на семь дней и обратился к начальству с просьбой передать дело на доследование. Из свидетельства сотрудника МГБ: "Чепцов обращался в инстанцию, где говорил о недостатках и нарушениях, допущенных по делу… Арестованные не разоблачены и корни преступлений не вскрыты".

Заседания суда возобновились, и председательствующий задавал обвиняемым один и тот же вопрос – по поводу их "признаний" на предварительном следствии: "Правильны эти показания?"

Квитко: "Нет".

Ватенберг: "Это не соответствует действительности".

Маркиш: "Так Лозовский не говорил".

Фефер: "Брегмана националистом не считаю… В этом вопросе я оклеветал Лозовского".

Тальми: "Мои показания… изменены до неузнаваемости".

Шимелиович: "Это ложь, придуманная Рюминым… Это не мои показания".

Теумин: "Протокол мне был принесен готовым".

Штерн: "Там нет ни одного моего слова… Никогда я не изменяла, никогда не распространяла никаких сведений, никогда не клеветала".

Юзефович: "Не могу допустить мысли, что Лозовский, Бергельсон, Квитко и Ватенберг были шпионами и прочее… Страшное нагромождение нелепых обвинений".

Бергельсон: "Никакой шпионской деятельности я не проводил и никакого отношения к шпионским материалам не имел… Я не признавал себя виновным раньше, не признаю этого и теперь".

Ватенберг-Островская: "У меня был большой страх перед следователями, и я подписывала протоколы, которые считаю полными лжи... В протоколах всё выдумано и извращено".

Гофштейн: "Я ничего не соображал… Просто не осознавал, что я подписываю, что делаю… Теперь я отказываюсь от этих показаний…" (Судья: "Но вы же подписали эти показания, почему же вы их подписали?" Гофштейн: "Я был в состоянии сумасшествия…")

Зускин: "Я отрицаю все показания и сейчас говорю правду… Мне жизнь не нужна. Для меня пребывание в тюрьме страшнее смерти".

Лозовский: "Я оклеветал Штерн и здесь извиняюсь перед ней. Я ей в глаза не могу смотреть из-за этой вынужденной клеветы".

Брегман: "Я отрицаю эти показания… Я был тогда в болезненном состоянии… С сердцем было плохо".

В начале июля 1952 года Брегмана поместили в тюремную больницу в бессознательном состоянии. Его дело – "впредь до выздоровления" – выделили в отдельное производство, но через полгода Брегман умер в тюрьме "при явлениях упадка сердечной деятельности", избежав расстрела.

4

Председатель суда задал Лозовскому вопрос: "Какой процент составляли евреи в Совинформбюро?"

Тот ответил: "Я не занимался этим подсчетом. Я никогда не тяготел к евреям и никогда не отрицал, что я еврей. Человек, который отрицает свою национальность, – сволочь… Я не спрашивал у человека – еврей он или не еврей. Если мне нужен хороший переводчик, так я возьму Тальми, потому что он переводит с четырех языков…"

Лозовский заявил судьям:

"Вы изучили эти 42 тома лучше меня, и думаю… обратили внимание на то, что все обвиняемые показывают одно и то же и все формулировки одинаковы. Однако люди, показания которых собраны в деле, – люди разной культуры, положения. Получается, что кто-то сговорился насчет формулировок. Кто, арестованные? Думаю, что нет. Значит, сговорились следователи, иначе не могли же получиться одинаковые формулировки у разных людей…

В обвинительном заключении записано, что… Лозовский "снабдил Михоэлса и Фефера для передачи американцам шпионскими материалами о состоянии промышленности, хозяйства и о культурной жизни в СССР"… Значит, эти материалы должны существовать. Но в деле их нет… Имею ли я… право знать, за что меня должны казнить?..

Было создано пять (антифашистских) комитетов с санкции ЦК… Если вы хотите судить меня за Еврейский комитет, то я прошу судить меня за все комитеты. Разве Славянский комитет не посылал за границу обращений, статей и так далее?.."

И далее, из заявления Лозовского: "Стал бы я с поэтом и актером связываться, если бы хотел заниматься шпионажем. Ведь этого не сделал бы и швейцар Наркомфина, а не только замминистра иностранных дел, старый революционер-подпольщик. Всё это бессмыслица…"

Второй перерыв в заседаниях суда произошел во время допроса Штерн и продолжался две недели. Чепцов обратился с просьбой в Политбюро – отправить "дела ЕАК" на доследование, но Маленков заявил ему, несомненно, с согласия Сталина: "Что же, вы хотите нас на колени поставить перед этими преступниками? Ведь приговор по этому делу апробирован народом, этим делом Политбюро занималось три раза. Выполняйте решение Политбюро!"

Из последнего слова подсудимых (в порядке опроса):

Фефер: "Я прошу суд… не лишать меня возможности служить советскому народу до последнего вздоха... "

Теумин: "Единственной радостью в жизни для меня была моя работа, и я этим гордилась…"

Маркиш: "Никакая клевета не сломила меня…"

Юзефович: "Моя совесть перед партией и Родиной чиста…"

Лозовский: "Не прошу никаких скидок. Мне нужна полная реабилитация или смерть…"

Квитко: "Я долго пытался, находясь в тюрьме, найти свое преступление и не смог… Я не перестал мысленно общаться с детьми, и в тюрьме возник мой новый сборник стихов "Солнце"…"

Бергельсон: "Прошу Верховный суд дать мне, старейшему еврейскому писателю, возможность истратить свои силы на благо народа…"

Гофштейн (от последнего слова отказался): "Свою просьбу суду я уже высказал…"

Ватенберг: "Прошу, чтобы в случае осуждения моей жены, нам дали возможность отбывать наказание вместе…"

Шимелиович: "Прошу суд войти в соответствующие инстанции с просьбой запретить в тюрьме телесные наказания… привлечь к строгой ответственности некоторых сотрудников МГБ… Я очень любил свою больницу и вряд ли кто другой будет ее так любить…"

Зускин: "Считаю свою совесть чистой… Ничего враждебного и злонамеренного я не сделал…"

Тальми: "Я заявил в самом начале суда, что не признаю себя виновным, а сейчас считаю, что это доказано…"

Ватенберг-Островская: "Если суд всё же признает меня виновной, прошу дать мне возможность отбывать наказание вместе с мужем…"

Штерн: "Считаю свою работу новой страницей в медицине и не считаю себя вправе уносить с собой в могилу всё, что я знаю…"

5

18 июля 1952 года председатель суда огласил приговор, который повторил обвинения, основанные на "признаниях" подсудимых во время предварительного следствия. Суд установил, что Лозовский – "скрытый враг ВКП(б)… привлек к работе… ярых еврейских националистов", а потому "Еврейский антифашистский комитет превратился в шпионский и националистический центр".

И далее: "Лозовский и его сообщники" утверждали, "что будто бы в СССР процветает антисемитизм", "собирали шпионские сведения" и отправляли в США "информации об экономике СССР", пропагандировали "лживый тезис об исключительности еврейского народа"; при составлении "Черной книги" они сконцентрировали внимание "исключительно на жертвах, понесенных евреями во Второй мировой войне", что явилось – по мнению экспертизы – преступным проявлением "еврейского буржуазного национализма".

О Маркише в приговоре сказано, что он "воспевал библейские образы", Квитко "установил личную связь с американским разведчиком Гольдбергом", Шимелиович "клеветнически заявлял о якобы имеющей место в СССР дискриминации евреев", а Зускин с Михоэлсом ставили в театре пьесы, в которых "воспевалась еврейская старина, местечковые традиции, быт и трагическая обреченность евреев, чем возбуждали у зрителей-евреев националистические чувства".

"На основании вышеизложенного" и "по совокупности совершенных ими преступлении" Военная коллегия приговорила 13 подсудимых к "высшей мере наказания – расстрелу, с конфискацией у них всего имущества… Осужденную Штерн выслать в отдаленную местность сроком на пять лет… Приговор окончательный и кассационному обжалованию не подлежит".

Известно, что осужденных по "ленинградскому делу" казнили через час после объявления приговора, осужденных по "делу Кузнецкого металлургического комбината" – в тот же день, однако Лозовский, Маркиш и остальные ожидали расстрела почти месяц. Приговоренные к смерти подали просьбы о помиловании, Политбюро их отклонило, и вскоре в делах 13 осужденных появились официальные "справки" с уведомлением: "приговор Военной коллегии… приведен в исполнение 12 августа 1952 года".

Их казнили через три с половиной года после ареста: Давид Бергельсон‚ Илья Ватенберг‚ Чайка Ватенберг-Островская, Давид Гофштейн, Вениамин Зускин‚ Лейба Квитко‚ Соломон Лозовский, Перец Маркиш‚ Леон Тальми, Эмилия Теумин‚ Исаак Фефер‚ Борис Шимелиович‚ Иосиф Юзефович.

С. Лозовскому, самому старому из расстрелянных, было 74 года, Э. Теумин, самой молодой – 47 лет.

И кукушка, словно дар,
Обещает долголетье –
Ты еще совсем не стар,
Будешь долго жить на свете!..

Давид Гофштейн

6

Кроме основного суда над Лозовским, Шимелиовичем и другими, проходили еще десятки судебных процессов, связанных с ЕАК. Комиссия ЦК КПСС определила через сорок лет: "По делу Еврейского антифашистского комитета было осуждено 140 человек, из них 23 – к высшей мере наказания, 20 человек – к 25 годам тюремного заключения".

Илья (Элиягу) Спивак – руководитель Кабинета по изучению еврейской советской литературы, языка и фольклора в Киеве, член-корреспондент Украинской академии наук – был арестован в январе 1949 года. Допрос шел, очевидно, с применением "мер физического воздействия"; Спивак умер в тюрьме в апреле 1950 года.

Дер Нистер (Пинхас Каганович), еврейский писатель. В документе на имя Сталина был обвинен в сионизме: "Он говорит о Биробиджане: "Да будет снова построен дом Израиля… Как хорошо, что в СССР уже появились маленькие, смелые Давиды… чтобы никакие Голиафы им больше не были страшны"… " Дер Нистера арестовали в начале 1949 года, через полтора года он умер в тюремной больнице.

Иехезкель Добрушин, драматург – арестован в начале 1949 года, умер в заключении в 1953 году. Григорий Жиц, редактор газеты "Эйникайт" – умер в тюрьме в 1954 году. Михаил Бородин, главный редактор Совинформбюро, ответственный редактор газеты "Москоу ньюс", жаловался из тюрьмы на "избиения дубинкой по разным частям тела… несмотря на мой возраст и мои болезни… Я был уверен, что долго не выдержу этой пытки и что смерть неминуема…" Умер в заключении в 1951 году.

Лев Стронгин, директор издательства "Дер Эмес" – арестован в 1949 году, отправлен в лагерь под Воркутой. "Стронгин работал на общих работах. Это его не пугало: он любил физический труд. Несмотря на нескончаемую полярную ночь, на вонючий барак, он не потерял бодрости, не пал духом. Эту жизнь – тяжелую черную работу на краю света, на Севере, черные ночи, беспросветность – он принимал без жалоб…" Л. Стронгин вернулся в Москву после смерти Сталина.

Шмуэль Галкин – поэт, драматург, переводчик на еврейский язык произведений А. Пушкина, В. Шекспира, В. Маяковского, А. Блока, С. Есенина. Арестован в начале 1949 года. Бессонные ночи допросов, угрозы, издевательства – в тюрьме Галкин перенес инфаркт, и следователь говорил ему: "Пока ты нам нужен, не помрешь!" И еще: "Какие же вы (евреи) можете быть патриоты, когда у вас повсюду за рубежом родственники…"

Из стихотворения Галкина "В одиночке" ("Лубянка, 1953 год, август, воскресенье"):

А где-то звуки музыки слышны…
И взором я из черной глубины
Стремлюсь сквозь зарешеченный просвет,
Чтоб небо отыскать, но неба нет,
И падает обратно в сумрак дна
Мой взор, а где-то музыка слышна…

В одном из стихотворений Галкина, написанном в "долине страданий", жена обращается к мужу, узнику-поэту: "Если теперь самое лучшее, самое значительное в оковах, ты должен быть там, теперь твое место там…" Галкина приговорили к 10 годам заключения, отправили в лагерь под Воркутой.

Ц. Прейгерзон вспоминал: "Галкин был прекрасным собеседником, каждая встреча и разговор с ним были для меня праздником. Я слышал от него стихи, песни, воспоминания… Вот он стоит перед моими глазами, одетый в бушлат с поднятым воротником, на голове помятая меховая шапка с поднятым кверху ухом. Он тянет сани, груженые снегом, по двору лагеря; с ним еще люди, в большинстве старше пятидесяти лет, которых собрали под это северное небо".

Ш. Галкин вышел на свободу в конце 1956 года.

7

В последнем слове Лозовский сказал: "Если когда-нибудь выяснится, что я был невиновен, то прошу посмертно восстановить меня в рядах партии и опубликовать в газетах сообщение о моей реабилитации", – однако этого пришлось дожидаться много лет.

Ближайших родственников осужденных по "делу ЕАК" отправили в лагеря или сослали в отдаленные районы страны. Судебный процесс и расстрел держали в строжайшей тайне; после смерти Сталина Л. Штерн вернулась в Москву из ссылки и возобновила научную работу, но в ее биографии, изданной в то время, о суде даже не упомянули.

В ноябре 1955 года родственники казненных получили справки о том, что "приговор Военной коллегии… отменен, а дело за отсутствием состава преступления прекращено"; тогда же они узнали о судьбе своих близких и дате их гибели. В постановлении о реабилитации сказано:

"В ходе расследования установлено, что бывшие работники МГБ СССР, выполняя преступные указания Абакумова, действительно подвергали арестованных избиениям и пыткам, систематически лишали сна и таким путем добились от них подписания сфальсифицированных следователями протоколов допросов…

Как установлено проверкой, экспертизы были проведены необъективно и с грубым нарушением законов… Указанные в заключениях экспертов… данные секретными не являются и сведений, содержащих государственную тайну, не составляют…

Дело Лозовского и др. было сфальсифицировано бывшими работниками МГБ СССР, врагами народа Абакумовым, Рюминым, Комаровым, Лихачевым… в силу чего приговор в отношении Лозовского и др. подлежит отмене…"

Это была секретная реабилитация, о которой не сообщили в печати. Судьба погибших оставалась неизвестной для населения страны, и при разоблачении "культа личности" Хрущев даже не упомянул про "дело ЕАК" в своем докладе на 20 съезде партии. Какова же причина, что их тайно осудили, тайно казнили и замалчивали затем эту казнь? Быть может потому, что расстреляли одних только евреев, и не было никакой возможности уклониться от обвинения в откровенной антисемитской акции?

В 1956 году еврейские организации США потребовали "конкретной официальной информации о судьбе еврейских писателей и их семей", но Кремль не дал ответа. Даже советские деятели культуры, попадая за рубеж, не упоминали про расстрел 13 человек или же утверждали, что с ними ничего не случилось. Но правда выплывала наружу разными путями, и в 1957 году американский писатель Г. Фаст написал письмо советскому писателю Б. Полевому:

"Почему ты сказал нам здесь, в Нью-Йорке, что еврейский писатель Квитко жив и здоров, живет с тобой в одном доме, по соседству, хотя он был среди казненных и его давно нет в живых? Почему? Зачем тебе нужно было лгать? Почему ты не мог уклониться от ответа и сказать нам, что ты не знаешь или не можешь говорить об этом? Зачем ты лгал, лгал так ужасно и намеренно?.."

В 1963 году в газете "Известия" напечатали статью "Жизнь революционера. К 85-летию со дня рождения С. А. Лозовского". Перечислили весь путь "выдающегося революционера и активного строителя коммунистического общества", а в конце статьи сообщили кратко, без подробностей: "С. А. Лозовский умер в 1952 году после ареста по ложному обвинению".

Лишь в конце 1988 году власти официально реабилитировали казеннных по "делу ЕАК", назвали их имена, заявили про "беспочвенное обвинение в государственных преступлениях и шпионской деятельности", а еще через пять лет увидела свет стенограмма судебного процесса.

Из довоенного стихотворения П. Маркиша:

– Соплеменник мой, призрак безглавый,
Как ты мог головы не сберечь?
– Захотел я свободы и права,
Вот и скинули голову с плеч.

– Соплеменник мой, отрок казненный,
Почему ты в земле не почил?
– Сколько пало! В земле миллионы,
И уже не хватает могил…

***

К тридцатилетию расстрела деятелей ЕАК поставили в Иерусалиме памятный камень с именами казненных и умерших в заключении. В 1992 году проходили в Москве траурные церемонии, посвященные сорокалетию их гибели: "Зал ломился. Было много молодежи. На улице Кропоткина, где помещался ЕАК, состоялось открытие мемориальной доски".

В конце 20 века на территории Донского монастыря в Москве, возле крематория, где сжигали трупы казненных, появился памятник жертвам сталинского террора, а под навесом – книга с перечнем уничтоженных. Среди них и имена расстрелянных по "делу ЕАК": фамилия, имя-отчество, год рождения, годы ареста, гибели и реабилитации.

***

Из хасидских воспоминаний:

"К несчастью, и среди евреев были такие, кто не выдерживал пыток и ломался. Мучения, которые они испытывали в застенках МГБ, были поистине страшными. Нельзя осуждать таких людей. Длительное время терпеть муки гораздо тяжелее, чем лишиться жизни в одно мгновение...

Те, кто смог выстоять, кто выдержал пытки и не сломался – настоящие герои. Трудно найти верные слова, чтобы воздать должное их мужеству".

назад ~ ОГЛАВЛЕНИЕ ~ далее