ОЧЕРК ДВАДЦАТЬ ПЯТЫЙ

Еврейские общины Петербурга‚ Киева и Москвы. Борьба с традиционной еврейской одеждой. Введение казенных еврейских училищ. Переселение в Сибирь и Новороссию. Приезд М. Монтефиоре.

Однажды некий еврей решил остановиться в Москве на короткий срок‚ чтобы "написать в честь государя несколько поздравительных стихов". Но его выслали из города и посоветовали излить верноподданнические чувства в черте оседлости.

1

Сразу после вступления на престол Николай I распорядился "всех евреев‚ проживающих в Петербурге без дела‚ немедленно выслать‚ а о прочих составить точный список". Из переписи следует‚ что в 1826 году находились в столице временно‚ по паспортам губернаторов‚ примерно 300 евреев. Среди них – двое портных‚ сапожник‚ учитель музыки‚ золотых дел мастер‚ скорняки‚ настройщики фортепьяно‚ три мастера по изготовлению курительных трубок‚ мастера по производству зонтиков‚ шлифовальщики‚ красильщики мехов и каретники. Жил там и раввин из Могилева‚ жили купцы с приказчиками‚ а также зубные врачи и акушерки‚ про которых было сказано‚ что "немалое число врачей и повивальных бабок из евреек состоят на государственной службе и продолжают оную с похвалой"

После распоряжения императора большинству евреев не продлили паспорта и выслали из столицы. В Петербурге могли жить лишь еврейские солдаты‚ придворная акушерка Эстер из Вильно и семьи трех зубных врачей‚ состоявших на государственной службе‚ один из которых лечил императора. Запретили даже резнику приехать в Петербург‚ чтобы это "не послужило бы укреплению евреев в столице", а пойманных с просроченными паспортами император приказал сдать в арестантские роты. Об этом оповестили евреев черты оседлости‚ чтобы не отговаривались потом незнанием и "не могли прокрадываться в столицы и этим навлекать на местные власти огорчительное негодование Его Императорского Величества".

Из Киева евреев пытались изгнать еще при Павле I. Киевский магистрат сослался тогда на старинную привилегию 1619 года – "чтобы ни один жид в городе Киеве не жил", потребовав выселить 11 купцов и 656 мещан с их семействами. Но киевский генерал-губернатор сообщил в Петербург‚ что "хорошие и искусные" ремесленники в городе – это евреи‚ христианские купцы "не стараются о том‚ чтобы в торговых лавках были все нужные для городских обывателей товары"‚ а потому для выселения "нет никакого резона". И Павел I повелел: "Евреев‚ никуда не переселяя‚ оставить на жительстве в Киеве".

При Александре I жили в Киеве около полутора тысяч евреев; у них был молитвенный дом на Подоле и синагога на Печерске. Но в 1827 году‚ уже при Николае I‚ местные власти вновь заявили‚ что присутствие евреев и их молитвенных домов противоречит старинным привилегиям города и не соответствует этому святому месту‚ где покоятся мощи угодников. Очередной генерал-губернатор попросил отсрочить выселение‚ выгодное лишь христианским купцам‚ так как без евреев "многие товары и изделия не только вздорожают‚ но и вовсе невозможно будет их иметь". Однако евреев выселили из Киева‚ синагоги закрыли‚ и через самое малое время отметили: "Город Киев сильно пострадал... После этого выселения в нем упала торговля и промышленность‚ вздорожали предметы потребления".

С 1843 года евреям разрешили приезжать на время в Киев для оживления торговли и ремесел‚ но останавливаться они могли только на двух подворьях‚ чтобы полиции легче было за ними следить. Так образовалось в Киеве еврейское гетто. Некая чиновница Екатерина Григорьева брала эти подворья в аренду у города и извлекала доход‚ сдавая евреям комнаты. К десяти вечера евреи должны были возвращаться туда из города‚ а продовольствие они могли покупать лишь у Григорьевой.

Из акта полицейского осмотра подворья в Киеве: "Все вообще комнаты… в высшей степени неопрятны: на полах грязь, мокрота, сор, стоят полные лохани с нечистотою… В кроватях, на стенах и дверях множество клопов, на потолках и по углам висит паутина с большими пауками…" Кухня находилась "в грязном и отвратительном виде", а на жалобы евреев Григорьева обругала их "подлецами, злодеями и мошенниками" в присутствии полицейских. В 1857 году гетто ликвидировали; через несколько лет после этого евреи жили в специально выделенных кварталах Киева, были у них четыре молитвенных дома.

В конце восемнадцатого века в Москве не было постоянной еврейской общины. Туда приезжали из черты оседлости – временно‚ по делам‚ но некоторые‚ естественно‚ задерживались на более долгий срок и жили в Москве незаконно. Если еврей умирал‚ его единоверцы давали несколько рублей священнику Дорогомиловского кладбища‚ и тот разрешал похоронить покойника за кладбищенским валом. В 1788 году с разрешения генерал-губернатора основали в Москве еврейское кладбище; оно располагалось за Дорогомиловским мостом через Москва-реку, рядом с православным кладбищем.

Постоянная еврейская община в Москве образовалась в конце двадцатых годов девятнадцатого века‚ с появлением еврейских солдат‚ тогда же возникли в Москве и молитвенные дома. В 1826 году купцы пожаловались генерал-губернатору‚ что евреи продают и покупают товары в Москве "безо всякого сношения с московскими купцами‚ к явному их подрыву и стеснению". За евреев заступились московские фабриканты‚ которые продавали им товары на многие миллионы рублей, и власти приняли компромиссное решение: еврейским купцам разрешили приезжать в Москву на короткий срок; они могли покупать товары только на вывоз‚ а жить им позволили на Глебовском подворье в Зарядье (на том месте впоследствии выстроили, а затем снесли гостиницу "Россия"). Так образовалось еврейское гетто в Москве‚ и каждого еврея‚ приезжавшего в город с паспортом от губернатора‚ прямо с заставы отправляли на подворье под надзором конвойного.

В гетто полагалось возвращаться засветло‚ а с вечера до утра ворота запирали и никого не выпускали наружу. Жизнь в тесных комнатах обходилась дорого‚ купцы платили за это впятеро больше‚ чем в других местах. "И что за комнаты! – сообщал постоялец. – Грязь‚ копоть‚ нечистота... Люди содержатся под замком‚ как заморские звери в зверинцах‚ с той только разницей‚ что со зверей за это денег не берут". Глебовское подворье принадлежало казне‚ доходы с него шли на содержание Московской глазной больницы. Чтобы увеличить доход‚ запрещали купленные товары упаковывать на фабриках, – их везли на подворье‚ где упаковщики брали с евреев завышенные цены. Коробки, рогожу и веревки для упаковки разрешали покупать лишь на подворье‚ "и всё это вполовину хуже‚ но зато в четыре раза дороже‚ чем в других местах".

В 1847 году евреи из Белоруссии пожаловались на условия жизни в Глебовском подворье‚ и правительственный ревизор доложил в Петербург: "Угнетения‚ ими претерпеваемые‚ превышают всякое вероятие; обязанные жить там поневоле‚ согнанные туда‚ как на скотный двор‚ они подчиняются не только смотрителю‚ которого называют не иначе‚ как своим барином‚ но даже дворнику и коридорщику". Гетто в Москве‚ тем не менее‚ сохранили‚ чтобы за его счет могла существовать глазная больница: доход с подворья составлял огромную сумму – не менее 30 000 рублей в год. "Почему‚ – удивлялся ревизор‚ – евреи обязаны способствовать поддержанию больницы? Почему содержание этого заведения не падает на армян‚ персиян‚ греков‚ на всех жителей столицы‚ а непременно на одних евреев?"

По стране рассылали циркуляры "о евреях‚ скитающихся по России"‚ и полиция строго следила за вновь приезжавшими. Срок пребывания в Москве был ограничен, задержаться удавалось лишь по справке врача. "И тогда я заболел‚ – вспоминал еврей, оказавшись в Москве. – Явился врач‚ стал кричать: ”Врешь! ты здоров!”‚ но‚ пощупав пульс и коснувшись для этого моей ладони‚ он нашел в последней явные болезненные симптомы (деньги) и‚ переменив тон‚ произнес: ”Действительно‚ вы нездоровы: дорога изнурила вас‚ вы должны здесь отдохнуть”…"

Однако не всегда это заканчивалось благополучно. Однажды некий еврей решил остановиться в Москве на короткий срок‚ чтобы "написать в честь государя несколько поздравительных стихов". Но его выслали из города и посоветовали излить верноподданнические чувства в черте оседлости.

2

За тридцать лет правления Николая I увидело свет около шестисот правительственных указов о евреях. Это составило почти половину законов о евреях‚ которые выпустили в Российской империи за всё время ее существования. Вряд ли был другой народ в государстве‚ на который в таком количестве сыпались правительственные постановления и разъяснения‚ поправки к законам и поправки к поправкам.

Трудно теперь понять‚ почему император уделял несоразмерно большое внимание столь малому народу‚ который вполне бы мог затеряться среди других народов Российской империи и избежать – подобно другим – бурной административной активности. Не опасались тогда‚ что евреи взбунтуются подобно полякам или начнут резать "неверных" подобно "немирным" кавказцам‚ – тем не менее, Николай I и его правительство с маниакальной настойчивостью вводили один закон за другим‚ чтобы "обезвредить" евреев и непременно обратить их в православие.

Надо отдать ему должное: когда факты доказывали невиновность евреев‚ Николай I немедленно снимал с них всякие обвинения. Но он же был инициатором многих ограничительных законов, вникал во все мелочи еврейской жизни, хотя огромная Российская империя предоставляла ему массу иных забот. Это он повелел – несмотря на возражения кабинета министров – выслать из центральных губерний евреев-винокуров‚ что пошло во вред делу, потому что там не хватало русских мастеров. Это в его царствование выселяли евреев из Курляндии‚ из Киева, Севастополя и Николаева‚ "находя неудобным и вредным" их пребывание, а евреям Царства Польского запретили переселяться в российские пределы‚ "дабы преградить чрезмерное размножение в России сих людей‚ более вредных‚ нежели полезных для государства".

Это Николай I распорядился выселить евреев из пятидесятиверстной пограничной полосы на западе России – с такой категорической резолюцией: "исполнить без всяких отговорок"‚ и он же‚ в нарушение собственного закона‚ ограничил прием евреев с высшим образованием на государственную службу – "не иначе‚ как в одних западных губерниях". А когда Государственный Совет порекомендовал императору хотя бы частично уравнять евреев в рекрутской повинности с остальным населением‚ он отказал категорически: "Оставить по-прежнему".

В какой-то момент в столице возобладало мнение‚ что традиционная одежда "отталкивает евреев от всякого сообщения с христианами"‚ и решили ее искоренить. Ввели налог на "шитье еврейской одежды со всякого мужского и женского верхнего платья"‚ и этот указ оглашали публично‚ "с барабанным боем‚ чтобы никто из евреев не смел противиться". (Не надо полагать‚ что такое ограничение было новшеством и касалось только евреев. Еще при Павле I дворянам и жителям столиц запретили носить фраки‚ но разрешили немецкое платье с точным указанием его цвета и размера воротника. Запретили надевать жилеты‚ но разрешили взамен них камзолы. Не позволяли "безмерно увертывать шею платками"‚ "повязывая ее без излишней толстоты". Башмаки можно было носить с пряжками‚ но не с лентами‚ а короткие сапоги с отворотами или со шнурками безусловно изымались из употребления.)

Еврейские законоучители прошлого установили‚ что ношение традиционной одежды предохраняет евреев от слияния с другими народами‚ требовали подвергнуть жизнь опасности во времена преследований‚ но не делать перемен в одежде. Российские евреи усматривали в политике властей покушение на их веру и – как сообщали тогда – "простирали свое упрямство до неистовства". Члены особой раввинской комиссии заявили правительству‚ что "обыкновенные полицейские меры мало обещают успеха. Еврей будет разоряться платежом налога на одежду‚ но добровольно не покинет ее. Нужны будут меры насилия‚ а, может быть, и хуже".

В 1844 году налог ввели уже не за шитье‚ а за ношение еврейской одежды. В каждой губернии устанавливали свои цены; в Вильно‚ к примеру‚ брали с купцов первой гильдии по 50 рублей в год за право сохранить традиционный костюм‚ с мещан по 10 рублей‚ с ремесленников – по 5. За ношение ермолки полагалось с каждого еврея от трех до пяти рублей серебром ежегодно. Правительственный комитет рекомендовал отменить этот налог‚ но Николай I повелел: "Отнюдь нет‚ а продолжать с желающих носить ермолки положенную подать – пять рублей серебром".

Затем вышел указ об окончательном запрещении еврейской одежды с 1 января 1851 года: "Всякое различие в еврейской одежде с коренными жителями должно быть уничтожено". Лишь старикам – с особого разрешения генерал-губернаторов – позволили донашивать их традиционное платье. Не допускалось "ношение пейсиков". Высочайшим повелением запретили "женщинам-еврейкам брить головы при вступлении в брак" – за нарушение штраф 5 рублей. Обязали раввинов носить общую с коренным населением одежду‚ а употребление талесов и тфилин разрешили лишь в синагогах и не позволили появляться в них на улицах.

Однако евреи продолжали упорствовать. Женщины покрывали головы низко повязанными косынками‚ чтобы скрыть бритые головы‚ а мужчины выходили на улицу в длинных‚ до пят‚ халатах, пряча под ними короткие панталоны‚ чулки и башмаки. Но надзор за соблюдением закона возложили на полицию‚ и та старалась со всей решительностью и по своему разумению. "Пейсы должны быть не более полутора вершков‚ считая оные с передней части виска"‚ – указывал некий полицмейстер‚ и городовые выполняли это неукоснительно.

П. Венгерова‚ свидетельница тех событий:

"Городовой увидел на рынке бедного еврея в длиннополом кафтане. Он прежде всего накинулся на еврея с бранью‚ потом‚ подозвав к себе на помощь другого городового‚ вынул из кармана большие ножницы‚ которые постоянно имелись у полицейских‚ и блюстители закона принялись приводить жертву в ”культурный” вид. Одним взмахом ножниц отрезали обе полы его длинного кафтана‚ который превратился в нечто вроде фрака‚ затем с него сорвали шапку, обрезали длинные ушные локоны (пейсы)... После того городовые отпустили его‚ и толпа долго хохотала над его жалким‚ уродливым видом...

Если случалось‚ что у полицейских не оказывалось при себе ножниц‚ то они заменяли их двумя камнями. Застигнутого врасплох еврея клали на землю‚ под каждый из его злополучных ушных локонов подсовывали камень‚ а другим камнем до тех пор терли волосы‚ пока локон не отпадал. Такого рода операция причиняла‚ конечно‚ страшную боль‚ но это не принималось во внимание".

Виленские женщины попросили у местного начальства‚ чтобы им разрешили покрывать бритые головы париками или косынками‚ но в этом усмотрели "противление Монаршей воле". Городовые отнимали у женщин парики, срывали с голов косынки‚ чтобы убедиться в исполнении царского приказа. "Передо мной стояла женщина‚ еврейка‚ с обнаженной‚ гладко выбритой головой‚ – вспоминала Венгерова. – Несчастная имела совершенно потерянный вид – от стыда и сознания‚ что она совершает великий грех‚ стоя перед толпой с непокрытой головой. Со слезами в голосе она молила городового вернуть ей чепец‚ который он бесцеремонно сорвал у нее с головы и потрясал им в воздухе при громком смехе толпы".

Местные власти усердствовали вовсю‚ а волынский губернатор собрал в Житомире представителей еврейской общины и сказал им: "Я хочу‚ чтобы жители моей губернии дали пример самоскорейшего добровольного оставления еврейских одежд. Противящихся сему буду иметь в виду… Стыд‚ позор‚ срам!.. Закосневши в суеверии‚ сердца ваши окаменели‚ чужды всякой чувствительности к изящному‚ преданы только хитрости и коварству... Вам и камчадалам вредит целебный луч благотворного солнца‚ чистая‚ прозрачная атмосфера образованности теснит... Благости монарха изливаются на вас... Сей великий вселенный монарх‚ идеал героизма и величества‚ печется о вашем благосостоянии. Вы счастливы до зависти!"

Но евреи сумели продержаться до смерти Николая I, несмотря на строгие правительственные распоряжения и крутые полицейские меры. И хотя эти законы не отменили при Александре II‚ их практически уже не применяли. Многие сохранили традиционные одежды‚ а из Умани с гордостью сообщили: "Слава Богу‚ наш город – город благочестивый‚ он не осквернен‚ подобно другим городам‚ в короткое платье никто у нас не облачился".

Иехезкель Котик, из книги "Мои воспоминания" (1870-е годы):

"В Гродно я оделся в короткое, на немецкий лад, платье с брюками поверх сапог. Идя по улице, встретил каменецкого еврея… и попросил передать сердечный привет отцу, деду и всей семье. Через несколько недель получаю письмо от отца с матерью.

”Мой сын, – сообщал отец, – Шолем-пекарь передал от тебя привет. Я спросил: что делает мой сын, как он выглядит? Шолем сказал: ”Он уже носит брюки поверх сапог”. Я оцепенел, ощутил удар в сердце, как от пули. В жизни не чувствовал себя таким несчастным, от горя три дня ничего не ел… Если ты не напишешь мне, что носишь брюки, заправленные в сапоги, – как ношу я и как носили твоим предки, – я тебе больше не отец”…

Мама тоже написала – не письмо, а настоящий свиток скорби с плачем и рыданиями: ”Хацкеле, ты уже ходишь в брюках поверх сапог?.. Прошу тебя, мой милый, мой дорогой сын, чтобы больше не делал этого”…"

Трудно объяснить людям‚ далеким от традиции народа‚ по какой причине их предки в девятнадцатом веке так упорствовали в желании сохранить прежний свой костюм. Ответ на это дал в те времена один из белорусских раввинов‚ потомок рабби Шнеура Залмана. Он сказал: "Всё в Законе важно. Всё важно – или нет Закона. Сегодня одно найдут неважным‚ завтра другое; сегодня один что-нибудь отбросит‚ завтра – другой‚ и здание Закона начнет разрушаться. Мы должны охранять от этого наше еврейство. Наш Закон – это наше отечество‚ крепость нашего племени‚ – зачем его ослаблять?"

3

В апреле 1835 года Николай I подписал новое "Положение о евреях"‚ которое учло предыдущие ограничительные законы. Черту оседлости сохранили в прежних ее границах‚ за исключением Киева‚ Севастополя и Николаева‚ где евреям запретили селиться. Во внутренние губернии позволили приезжать лишь купцам – по торговым делам и на ограниченный срок. В деловых бумагах велено было употреблять русский‚ польский или немецкий язык‚ но "отнюдь не еврейский". Запретили евреям "содержать у себя христиан для постоянных домашних услуг"; еврейским детям позволили поступать в общие школы лишь в тех местах‚ где "жительство отцам их дозволено"‚ а про непосильный рекрутский набор было особо оговорено‚ что он "сохраняет свою силу".

Затем в Петербурге пришли к выводу‚ что найдена наконец истинная причина "религиозного фанатизма и отчужденности" евреев – Талмуд. Это Талмуд якобы "питает в евреях самое глубочайшее презрение к народам других вер"‚ призывает "к господству над прочими" и позволяет всякие преступления по отношению к христианам. Против Талмуда и его последователей бессильными окажутся рекрутская повинность и выселение из деревень с прочими "полицейскими ограничениями". Возможен лишь один путь – "устранить просвещением" влияние Талмуда‚ а для этого на смену хедерам следует открыть начальные еврейские училища с преподаванием русского языка и общеобразовательных предметов. Обучение в этих училищах "должно мало-помалу уничтожить в евреях фанатизм разъединения" и привести к постепенному обращению в христианство‚ но об этом не следует говорить открыто‚ чтобы заранее "не вооружить против училищ большинство евреев".

Удивительное дело: правительство так жаждало обратить этот народ в православие‚ что предоставляло евреям привилегии‚ которых было лишено большинство христианского населения. Власти не очень-то старались просвещать свой народ; еще при Александре I министр народного просвещения заявлял: "Обучать грамоте весь народ... принесло бы более вреда‚ нежели пользы". Вторил ему министр просвещения при Николае I: "Для молодых людей‚ отчасти рожденных в низших слоях общества... высшее образование бесполезно‚ составляя лишнюю роскошь и выводя их из круга первобытного состояния‚ без выгоды для них и для государства".

Николай I предлагал чиновникам "сообразить‚ нет ли способов затруднить доступ в гимназии для разночинцев?" – и повелел повысить для этого плату за обучение, ограничив количество студентов в каждом университете до трехсот. Основная масса населения страны была малограмотной или вообще неграмотной‚ но правительство заботилось не о них‚ а о насаждении светского образования среди грамотных евреев – для обращения их в православие.

К тому времени в начальных школах‚ гимназиях и университетах России практически не было евреев. Первый еврей-студент появился в Московском университете в 1840 году: это был Леон (Арье Лейб) Мандельштам‚ который впоследствии стал "ученым евреем" при Министерстве народного просвещения, перевел Тору и псалмы на русский язык, создал еврейско-русский и русско-еврейский словари (поэт Осип Мандельштам был его внучатым племянником). Когда Мандельштам покинул свой дом, брат написал ему вослед: "Отец дал тебе платье, ты его переменишь, мать играла твоими кудрями, ты их срежешь. Станешь говорить языком, для нас непонятным, будешь писать рукою, для нас незнакомою..."

Леон Мандельштам выпустил книгу стихов на русском языке, в которых отразились мечты и сомнения еврейской молодежи, в ту пору малочисленной, стремившейся к светскому образованию:

Что ж вы, чувства в вечном споре,
Рвете, рвете грудь…
Одному мне плавать в море,
С братьями ль тонуть.

В черте оседлости уже существовали еврейские школы для мальчиков и девочек – в Варшаве‚ Одессе‚ Вильно‚ Умани, Кишиневе и Риге‚ где преподавали общеобразовательные предметы. В одесской школе обучались 400 учеников‚ открыли женское отделение на 300 девушек‚ а из Риги правительственный ревизор докладывал в Петербург: "Еврейская школа в Риге‚ так недавно возникшая под управлением опытного‚ благонамеренного и основательного ученого директора Лилиенталя‚ уже успела развиться и находится в цветущем состоянии. Удовольствием считаю свидетельствовать об изумительных там успехах в географии‚ истории‚ грамматике немецкой‚ арифметике и даже в русском языке".

Властям нужен был "благонамеренный" еврей для насаждения просвещения среди еврейского населения; для этой цели использовали директора рижской школы Макса Лилиенталя‚ выпускника немецкого университета‚ сторонника эмансипации евреев и религиозной реформы. Его отправили в западные губернии – ознакомить еврейские общины с "благими намерениями правительства"‚ но в Вильно Лилиенталя встретили настороженно и сразу спросили: "Какую вы можете дать гарантию‚ что не будет посягательства на нашу религию?" На это он ответил: "Родившись в России‚ вы‚ разумеется‚ лучше меня знаете‚ что невозможно представить какую-либо гарантию. Воля государя не ограничена и поставлена выше всего; он может сегодня взять обратно то‚ что обещал вчера‚ – так могу ли я‚ бедный чужестранец‚ давать вам какое-либо ручательство?"

Лилиенталь убедил виленских евреев, что лучше принять участие в этом деле‚ нежели отдать всё на откуп правительству‚ – и из Вильно поехал в Минск. Там его встретили враждебно. Толпа на улице ругала и оскорбляла его: "Зачем ты‚ губитель еврейства‚ явился сюда? Чтобы развратить наших детей‚ нашу молодежь?.." Озлобление против Лилиенталя распространяли и на людей‚ с которыми он случайно заговаривал на улице. Однажды он остановил уважаемого учителя и спросил‚ как пройти в нужное ему место. "Менее чем через час‚ – вспоминал один из жителей‚ – по городу стало кружить известие‚ что такой-то простоял на улице с ”безбожным доктором” битых два часа‚ обнимался с ним‚ целовался, а потом укатил вместе с ним к губернатору – делать доносы на евреев… Стало быть‚ он с ним – старые друзья-приятели. Стало быть‚ он и вызвал его из еретической Неметчины в наш город на погибель Израиля и его святого учения".

Но были в Минске и серьезные возражения. "Пока государь не предоставит еврею гражданских прав‚ – говорили руководители общины‚ – образование будет для него одним только несчастьем. Необразованный еврей не гнушается унизительным заработком посредника или старьевщика; и он‚ и его многолюдная семья довольствуются скудным достатком. Но образованный и просвещенный еврей‚ без всяких прав в государстве‚ может отпасть от своей веры из-за горького чувства неудовлетворенности‚ – а к этому еврейский отец ни в коем случае не станет готовить своих детей". Лилиенталь хорошо это понимал и предложил правительству‚ чтобы выпускникам казенных училищ пообещали право повсеместного жительства – "хотя бы в перспективе". На этой его просьбе министр просвещения кратко пометил: "Невозможно".

Ездил Лилиенталь и по югу России‚ побывал в Одессе‚ Кишиневе‚ Бердичеве; малочисленные сторонники светского образования встречали его с энтузиазмом‚ слагали оды в честь создателей школьной реформы. Они надеялсь стать учителями в казенных школах, однако Лилиенталь был невысокого мнения о "маскилим" черты оседлости, отзывался о них с высокомерием: "грязные бородатые евреи, которых едва коснулись лучи просвещения", и собирался пригласить специалистов из-за границы. "Наша земля не оскудела знанием‚ – жаловались "маскилим" в Петербург. – Государству нечего искать ученых людей на стороне. Пусть оно кликнет клич у себя дома‚ и учителя явятся".

Но у "маскилим" не было в общинах практически никакого влияния. Очередная реформа правительства возбуждала у еврейского населения недоверие‚ желание оградить от нападок свою веру. В тот момент высочайшей резолюцией – неожиданно и врасплох – повелели выселить евреев из пятидесятиверстной полосы на границе с Пруссией и Австрией. Тысячи семейств были обречены на разорение и скитания‚ – так могли ли их единоверцы усматривать в очередных планах правительства заботу о благе малого народа? Школьную реформу отождествили с рекрутской повинностью: в одном случае забирали в армию‚ в другом – в казенные училища. Не помогали никакие уговоры и заверения Лилиенталя: евреи встретили вновь созданные училища без всякого энтузиазма и доверия.

4

В ноябре 1844 года Николай I подписал два документа: гласный "Указ о просвещении еврейского юношества" и секретную инструкцию. Указ повелевал учредить еврейские училища для начального образования детей‚ а также два раввинских училища в Вильно и Житомире для подготовки раввинов и учителей. Секретная инструкция указывала‚ что смотрителями училищ могут быть лишь христиане‚ "раввинское познание" не должно входить в учебные программы, и следует изыскивать пути для постепенного закрытия хедеров и иешив.

Средства на содержание новых училищ поступали со вновь введенного свечного сбора – сбора с "шабашных свечей"‚ зажигаемых при наступлении субботы и праздников. Общую сумму свечного сбора со всех общин установили в 230 000 рублей и особо отметили‚ что "под названием шабашных свечей разумеются не только обыкновенные... свечи‚ но и лампы‚ и всякого рода светильники‚ без различия сожигаемого в них материала". Казенные еврейские училища стали открываться с 1847 года; их появление встретили в общинах всеобщими постами и молитвами. Об этих училищах "ходили разные слухи‚ пугавшие как родителей‚ так и детей... Но как ни толковали‚ как ни возмущались‚ а от нового указа нельзя было уйти‚ и в общине решили отдать в казенную школу‚ как жертву Молоху‚ десять-пятнадцать мальчиков из беднейших семей".

Это подтверждали чиновники в своих отчетах: евреи "неохотно посылают детей в училища‚ предпочитая поверять их меламедам. Посещают же училища дети совершенно бедных евреев‚ лучше сказать – нищих‚ да и те часто ходят туда только по найму богатых евреев‚ чтобы нельзя было обвинить тех в упорном противодействии мерам правительства". Училища содержались на еврейские деньги‚ а смотрители-христиане обзывали учеников "паршивыми жиденятами" и "самым добросовестным образом трудились над тем‚ чтобы еврейские дети боялись училища хуже чумы... Эти люди без всякого образования‚ без всякой человечности‚ смотрели на еврейские училища‚ как на дойную корову‚ а на своих учеников и еврейских преподавателей‚ как на презренных тварей".

Учителя в казенных училищах нападали на обычаи евреев и их традиции, еврейские предметы преподавали в "антиталмудическом духе"‚ что не способствовало популярности новых школ. Более половины учеников отсутствовали на уроках: откупались деньгами‚ нанимали подростков‚ чтобы сидели в классе‚ любыми путями старались оградить детей от нежелательного влияния‚ а смотрители посылали в Петербург отчеты с завышенными цифрами посещаемости. Правительственный ревизор сообщал: "Как и следовало ожидать‚ школы пошли неуспешно... Как вверит религиозный еврей свое дитя учреждению‚ начальник которого – христианин и который преследует Бог весть какие планы?"

Со временем и "маскилим" стали возмущаться порядками в казенных училищах: "Наш народ – не дикая орда‚ в которой нужно распространять первые начала грамотности и письменности. Это народ‚ в жизнь которого проникают – уже тысячелетия – школа и учение‚ как непременные ее части". Даже Лилиенталь разочаровался в новой системе образования. Он знал о намерениях правительства; опасался подать в отставку и‚ как говорили‚ тайно бежал из России. "Лживы те мотивы‚ – объяснял он‚ – которые выдвигают перед общественным мнением Европы‚ оправдывая суровые мероприятия неисправимостью евреев... Евреи должны поклоняться греческому кресту‚ тогда царь будет удовлетворен‚ независимо от того‚ дурны эти выкресты или хороши... Мы обязаны поведать свету‚ что зло крылось не в воле наших собратьев‚ а в яростном прозелитизме" – то есть в желании властей обратить евреев в христианство.

В 1847 году были открыты и два раввинских училища; в Вильно набрали 44 ученика, в Житомире – 23, однако в последующие годы их количество увеличилось. С 1857 года "казенными" раввинами в общинах могли стать только выпускники раввинских училищ или общеобразовательных школ. В обязанности "казенных" раввинов входило "направлять евреев к соблюдению нравственных обязанностей и к повиновению общим государственным законам". Они регистрировали рождения, браки и смерти, приводили к присяге новобранцев, отвечали за своих подопечных перед местным начальством. Общины не доверяли тем, кто был недостаточно сведущ в Законе; каждая община выбирала также "духовного" раввина, знатока Закона, который становился главой раввинского суда.

Получив светское образование‚ выпускники общеобразовательных школ не могли вырваться из черты оседлости‚ а потому более остальных ощущали свое бесправие и унижение. "Между ними и их родителями‚ – отметили в еврейской газете‚ – между ними и прежним образом жизни будет лежать пропасть. Школа их переродила‚ а раз они ее покидают‚ перед ними должна появиться возможность применения своих сил‚ возможность снискания для себя пропитания. Иначе это означало бы – превращать бессознательных несчастливцев в сознательных".

Выпускник общеобразовательной школы‚ приезжая в какой-либо городок‚ чтобы стать там учителем‚ выделялся среди единоверцев костюмом‚ манерами‚ образом жизни. Для них он был нарушителем вековых традиций‚ с которым не желали иметь ничего общего, но и для христианского общества этот учитель оставался чужим‚ как и прочие евреи‚ хоть носил уже форменный мундир. В городе Каменец-Подольском жена смотрителя еврейского училища глубоко оскорбилась‚ когда на званом приеме столкнулась с учителем-"жидком"‚ сослуживцем мужа‚ потому что благородной даме – заявила она во всеуслышание – неприлично даже смотреть на этого человека.

Светское образование неумолимо вело еврея к одиночеству и изоляции‚ которые он болезненно переносил. Тот самый учитель из Каменец-Подольского‚ отталкиваемый единоверцами и презираемый чужими‚ заболел душевным расстройством и покончил жизнь самоубийством. Не случайно оплакивал еврейский поэт судьбу единоверца в таких непритязательных стихах: "Зачем же чувства для еврея‚ И пыл страстей ему на что? К тому ль‚ чтоб понял он скорее‚ Как ненавидят все его?"

5

В 1836 году правительство приняло неожиданное решение: заселить евреями пустующие земли Сибири‚ чтобы создать там сельскохозяйственные колонии. Об этом оповестили еврейские общины‚ и сразу же нашлись желающие отправиться на восток. Жизнь "взаперти" в черте оседлости была невыносимой; евреев-колонистов освобождали на пятьдесят лет от рекрутского набора‚ – а какие родители не отправились бы даже на край света‚ чтобы спасти своих детей от двадцатипятилетней армейской службы?

Из Могилева докладывали: "Бедственное положение евреев превосходит всякое описание; они находятся в крайней нищете и лишены всех средств к пропитанию… В сём положении они приняли как благодеяние Всемилостивейшее дозволение им сделаться хлебопашцами Тобольской губернии…" Не осталось почти ни одного города в западном крае‚ откуда евреи не просились бы в Сибирь; прошения поступали из Минской, Могилевской, Витебской, Гродненской, Курляндской губерний. Кагалы старались дотянуть до очередного воинского набора, сдать в рекруты детей из этих неимущих семейств‚ и потому самые энергичные‚ а порой и самые отчаявшиеся‚ бросали всё и пешком шли в Сибирь.

Переселенцы объявились неожиданно в Тамбове к изумлению местных жителей – голодные‚ больные, в лохмотьях, и местный губернатор докладывал: "Кроме нескольких повозок с изнуренными лошадьми они ничего не имеют; одеты все, даже малолетние и грудные дети в рубища… Пропитывались до города Тамбова подаянием". О появлении евреев докладывали из Пензы и Владимира‚ они прошли через Казань‚ застряли на зиму в Симбирске. Никто не знал‚ что ждет впереди – какой климат‚ какие условия жизни‚ но это никого не останавливало. Сибирь была в тот момент избавлением от кошмарного настоящего и зыбкой надеждой на будущее.

Волна переселенцев нарастала. Министр финансов просил Николая I выделить для них дополнительные участки земли‚ но неожиданно для всех император начертал резолюцию: "Переселение евреев в Сибирь – приостановить". А затем, без разъяснения причин, последовало постановление правительства: "Поселение евреев в Сибири решительно и навсегда прекратить... Партии евреев‚ кои... находятся в пути‚ обратить в Херсонскую губернию для водворения в тамошних еврейских колониях". Ловили переселенцев по всем трактам, по этапу направляли в Новороссию‚ и лишь малому их количеству удалось добраться до выделенных земель за Омском. Их тоже хотели отправить обратно‚ но император счел "несправедливым вновь переводить евреев": этой малой группе разрешили поселиться в Сибири.

В скором времени более двух тысяч семей появились в Новороссийском крае‚ а тысячи других‚ уже распродавших свое имущество‚ собирались в путь из местечек и городов Белоруссии и Курляндии. Путь был долог‚ труден и непривычен; переселенцы жаловались на произвол чиновников‚ которые недодавали деньги на еду и грубо с ними обращались; старики и больные отставали по дороге и умирали‚ не добравшись до Новороссии. "Люди сии‚ – докладывали в Петербург‚ – не имея необходимой теплой одежды и способов пропитания‚ не могут продолжать далее пути. Многие из них заболели‚ некоторые умерли‚ а оставшиеся питаются подаянием".

Но и в колониях не были готовы к их приему. Новоприбывших поселили у старожилов‚ до пятнадцати человек в маленьком доме‚ и сразу вспыхнули эпидемии. Тиф‚ дизентерия, "простудная горячка" за одну зиму унесли 550 человек‚ половину которых составили старожилы. Новоприбывшим выдавали пайки‚ чтобы могли продержаться первое время‚ но делали это с постоянными опозданиями. Долго обсуждали‚ к примеру‚ можно ли в паек включать крупу, по этому поводу даже запрашивали Петербург‚ и в архивах сохранилось дело "О том‚ должно ли отпускать на продовольствие еврейским колонистам к муке еще и крупу". А когда всё же решили – крупу "должно отпускать"‚ ревизор отметил в отчете‚ что выдаваемая колонистам крупа протухла и не годится в пищу.

В 1844 году правительство выпустило указ об уничтожении кагалов. Это был конец еврейской общинной автономии; все дела передавали в ведение полиции и городских дум, выборного кагального управления больше не существовало. Но правительство не желало отменять специальные еврейские налоги и особую форму рекрутской повинности; для этого сохранили ответственных за рекрутский набор и сборщиков податей‚ которых назначала община. Средства с коробочного сбора подпадали теперь под контроль местных властей‚ и община не могла распоряжаться ими по своему усмотрению. Из этих сумм прежде всего покрывали долги по налогам‚ брали на содержание казенных училищ‚ полиции и пожарного обоза‚ на установку фонарей и мощение улиц‚ на борьбу с холерой и прочие цели‚ – лишь остатки от коробочного сбора поступали на содержание еврейских школ‚ больниц‚ домов для престарелых и инвалидов.

Затем подошла очередь "разбора" – самой‚ пожалуй‚ жестокой меры воздействия. Евреев России решили разделить на два разряда – "полезных" и "бесполезных". "Бесполезных" обязали в короткий срок обратиться к занятиям земледельца или ремесленника‚ иначе против них обещали применить самые жестокие репрессивные меры. Насильственный способ "обращения к полезному труду" вызвал возражения даже среди высших сановников. Новороссийский генерал-губернатор граф М. Воронцов называл эту меру "кровавой операцией над целым классом людей"‚ которые будут обречены на гибель без всякой пользы для страны.

Он писал в Петербург: "Самое общее название ”бесполезных” для нескольких сотен тысяч людей‚ по воле Всевышнего издревле живущих в империи‚ и круто, и несправедливо... Многочисленные торговцы считаются бесполезными и‚ следовательно‚ вредными‚ тогда как они мелкими‚ хотя и оклеветанными промыслами помогают с одной стороны промышленности сельской‚ а с другой – торговой". Но возражения не помогли‚ не помогли просьбы Государственного Совета об отсрочке‚ и в ноябре 1851 года Николай I утвердил "Временные правила о разборе евреев".

По этим правилам всё еврейское население разделили на пять разрядов: купцы‚ цеховые ремесленники‚ земледельцы‚ "мещане оседлые", "владевшие недвижимостью, приносящей доход", а также "мещане неоседлые". "Бесполезными" признали ”мещан неоседлых”; в этот разряд попало большинство еврейского населения черты оседлости, не владевшего недвижимой собственностью: мелкие торговцы‚ извозчики‚ канторы‚ резники‚ меламеды‚ синагогальные служители‚ чернорабочие, лица без определенных занятий. Даже многие ремесленники попали в эту категорию‚ потому что не состояли в ремесленных цехах и не имели свидетельств о знании ремесла.

"Для обуздания тунеядства" правительство готовило против "бесполезных" полицейские меры. Собирались выселять их в города‚ а это привело бы к окончательному разорению; намеревались ограничивать их передвижение‚ а это не дало бы возможности заработать на стороне; предполагали брать с общин за счет "бесполезных" втрое больше рекрутов‚ чем с остального населения (император требовал впятеро больше)‚ но это лишило бы семьи молодых работников. Несколько лет закон о "разборе" пугал сотни тысяч людей‚ но затем началась Крымская война‚ когда было уже не до евреев‚ и этот закон остался на бумаге.

6

В марте 1846 года в Петербург приехал из Англии Мозес (Моше) Монтефиоре‚ баронет‚ верховный судья Лондона‚ знаменитый на весь мир защитник угнетенных евреев. Незадолго до этого он сумел спасти от казни евреев Дамаска‚ снять с них обвинение в ритуальном убийстве‚ и теперь приехал в Россию‚ обеспокоенный положением единоверцев. У него было рекомендательное письмо от английской королевы‚ и в Петербурге Монтефиоре приняли с исключительными почестями. Он беседовал с министрами и с Николаем I, а затем сообщил в Лондон‚ что император "принял меня очень благосклонно, терпеливо выслушал все мои доводы".

Николай I посоветовал Монтефиоре объехать край с еврейским населением и представить затем свои замечания и предложения. Монтефиоре пробыл в Петербурге две недели‚ молился с солдатами-евреями в маленькой солдатской молельне‚ а затем отправился в обратный путь. Он посетил Вильно‚ Варшаву, другие города черты оседлости‚ и повсюду евреи оказывали ему восторженный прием. Его называли "Божьим посланником"; раввины и самые уважаемые люди выходили ему навстречу; отпечатали во множестве портреты Монтефиоре и сопровождавшей его жены‚ которые десятки лет висели затем в домах у евреев.

П. Венгерова, из "Воспоминаний бабушки":

Монтефиоре въехал в Вильно "среди целого моря человеческих голов‚ над которым высилась коляска... – толпа‚ казалось‚ вносила дорогих гостей на своих плечах. Полиция не могла остановить стихийного движения. В городе все улицы были запружены народом‚ скопившимся даже на крышах. Торговые люди забыли про дела‚ ремесленники покинули мастерские... Монтефиоре осаждали толпы просителей‚ и он раздал бедным за несколько дней своего пребывания огромные суммы денег... Приходили к нему из окрестностей Вильно и бедные евреи‚ которым грозило выселение из деревень. Они плакали‚ рассказывая о надвигающихся бедствиях‚ и Монтефиоре отнесся к ним с глубоким сочувствием‚ разделяя их горе‚ обещая употребить все силы‚ чтобы предотвратить несчастье…

Монтефиоре с женой отправились в собственной коляске‚ украшенной гербом с надписью ”Иерусалим”‚ на званый банкет к генерал-губернатору. В мощной и видной фигуре сэра Мозеса Монтефиоре‚ одетого в красный‚ расшитый золотом мундир английского шерифа‚ со шпагой‚ украшенной брильянтами‚ в шляпе со страусовыми перьями‚ трудно было узнать скромного благочестивого старого господина в простом черном сюртуке‚ который так ревностно молился накануне в синагоге...

Монтефиоре и его жену обступили густой толпой‚ так что генерал-губернатору пришлось сдерживать приглашенных и потребовать от них более почтительного отношения к иностранному гостю. “Помните‚ – объяснял он‚ – что этот господин пользуется расположением английского двора и имеет влияние даже в политике”. Некий польский граф обратил внимание общества на драгоценности‚ которые носила леди Монтефиоре‚ и утверждал‚ что каждая из ее серег стоит дороже‚ чем все поместья присутствующих на банкете магнатов. Были в обществе и люди‚ раздосадованные вниманием‚ которое выказывали ”приезжему еврею”‚ они не скрывали своего неудовольствия".

Из Лондона Монтефиоре прислал в Петербург записки о положении российских евреев и способах оказания им необходимой помощи. Не евреи должны добиваться равных прав своим "добрым поведением"‚ писал он‚ но власти обязаны предоставить им эти права‚ без которых никакой народ не сможет достичь преуспеяния. Только от равноправного гражданина можно требовать исполнения обязанностей‚ налагаемых обществом‚ и потому Монтефиоре просил предоставить евреям "равноправие со всеми прочими подданными".

Николай I прочитал эти записки и просил передать "сиру Монтефиоре‚ что доколе в нравах евреев не произойдет желаемого преобразования‚ нельзя вдруг уничтожить поставленных противу евреев остережений и изъятий..." Император признал‚ что в этих записках "есть замечания справедливые... Но когда Монтефиоре говорит о попытке сравнения прав евреев с христианами‚ то это допустить не можно‚ и я на свой век этого не допущу".

7

В Большой Старой синагоге города Вильно служил Ицеле-псаломщик‚ небольшой‚ тщедушный‚ истощенный вечным недоеданием человек с выразительными печальными глазами. Целый день‚ до позднего вечера‚ Ицеле громко распевал псалмы‚ и его называли "пильщиком псалмов"‚ потому что голос напоминал скрип тупой пилы. Перед наступлением субботы Ицеле бегал по огромной синагоге‚ зажигал свечи в многочисленных висячих подсвечниках‚ и его безбородое лицо сияло от счастья – ведь он делал святое дело‚ встречая огнями "царицу-субботу". Однажды он даже поссорился с раввином‚ который вместо него хотел зажечь свечи. Это была его работа‚ и ее он не доверял никому.

Когда Моше Монтефиоре приехал в Вильно‚ он зашел и в Большую Старую синагогу. Был поздний вечер, никого кроме Ицеле там не оказалось. Монтефиоре осмотрел синагогу и обратил внимание на декоративные окна‚ на которых было нарисовано небо‚ залитое солнцем‚ и золотистые облака. "Кто расписывал эти окна?" – спросил Монтефиоре. – "Кто расписывал? – ответил Ицеле. – Конечно же‚ еврей". – – "Хорошо нарисовано"‚ – сказал Монтефиоре. – "Еще бы! – ответил Ицеле. – Ведь это угодная Богу работа". – "Немало денег‚ наверно‚ стоили эти окна"‚ – сказал Монтефиоре. – "Ого! – ответил Ицеле. – Нам бы с вами иметь половину этих денег!" Монтефиоре улыбнулся и дал Ицеле серебряную монету‚ которую тот сразу же опустил в кружку с надписью "На свечи для синагоги".

А через год из Лондона пришел денежный перевод на имя Ицеле. В сопроводительном письме Монтефиоре писал: "Я узнал‚ что синагогальные окна обошлись в восемнадцать фунтов. Посылаю Ицеле-псаломщику эту сумму‚ причем от своей половины отказываюсь в его пользу. М. Монтефиоре" (восемнадцать – символическая цифра‚ соответствует в числовом значении слову "хай"‚ что на иврите означает "живой"). Получив такую огромную сумму‚ Ицеле-псаломщик купил себе холст на "тахрихим" – погребальный саван‚ заплатил за место на кладбище‚ а оставшиеся деньги раздал псаломщикам других синагог.

Моше Монтефиоре побывал в России и в 1872 году, по случаю двухсотлетнего юбилея со дня рождения Петра I; по приказу царя для почетного гостя был приготовлен специальный поезд. В день смерти Монтефиоре было сто один год‚ в этом же возрасте умер в Вильно Ицеле-псаломщик. К тому времени решили провести в Большой Старой синагоге электрическое освещение‚ но Ицеле этого не знал и продолжал зажигать свечи в честь "царицы-субботы". Однажды он подошел к подсвечнику‚ чтобы зажечь свечу‚ но синагога неожиданно озарилась ярким электрическим светом. Ицеле выронил из рук свечу‚ крикнул "Шма‚ Исроэл!" – "Слушай‚ Израиль!" и упал замертво на каменный пол.

В 1843 году министр внутренних дел выпустил циркуляр "О невыдачи евреям билетов на отъезд в Москву и другие города Империи". В нем было указано: "Некоторые евреи, получив в местах постоянного жительства от медицинских начальств свидетельства о болезни, детей своих привозят в Москву и ходатайствуют о принятии в больницу и о дозволении им самим находиться при них для надзора и приготовления им еврейской пищи… Прошу… принять меры, чтобы по этой надобности не было выдаваемо евреям билетов в Москву и в другие города Империи, где им нельзя жить".

В 1846 году Яаков Ицхак Алтарас, еврей-купец из Марселя, предложил переселить в Алжир‚ завоеванный Францией‚ 40 000 еврейских семейств из России – для занятия там земледелием. Он приехал в Петербург с рекомендательными письмами; из них следовало‚ что французское правительство готово предоставить евреям в Алжире землю и гражданские права. Николай I решил‚ что "полезно было бы переселить за границу некоторую часть" евреев, а его правительство согласилось выпускать из Царства Польского бедные еврейские семьи‚ кроме мужчин призывного возраста. По неизвестным причинам на этом всё закончилось: Алтарас уехал из России‚ и никого в Алжир не переселили.

***

В 1853 году "божественная актриса" Рашель приехала из Парижа в Петербург. Это были последние годы правления Николая I, и для российских евреев не проглядывала надежда получить равноправие даже в отдаленном будущем. Рашель сообщала из Петербурга:

"Вчера я приглашена была на большой банкет в императорском дворце, в честь дочери бедных евреев!.. И вот я в роскошном зале, где все присутствующие бросаются ко мне навстречу. Великий князь, брат императора, предлагает мне руку, чтобы вести к столу, за которым всего тридцать приглашенных, – но зато какой выбор! Императорская фамилия, великие князья – всё это высокое собрание пожирает меня глазами, старается уловить малейшее мое движение, мое слово, улыбку. Не подумайте, однако, что я испытывала какое-либо замешательство, нисколько!..

Раздаются оглушительные крики ”Браво!”, меня просят сказать что-нибудь. Я поднялась и начала большую сцену из ”Федры”. Наступила мертвая тишина; можно было бы услышать, как летает муха, если бы муха там была. Все слушали с благоговением, наклонившись в мою сторону, выражая свое удивление жестами и сдавленным шепотом. Когда я закончила, раздался взрыв криков ”Браво!”, стук стаканов, новые тосты в мою честь... Я была признана величайшей трагической актрисой в мире, величайшей в прошлом и будущем… и всё это за какие-нибудь четверть часа".

назад ~ ОГЛАВЛЕНИЕ ~ далее