ОЧЕРК ДВАДЦАТЬ СЕДЬМОЙ

Нищета еврейского населения Российской империи. Духовная жизнь общин. Рав Исраэль Салантер и его учение.

Раввин Йосеф Юзл Гурвич учил‚ что мир можно изменить‚ если этого по-настоящему захотеть. Его ученики часто повторяли: "Обычно говорят: если нельзя подняться‚ то следует опуститься‚ а рав Юзл говорит: если нельзя подняться‚ нужно подняться".

1

К началу царствования Николая I было в черте оседлости около миллиона евреев‚ еще полмиллиона – в Царстве Польском. В деревнях оставалась малая часть еврейского населения: арендаторы‚ шинкари‚ скупщики сельскохозяйственных продуктов. Насильственные выселения из деревень загнали большинство евреев в тесноту и скученность городов и местечек‚ где они перебивались случайными заработками. "Стол бедного еврея более чем скуден, – сообщал наблюдатель. – Целые семейства иногда довольствуются фунтом хлеба‚ селедкой и несколькими луковицами. Одежда всегда изорванная‚ грязная..."

Проблема была неразрешимой: впускать евреев во внутренние губернии власти не желали‚ а прокормить их в замкнутом пространстве черты оседлости не было никакой возможности. Оставалось лишь ограничительными мерами сдерживать энергию нищих, затравленных людей‚ которые любыми путями искали средства к существованию. Для мелочной торговли требовался оборотный капитал‚ но его ни у кого не было. Когда подходило время закупать товар‚ еврей бежал к соседним лавочникам, брал в долг у каждого три-пять рублей. Эти деньги он постепенно возвращал и‚ в свою очередь‚ давал ссуду другим лавочникам для закупки товара. Получалось так‚ что все торговцы существовали на один и тот же оборотный капитал в несколько сот рублей.

"Загнали людей точно овец в одно место, – писал Менделе Мойхер Сфорим, – отрезали их от всего мира‚ не дают им свободно дышать. Но ведь это живые люди‚ и каждому хочется жить‚ каждому хочется есть‚ и начинается лютая борьба за существование‚ пожирание слабого более сильным". Потому и восклицал рабби Моше из Кобрина, взывая к ангелу на небесах: "Совсем не трудно быть ангелом! Тебе не надо ни еды, ни питья, не приходится растить детей и зарабатывать на жизнь. А сойди-ка на землю, начни заботиться о пропитании детей, и мы посмотрим, сможешь ли ты вести ангельскую жизнь. Если сможешь, тогда и похваляйся, а пока что – нечего!"

"Загляните в один из этих скученных грязных домиков‚ готовых на ваших глазах обратиться в груду развалин‚ и вас поразит удушье‚ злокачественный воздух‚ – сообщал из Гродно правительственный чиновник. – Толпа полунагих ребятишек едва помещается в мрачно темной избенке‚ три четверти которой заняты печкой‚ кроватью и столом. Образ жизни евреев готовит обильную жатву для преждевременной смерти. Чахотка‚ удушье‚ нервная горячка и кровавый понос находят среди них немало жертв".

Нищета сопровождала еврея от самого его рождения. Ребенок сталкивался с ней в доме родителей‚ а когда он шел в хедер‚ нищета подстерегала его и там. "Хедер помещался в убогой квартире меламеда. В комнате‚ поближе к окну‚ стоял длинный некрашеный стол с двумя скамьями по обеим сторонам. За одним концом стола сидел меламед на табурете‚ другой же конец часто служил для разных хозяйственных работ его жены. В углу комнаты находилась русская печь‚ в которой хозяйка пекла ржаной хлеб для продажи. Во время посадки хлебов в печь или при его закваске двери наглухо запирались‚ и в комнате была необыкновенная духота..." Меламеды‚ как правило‚ жили очень бедно‚ на эту работу часто шли потому‚ что иным путем не могли прокормить семью; это о них появилась поговорка: "Стать меламедом и умереть – никогда не поздно".

Крепостное право‚ отношения между всесильными помещиками и подневольными крестьянами‚ жестокие нравы того времени не способствовали уважению к человеческой личности‚ а к еврею – тем более. Над Ицками‚ Берками, Блюмками мог издеваться кто угодно, кто угодно мог их обирать. Любая причина годилась для этого‚ но можно было обобрать и без всякой причины. Еврей из Бердичева жаловался: "Сюда обыкновенно приезжают чиновники‚ которые ищут места для поправки своего состояния. Наши края – всё равно‚ что подножный корм для проголодавшихся лошадей. И действительно‚ на этих теплых местах чиновная особа удивительно скоро тучнеет и оперяется! Разумеется‚ в этом случае главный или‚ вернее‚ единственный доход – с евреев. Еврей тут не больше как дойная корова‚ которую доят безответно везде и всегда".

Местное начальство было всесильным‚ оно распоряжалось жизнью и имуществом обывателя. Городничий Винницы жил и кутил за счет евреев. Кагал даже выделил специальных людей‚ один из которых "поставлял ему на кухню говядину‚ другой – хлеб и булки‚ третий – водку и вино‚ наконец‚ был между поставщиками двора и такой‚ которому поручено было платить карточные проигрыши". Городничий обычно проигрывал большие суммы и при расчете говорил‚ не стесняясь‚ что деньги принесет назавтра некий Шмуль. И действительно‚ приходил Шмуль с общественными деньгами, выплачивал карточный долг.

Евреев не только обирали‚ но не признавали за ними тех нравственных качеств‚ которыми обладало прочее население. Однажды из Петербурга разослали по губерниям вопросник для сбора статистических сведений‚ один из его пунктов касался нравственного состояния населения. В городе Кае Вятской губернии уездное начальство‚ поразмыслив‚ решило‚ что нравственное состояние их жителей безупречно по вполне определенной причине. И в соответствующем пункте вопросника написали кратко: "Жидов в городе Кае не находится".

2

Из года в год нищета возрастала‚ а увеличенная рекрутская повинность способствовала этому. Губернское начальство сообщало в Петербург: эта повинность "не уничтожает еврейское народонаселение"‚ потому что их плодовитость покрывает убыль‚ но разоряемые еврейские общества‚ из которых в больших количествах забирают молодых и здоровых работников‚ уже не в состоянии выплачивать подати. В 1827 году‚ когда ввели для евреев рекрутскую повинность‚ на каждого мещанина-еврея приходилось в среднем по одному рублю недоимок‚ в 1854 году – по пятнадцати с половиной рублей. Общая задолженность всех общин России достигала огромной суммы – восемь с половиной миллионов рублей.

На фоне всеобщей нищеты и безысходности выделялись люди‚ сами порой бедняки‚ которые помогали своим единоверцам, ибо благотворительность – важнейшее предписание еврейского Закона. С древнейших времен установлены обязательные ее виды: гостеприимство и пропитание голодных, снабжение бедных одеждой и обувью, посещение больных и уход за ними, погребение умерших и утешение скорбящих, выкуп пленных, выдача замуж девушек из бедных семей.

Рабби Моше бен Маймон (двенадцатый век): "Мы обязаны выполнять предписания о благотворительности тщательнее, чем какое-либо другое повеление, потому что благотворительность есть признак праведника… Всякий, кто отказывается дать пожертвование, заслуживает, подобно идолопоклоннику, имени Блияал (”князь тьмы”)… Всякий, кто дает пожертвование неблагосклонно, вперив взор в землю, лишает себя заслуги… даже если он дал тысячу монет… И горе тому, кто позорит бедного, горе ему!"

В Гродно жил раввин Нахум Каплан‚ или‚ как его называли, реб Нохемке, посвятивший свою жизнь помощи бедным. Он преподавал Тору, был служкой в синагоге, жил с семьей в нужде‚ а всё свободное время ходил по улицам, собирал деньги и вещи‚ которые раздавал старикам и вдовам, сиротам и бесприданницам, больным и ученикам иешив. Весь город знал этого человека, ему жертвовали не только евреи, но и христиане; в день его похорон закрыли лавки, не работали мастерские, в школах прекратились занятия – тысячи жителей Гродно провожали реб Нохемке в последний путь. Многие годы евреи приходили к его могиле и просили заступничества перед Всевышним; его именем была названа улица в Гродно, на которой стоит Большая синагога (в конце двадцатого века в городе появился Еврейский благотворительный центр под название "Хесед Нохум").

Жителям Вильно был хорошо известен Шимель Кафтан‚ который постоянно ходил по городу с кружкой в руке, собирал деньги для нуждающихся и больных. Когда-то он был винокуром‚ рано потерял жену и детей и стал помогать тем‚ кому никто не мог или не желал помочь. Его знали все‚ бедные и богатые‚ в лачугах и в богатых домах: седобородого‚ хилого и тщедушного‚ в старой потрепанной одежде. У богатых он просил сострадания и помощи‚ а к бедным приходил по вечерам‚ чтобы раздать собранное за день. Сам же он не брал ни копейки из тех денег‚ а зарабатывал на хлеб физическим трудом.

Поработав некоторое время и скопив пару копеек на жизнь‚ он снова шел на улицу просить для других. Шимель Кафтан был очень популярен в городе‚ ему подавали охотно и много; говорили‚ что за долгие годы он собрал и раздал бедным огромную сумму. Однажды он пришел в иешиву "Рамайлес"‚ дал деньги бедным ученикам и сказал на прощанье‚ что больше уже их не увидит. Наутро его нашли мертвым на полу нищей лачуги‚ на соломенной подстилке‚ которая многие годы служила ему постелью.

На его похоронах собралась огромная толпа народа. Свидетель этого написал в газету: "И что это за сила‚ которая в течение тридцати лет‚ – как в годы расцвета жизни‚ так и на старости‚ – могла носить на себе бремя такого святого и тяжелого подвига... Эта сила – любовь к ближнему‚ один маленький луч той любви‚ которой Бог осенил созданный Им мир".

3

Правление Николая I выделилось упорными усилиями властей обратить еврейское население на "путь истины". Чтобы уничтожить национальные и религиозные отличия‚ евреев силой наряжали в европейское платье‚ обрезали им пейсы‚ массами загоняли в казармы‚ лишь бы изменить их внешний облик‚ вырвать из привычного окружения, окрестить и сделать такими‚ как все. Выкрестов освобождали на три года от платежа податей‚ списывали им недоимки‚ уменьшали наказания для тех‚ кто во время суда или следствия принимал православие. Еврейскому солдату запрещали первые пятнадцать лет служить в черте оседлости‚ чтобы единоверцы не помогли ему сохранить веру; если этот солдат не крестился‚ его признавали неисправимым и разрешали контакты с другими евреями.

Правление Николая I выделилось и не менее упорным сопротивлением сотен тысяч евреев‚ которые в нищете и унижении‚ казалось бы, наперекор здравому смыслу‚ отстаивали свою веру и свои традиции‚ – а вроде, как выгодно было бы креститься, как заманчиво раствориться в окружающих народах. В обособленном мире еврейской общины законы Торы распространялись на ежедневный быт‚ на семейные отношения и воспитание детей‚ на все желания‚ потребности и мечты евреев. Без всякого принуждения выполняли они предписания религии и верили‚ что слова‚ мысли, поступки человека влияют на судьбу всего мира. Каждый человек‚ проходя по жизни‚ строит во имя добра или разрушает во имя зла. Добро не придет само по себе‚ для этого нужны многие усилия‚ и жизнь не предназначена для того‚ чтобы проводить ее легко и беззаботно. Без помощи человека мир не избавится от несовершенства – в это верили несокрушимо. Выполняя заповеди Торы‚ каждый еврей восстанавливает то‚ что повреждено в этом мире‚ на малую толику уводит Вселенную от хаоса и приближает к гармонии‚ а потому мир без Торы не может существовать.

Но не случайно говорили тогда: человек подобен веревке‚ один конец которой в руке Всевышнего, а за другой конец тянет Сатана. Среди евреев попадались‚ конечно же‚ бездельники и обманщики‚ криводушные и черствые сердцем‚ эгоисты и себялюбцы – невыносимые условия жизни тому способствовали. Но не эти люди определяли нравственную и духовную атмосферу еврейского общества. В городках и местечках ходил на рассвете по улицам синагогальный служка‚ стучал в окна-двери и призывал: "Вставайте‚ евреи! Наш Бог в изгнании‚ народ наш в изгнании‚ – вставайте и славьте Создателя! Для этого вы и сотворены!" Евреи верили‚ что избавитель-Мессия скоро придет‚ он уже близко‚ "надо быть слепым‚ чтобы не видеть его света"‚ и повторяли вслед за праведником гордые слова: "Всё можно отнять у меня: подушку из-под головы‚ дом‚ но нельзя отнять Бога у моего сердца".

Когда в семье рождался ребенок‚ дети из хедера приходили к нему первые семь дней, читали молитвы возле колыбели. Матери пели‚ укачивая младенцев: "Мой мальчик‚ закрой глазки. Бог даст‚ и ты станешь раввином..." Юноши устанавливали часы ночных занятий‚ чтобы постоянно кто-то учил Талмуд. Будущего жениха экзаменовали перед помолвкой на знание Закона. После работы мужчины шли в бейт-мидраш, слушали там знатоков‚ спорили‚ соревнуясь в толковании сложных талмудических вопросов. Эти нищие‚ полуголодные люди – в недружелюбном окружении‚ без ощущения покоя и безопасности – забывали во время учебы волнения и заботы дня, чувствовали себя неимоверно богатыми‚ располагая духовным богатством прежних поколений.

"Нигде евреи не произносят в молитве: ”Ты нас избрал из всех народов” с таким убеждением‚ с такой гордостью‚ как в Западном крае‚ – отметил Л. Леванда. – И действительно‚ находясь в синагоге и слушая пение кантора‚ или сидя в бейт-мидраше за фолиантом Талмуда‚ еврей переносится на крыльях воображения в… прошедшее время‚ когда его предки еще сидели в Обетованной Земле‚ каждый под своей виноградной лозой и под своей смоковницей‚ и забывает‚ что его изба не топлена... и что кагальные за недоимки взяли последнюю подушку... В объятиях Талмуда еврей‚ гонимый роком и обиженный людьми‚ чувствует себя дома‚ на родине‚ на просторе‚ и‚ выплакав на груди его свою недолю‚ возвращается в свет с облегченным сердцем‚ с возобновленною верою и с новым мужеством на борьбу с невзгодами жизни... Это евреи инстинктивно понимают и берегут Талмуд‚ как зеницу ока".

В городках и местечках черты оседлости жили праведники и ученые‚ которых посторонний наблюдатель не смог бы выделить из общей толпы озабоченных, вечно нуждающихся жителей. О рабби Янкеле Нохиме рассказывали: "Его благочестие было абсолютным и цельным; оно проявлялось у него как бы само собою‚ так‚ как проявляется дыхание у живого человека... Ложился он спать только затем‚ чтобы перед сном излить свою душу в молитве; вставал для того‚ чтобы мгновенно приступить к общению с Творцом через утреннюю молитву. Для этой же цели он ел и пил... Это был не только глубокий знаток Талмуда и связанной с ним письменности‚ – он как бы сам был живой Талмуд".

Любая попытка властей вторгнуться в этот мир, изменить его вызывала тревогу в еврейском обществе, непременное желание оградить себя и свою веру. Введение рекрутской повинности евреи восприняли как наказание‚ ниспосланное Небом за их прегрешения. Это вызвало усиление религиозных чувств‚ стремление к изучению Закона и к более строгому его исполнению. Правительство пыталось суровыми мерами разрушить традиционный уклад еврейской жизни‚ но это его укрепляло. "В существовавших братствах для чтения Священного Писания и изучения Талмуда увеличилось количество членов, стали возникать новые братства этого рода. В иешивах понадобились дополнительные скамейки для слушателей‚ основывались новые иешивы‚ и всякий охотно уделял свою долю на содержание учеников".

Дети из обеспеченных семей учились в иешивах за счет родителей‚ а бедным ученикам выдавали средства на жилье и еду‚ а также на обувь‚ одежду‚ поездку домой и на прочие непредвиденные расходы. В иешиве города Мир‚ в Белоруссии‚ неимущие получали по девяносто копеек ежемесячно. На эти деньги они снимали комнату на пятерых по восемнадцать копеек в месяц за каждого‚ а на оставшиеся деньги хозяйка покупала продукты и готовила им еду. Один из учеников этой иешивы вспоминал: "Особо назначенные ”мешулохим” (посланцы) оставляли в каждом еврейском доме жестяную кружку с надписью: ”На Мирскую иешиву”. Еврейские женщины в пятницу‚ перед благословением свечей‚ непременно вспоминали о духовных обязанностях и кидали копейку в кружку. И никакая нужда в мире не в состоянии была заставить их взять обратно из кружки пожертвованные деньги".

В Мирской иешиве училось до трехсот человек в возрасте от четырнадцати до тридцати лет. Они приезжали с рекомендацией от своего раввина‚ шли к главе иешивы‚ а тот сразу же посылал их заниматься. В большом зале были расставлены длинные столы‚ у каждого стола – некрашеные деревянные скамейки. Первый стол назывался столом раввина‚ и каждый считал для себя большой честью заниматься за этим столом. Затем располагались столы менее высокого ранга‚ а последние из них‚ наименее почетные‚ назывались "за печкой"‚ "позади деревни" и "возле дверей". Триста учеников сидели за этими столами‚ громко, нараспев произносили текст‚ и в зале стоял несмолкаемый гул голосов. Учились старательно, с девяти утра до девяти вечера с перерывами на обед и молитвы‚ но многие занимались до полуночи. В середине дня глава иешивы читал лекцию на одну из талмудических тем‚ а ученики стояли вокруг и подбирали "жемчуг‚ сыпавшийся из уст учителя".

Жизнь учеников была нелегкой‚ они почти не появлялись на улице‚ не занимались физическим трудом‚ и постоянные занятия подрывали их здоровье. Но в Мирской иешиве существовало поверие‚ что они находятся под особой защитой‚ потому что рабби Шмуэль Тиктинский, основатель иешивы, благословил ее и пообещал‚ что ни один из учеников не умрет за годы учения. "И действительно‚ – подтвердил один из них‚ – история не запомнит здесь смерти какого-либо ученика. Рассказывают‚ что один ученик долгое время болел, никак не мог ни умереть‚ ни выздороветь. Его страдания были очень велики‚ и он попросил‚ чтобы его вывезли из этого города‚ куда ангелу смерти нет доступа к ученикам. Окружающие сжалились над его страданиями‚ увезли в соседнее местечко‚ и только там он мог беспрепятственно умереть".

В Мирской иешиве существовала легенда об одном мальчике‚ который задавал такие сложные вопросы‚ что сам глава иешивы попросил у него пощады. "В особенности помню‚ – вспоминал бывший ученик‚ – маленького‚ тщедушного пятнадцатилетнего мальчика. Он занимался с восьми часов утра до трех и четырех часов ночи‚ по восемнадцать-двадцать часов в сутки. Рабби Хаим Лейб (глава иешивы) не раз подходил к нему и любовно упрекал‚ что он мало спит. “Мне и так хорошо”‚ – отвечал тот каждый раз‚ и рабби Хаим Лейб должен был отступать пред таким прилежанием... Когда впоследствии мне порою случалось проходить мимо иешивы поздно ночью‚ возвращаясь от товарища‚ где засиживались за игрою в карты или‚ того хуже‚ за чтением вольнодумных книг‚ – его звонкий‚ тоненький‚ заунывный голосок служил мне упреком, будил в моей душе глубоко загнанную любовь и стремление к тому наследию прошлого‚ которое наши предки дорого ценили и которое мы ценим так дешево‚ хотя дорого за него платим".

Книги для иешив печатали в еврейских типографиях России. Многие евреи-типографы издавали лишь книги религиозного содержания и гордились тем‚ что их печатные станки "не осквернились печатанием светской еретической книги". В хасидской типографии в Славуте выпускали Талмуд и религиозные книги на высоком типографском уровне. Однажды на чердаке типографии повесился один из наборщиков‚ выгнанный перед этим за пьянство. В этом деле усмотрели не самоубийство‚ а убийство с преступными целями‚ потому что и прежде власти предполагали‚ что в типографии тайно издают недозволенные "зловредные" книги.

Был суд‚ типографию закрыли‚ а ее владельцев‚ братьев Пинхаса и Шмуэля Шапиро – "за печатание еврейских книг с вредными правилами хасидской секты" – приговорили прогнать сквозь строй и сослать в Сибирь. Рассказывали‚ что во время наказания шпицрутенами у рабби Пинхаса упала с головы ермолка. Он тут же остановился и под непрерывными ударами поднял ее‚ лишь бы не сделать ни одного шага с непокрытой головой. Благодаря хлопотам евреев и денежным подношениям, братья Шапиро были задержаны в Москве по пути в Сибирь – из-за их болезненного состояния. Шмуэль Шапиро умер в московской богадельне, а Пинхасу при Александре II разрешили вернуться домой.

В черте оседлости братьев считали праведниками, мучениками за веру; к ним в Москву даже приезжали на поклонение, и предание передает слова Пинхаса Шапиро, якобы сказанные перед возвращением: "Я предчувствую, что только теперь лишаюсь свободы. Там, на родине, хватит ли сил устоять от соблазна, когда народ потребует благословений, советов и чудес?.. Когда одной рукой приходится благословлять, а другой – принимать мзду".

4

Из воспоминаний (середина девятнадцатого века):

"Помню, как отец и молодые мужчины в эрев Тиша б-ав (перед наступлением девятого дня месяца ав) снимали обувь и садились на низкие табуреты. Перед ними ставили вместо стола низкую деревянную скамью, приносили постный ужин: крутые, вываленные в золе яйца и сухие крендели. На их лицах читалась такая печаль, словно они сами пережили разрушение Иерусалима, своими глазами видели, как гибнет его краса и величие. Прошлое воспринималось ими как настоящее…

Затем мужчины, не обуваясь, в одних носках шли в синагогу… а мы рассаживались вокруг матери, и начиналось чтение ”Мегилас Эйхо”. Мать плакала, и мы, дети, тихо плакали вместе с ней…" ("Мегилас Эйхо" – "Мегилат Эйха", свиток плача пророка Иеремии по разрушенному Иерусалимскому Храму, начинается со слов: "Как одиноко сидит столица, некогда многолюдная, стала она подобна вдове…").

В середине девятнадцатого века среди литовских и белорусских евреев появилось новое религиозное учение – мусар (в переводе с иврита означает – мораль‚ нравственность). Мусар должен был поставить преграду казенному и светскому просвещению‚ бороться за души людей, за традиционные устои еврейской жизни. Проповедовал это учение раввин Исраэль Липкин‚ более известный под именем рав Исраэль Салантер – по названию литовского местечка Саланты‚ в котором он жил в молодости.

С молодых лет рав Исраэль хотел вести уединенную жизнь‚ чтобы служить Всевышнему изучением Торы‚ но затем понял‚ что его долг – помогать другим. Этим он занимался всю жизнь, осуждая тех‚ кого не волновали народные беды. Однажды рав Исраэль узнал‚ что в Вильно живет некий дровосек‚ который не снимает с себя молитвенное облачение и постоянно нашептывает молитвы. Но рав Исраэль не захотел с ним встретиться‚ потому что не понимал‚ почему богобоязненный человек не помогает страдающим единоверцам. "Все евреи ответственны друг за друга"‚ – повторял рав Исраэль‚ каждый из них должен принимать участие в заботах и тревогах своего поколения. Существует незримая связь между еврейскими общинами мира‚ и "если в ковенской синагоге евреи злословят‚ то нарушается святость субботы в Париже".

Рав Исраэль жил очень скромно‚ не заботясь о завтрашнем дне‚ но постоянно говорил‚ что других он обязан обеспечить на завтра. Однажды к нему пришел бедный человек‚ который перепробовал много профессий, но не мог заработать на жизнь. И тогда знаменитый раввин Исраэль Салантер отложил свои дела‚ научил этого бедняка двум-трем проповедям‚ заставил повторить несколько раз подряд‚ чтобы заучил на память‚ после чего тот поехал по местечкам проповедовать и зарабатывать семье на хлеб. Когда в Литве вспыхнула эпидемия холеры‚ рав Исраэль призывал всех не отчаиваться и помогать друг другу. Более того‚ накануне дня Йом Кипур он объявил усталым людям‚ что на этот раз не нужно поститься весь день и чересчур долго молиться‚ а лучше подольше побыть на свежем воздухе. В Йом Кипур‚ после утренней молитвы‚ он встал в синагоге с печеньем в руке и стал есть перед всеми‚ чтобы молящиеся последовали его примеру.

В тридцатилетнем возрасте рав Исраэль Салантер пользовался таким авторитетом‚ что его пригласили стать главой виленской иешивы "Рамайлес". Он согласился и приехал в Вильно на "гарантированное жалованье четыре рубля в неделю и при готовой квартире". Но прежний руководитель иешивы возражал против его назначения‚ и рав Исраэль оставил этот пост‚ хотя на его стороне были влиятельные лица общины. Он открыл в Вильно маленькую иешиву‚ занимался с учениками и с любым жителем города‚ который приходил к нему‚ получал за это крохотное вознаграждение. Его глубокие знания‚ скромность и постоянное желание помочь каждому сделали его популярным в городе.

Когда в Вильно создали казенное раввинское училище‚ власти предложили раввину Исраэлю Салантеру возглавить его. Однако он отказался‚ потому что не ожидал от этого дела никакой пользы еврейству. Кроме знаний‚ которые могут получить ученики‚ объяснял он‚ нужна глубокая вера‚ а этого казенное училище привить не сможет. После отказа он уехал в Ковно‚ опасаясь преследования властей‚ но и там отказался от обеспеченной должности в общине‚ чтобы без помех распространять свое учение. Он обучал и воспитывал в Ковно молодых учеников‚ чтобы подготовить раввинов – в противовес тем‚ которых готовили казенные училища. Рав Исраэль старался не отвлекаться на пустые беседы‚ чтобы не тратить драгоценного времени‚ но однажды его ученики чрезвычайно удивились‚ услышав‚ как их уважаемый учитель разговаривал о пустяках с каким-то мужчиной. "Этот человек был очень расстроен‚ – объяснил он. – Благое дело – развлечь его и заставить позабыть о своем горе‚ а вы же понимаете‚ что не беседой о мусаре можно развеселить его".

Рав Исраэль Салантер приучал учеников к самопознанию и часто говорил: если человек лишь выслушивает проповеди о морали или читает книги на эти темы‚ то лучше от этого он не становится‚ потому что "расстояние между знанием и действием‚ между словом и делом так же велико‚ как между небом и землей". Единственное спасение – это мусар‚ ежедневная углубленность для познания самого себя, самоочищение, а потому мусаром должен заниматься каждый‚ от простого человека до выдающегося ученого. Это надо делать с воодушевлением‚ чтобы почувствовать себя потрясенным до глубины души, ощутить потребность в покаянии‚ – иначе слова мусара не достигнут закрытого наглухо человеческого сердца‚ которое не поддается влиянию самых хороших и нужных речей. "Если человек‚ – учил рав Исраэль‚ – в продолжение своей жизни будет час в день заниматься мусаром и этим хоть один раз убережется от злословия‚ то он уже сделал хорошее дело".

Рав Исраэль требовал от себя и от своих последователей‚ чтобы добрые качества в человеке стали его второй натурой. Нужны огромные усилия – приучить себя к естественному желанию делать добро. Человек не должен желать зла другому так же естественно‚ как он не желает есть испорченные продукты или вдыхать омерзительные запахи. Каждый обязан бороться со своими слабостями: вспыльчивый – не обращать внимания на неприятные для него речи‚ мстительный – научиться прощать обидчика‚ завистливый – искоренять в сердце зависть. "Пусть человек не думает‚ – учил он‚ – что всё‚ созданное Всевышним‚ не подлежит изменениям... Это неверно. Мы можем обуздывать действующие в нас силы. Мы можем их изменить".

Молитвенные дома мусарников были открыты всегда и для всех‚ чтобы любой человек мог прийти туда в удобное для него время и сосредоточиться. В такой синагоге‚ говорил рав Исраэль‚ "никто не будет стыдиться быть откровенным и не станет опасаться‚ что в момент воодушевления за ним будут подсматривать посторонние; всякий‚ кто зайдет туда‚ сам поддастся этому настроению".

В синагоге мусарников был постоянный полумрак. Человек заходил туда‚ закрывал лицо руками‚ размышлял о суете мира‚ о своих грехах в прошлом и о неминуемых грехах в будущем‚ о неумолимом и карающем Боге. Кто-то начинал плакать‚ к нему присоединялись другие‚ стоны и рыдания сотрясали стены синагоги‚ и в этот момент некто‚ невидимый в полумраке‚ произносил изречения из Священного Писания‚ чтобы усилить раскаяние: "Обратись к покаянию за день до кончины" или "Знай‚ перед Кем ты стоишь". Все повторяли изречение много раз‚ до полного изнеможения‚ затем следующее изречение – тоже много раз‚ за ним еще и еще‚ и так несколько часов плача‚ раскаяния и самоочищения. Порой мусарники забрасывали свои дела‚ зарабатывали самый минимум на кусок хлеба, а всё свободное время занимались очищением души.

Рав Исраэль Салантер жил затворником в Ковно и допускал к себе лишь ближайших учеников. Затем он поехал в Восточную Пруссию‚ откуда шло в Литву светское просвещение‚ чтобы бороться с ним на месте; побывал в Кенигсберге‚ Франкфурте и Берлине‚ открывал молитвенные дома мусарников. Он часто болел‚ был слаб телом‚ но полон всевозможными проектами. Издавал еженедельник "Твуна" ("Разум") на темы мусара; хотел найти раввинов для перевода Талмуда на идиш‚ чтобы стал доступным любому еврею; поехал в Париж для распространения мусара среди выходцев из России‚ затем вернулся в Кенигсберг и уже не вставал с постели. Говорили‚ что из его комнаты хотели вынести настенные часы‚ которые громко тикали‚ но он не позволил. "Старый бедняк болен‚ – сказал он. – Что за беда‚ если в его ушах постоянно раздается стук. Пожалуй‚ вы еще захотите ради него выстлать соломой улицу перед домом?.."

Рав Исраэль Салантер умер в 1883 году, оставив в наследство детям лишь поношенный талес и тфилин. Его учение распространялось и после его смерти. В Ковно были две мусарнические молельни – при синагоге портных и синагоге дровосеков‚ каждый вечер оттуда слышались плач‚ рыдания‚ голоса кающихся людей. Еще при жизни основателя мусара возникли первые иешивы мусарников‚ среди них – "Кнесет Исроэл" в Слободке‚ пригороде Ковно‚ который основал рав Натан Цви Финкель‚ "Дедушка из Слободки". Он говорил: "Прежде всего мы должны достичь высоты‚ чтобы стать достойными носить имя человека. Тогда мы станем достойны изучать Тору".

В иешиве Слободки посвящали мусару полчаса в день перед вечерней молитвой‚ подводя итог прожитому дню‚ а на исходе субботы подводили итог за ушедшую неделю. "В субботние сумерки иешива выглядит‚ как корабль перед крушением. Уходит святость субботы‚ и каждому хочется хоть немного продлить состояние покоя. Но мрак надвигается с каждой минутой‚ тени становятся длиннее и гуще. Наступают будни. Еще нельзя зажечь свет‚ раскрыть книгу‚ и все погружаются в мусар-размышление..."

Раввин Йосеф Юзл Гурвич‚ основатель иешивы мусарников в Новогрудке‚ учил‚ что мир можно изменить‚ если этого по-настоящему захотеть. Его ученики часто повторяли: "Обычно говорят: если нельзя подняться‚ то следует опуститься‚ а рав Юзл говорит: если нельзя подняться‚ нужно подняться". Рав Йосеф Юзл основывал иешивы в Киеве‚ Харькове и других городах‚ а между Первой и Второй мировыми войнами в Польше и Литве было создано свыше семидесяти иешив "Бейт Йосеф" – в память об этом человеке. "Я никогда не спрашиваю‚ – говорил рав Йосеф Юзл‚ – можно ли сделать‚ я спрашиваю – нужно ли. И там‚ где нет пути‚ я его проложу".

Ученики раввина Исраэля Салантера любили рассказывать случай из жизни своего учителя‚ который‚ возможно‚ лучше всего объясняет сущность его учения – мусара. Однажды рав Исраэль шел вечером по улице и увидел за окном сапожника‚ который работал при свете свечи. "Что ты сидишь так поздно? – сказал ему рав. – Ты ведь устал‚ иди лучше спать". – "Пока свеча горит‚ – ответил на это сапожник‚ – нужно работать". Эти слова привели рава Исраэля в восторг. Ведь это так совпадало с его жизненным принципом: пока свеча горит‚ пока человек жив‚ нужно постоянно стараться‚ нужно работать‚ чтобы очищать свою душу перед Создателем!

5

В первой половине девятнадцатого века прославился в черте оседлости кантор Шломо Каштан, с раннего возраста выделявшийся прекрасным голосом. Отец отдал его в обучение к могилевскому кантору, и тот вскоре заметил, что к нему идут евреи послушать необыкновенного ребенка. Даже губернатор города Каменец-Подольского восторгался его пением, хотел отправить в Петербург на учебу, но кантор не отпустил ученика в далекие края, где его поджидали соблазны.

Кантор (на иврите – "хазан") разъезжал со своим хором по городам и местечкам Украины, и однажды они приехали в Шепетовку. Там Шломо пел в доме у цадика, вызывая общий восторг, но затем начал петь сын цадика, и пел неважно. Шломо рассмеялся, а цадик – повествует предание – грозно сказал ему: "Как ты посмел смеяться над моим сыном? Да знаешь ли ты, что я могу отнять у тебя голос?" Наутро голос у Шломо пропал: он хрипел, сипел, не мог издать ни единого звука, и так продолжалось две недели. Шломо вернулся в Шепетовку, умолил цадика, и через малое время мальчик снова стал петь, теперь уже тенором. Можно предположить, что это случилось в момент перелома голоса, и чуда не было, – Шломо Каштан был убежден: это цадик его наказал, он же вернул ему голос.

Когда Шломо вырос, у него появился собственный хор; каждое лето‚ между праздниками Шавуот и Рош га-Шана‚ он разъезжал с концертами по России‚ Австрии и Пруссии. В хоре пел его брат Нахум Лейб, в будущем знаменитый кантор; был в хоре у Каштана и бас Мордхе Перец, от голоса которого, как уверяли слушатели, "дрожали стены". Каштан пользовался невероятным успехом и получал до двухсот рублей за одно выступление. Это были огромные деньги по тем временам‚ но недаром Шломо называли "королем канторов"‚ а королям надо платить по-королевски.

Его корону оспаривали многие‚ и время от времени надо было доказывать свое право быть первым. Появлялся кантор Арье из Вилькомира, по прозвищу "Готсвундер" ("Божье чудо")‚ чтобы "сбить спесь у Каштана". Приезжал кантор из Плоцка Шалом Барух, тоже претендовал на корону. В одной из синагог Вильно освободилось место кантора, устроили проверку претендентам во время молитвы‚ и синагога была забита до отказа любителями канторского пения. Был там и Арье "Готсвундер"‚ и "сам" Дувидл Бродер‚ и кантор по прозвищу "Фиделе" ("Скрипочка")‚ чей тоненький голосок напоминал звук скрипки‚ были канторы Канарик и Соловей‚ – об этом соревновании рассказывали потом годами.

Не все канторы в те времена были авторами мелодий; пользовались композициями прославленных канторов‚ выбирали мотивы по своему вкусу и голосовым данным. Бывали даже случаи‚ когда использовали оперные мотивы Россини‚ Меербера и других композиторов. Мелодии передавали по памяти; даже Шломо Каштан не верил‚ что музыку можно записывать на бумаге условными знаками. Однажды он попросил своего сына‚ который знал нотную грамоту‚ записать только что сочиненную им мелодию. Затем Каштан спрятал ноты‚ а через месяц достал их и попросил сына напеть мелодию. Когда он услышал то же самое‚ то прослезился от волнения и произнес благодарение Всевышнему за то‚ что дал ему дожить до такого времени‚ когда музыку можно записывать на бумаге подобно словам.

Многие канторы ездили из местечка в местечко со своим хором‚ хотя и получали копейки за выступления. Они набивались в рыдван балагулы, как сельди в бочке‚ в местечках их кормили бесплатно местные любители пения‚ а рекомендацией служило письмо раввина‚ где было сказано‚ что предъявители сего – честные и благочестивые евреи. Переезжая из города в город‚ канторы знакомились со многими и потому становились сватами, получая вознаграждение за сватовство. Иногда их приглашали в богатые дома‚ чтобы услышать пение‚ и за это тоже платили; Шломо Каштан получал за каждый домашний концерт двенадцать червонцев.

Однажды некий богатый подрядчик‚ человек черствый‚ практичный‚ далекий от всяких сантиментов‚ тоже предложил Каштану двенадцать червонцев‚ но с непременным условием: если тот заставит его заплакать своим пением. И Каштан совершил чудо: подрядчик плакал‚ как ребенок‚ обливался слезами‚ всхлипывал‚ сморкался и снова плакал. Но если вдуматься‚ нет в этом ничего особенного: евреям часто приходилось плакать за последние две тысячи лет‚ накопился богатый опыт – стоит запеть что-нибудь грустное и печальное‚ как начинают капать слезы.

6

Расскажем о легендарном канторе первой половины девятнадцатого века, трагическую судьбу которого вспоминают по сей день. Это был Иоэль Давид Левенштейн, сын кантора из Вильно. Нервный, впечатлительный мальчик с ранних лет проявил поразительную музыкальную одаренность; его голос – высокий лирический тенор – очаровывал слушателей, и богатый еврей даже выдал за него свою дочь.

Четырнадцатилетний Иоэль Левенштейн стал кантором Большой Старой синагоги Вильно, куда стремились попасть многие. Его популярность была невероятной, слушатели восторгались песнопениями Иоэля, а когда он возвращался домой, взволнованный, возбужденный успехом, его ожидала жена, которая не могла понять, для чего люди поют, ожидали родители жены, люди практичные, деловые, не понимавшие восторженного юношу, который, как уверяли, даже не разбирался в денежных знаках. Отчужденность росла. У Иоэля развилась душевная болезнь, и семья оттолкнула его.

Он уже не пел в Большой Старой синагоге города, а ездил на гастроли, чтобы заработать на жизнь, и основную часть выручки забирал антрепренер. Однажды его привезли в Варшаву, устроили концерт в небольшом зале, но выступление Иоэля имело такой успех, что на второй концерт его пригласили в театр. Там ему аккомпанировала певица – одна из варшавских знаменитостей, и этот концерт тоже прошел с невероятным успехом. Очаровательная певица произвела на Иоэля огромное впечатление. Он никогда не встречался с такими обворожительными женщинами, он вообще не встречался ни с какими женщинами, кроме своей жены, – и Иоэль влюбился в певицу до такой степени, что потерял рассудок. Его увезли в Вильно, целыми днями он бродил по улицам города, а следом бежали мальчишки, дразнили его.

Иоэля показали местному врачу, и тот велел сделать ему ванну с добавлением сильно действующего вещества. Если больной выйдет из ванны с отуманенным рассудком, сказал врач, это хороший признак; если же обнаружится прояснение ума, это не к добру. Рассказывали: после принятия ванны Иоэля попросили сочинить какой-либо напев, чтобы проверить умственные способности, и он пропел поразительную по красоте мелодию, которая впоследствии была популярна у канторов.

Но, как объяснил врач, прояснение ума не к добру, и Иоэль Давид Левенштейн после долгих скитаний умер бездомным и одиноким. В день смерти было ему тридцать четыре года.

Еще одна судьба.

В тридцатых годах девятнадцатого века ездил по городам Европы Михаэль Йосеф Гузиков из Шклова. Усовершенствовав белорусский народный инструмент – "соломенную гармонику"‚ он создал современный тип ксилофона с деревянными и соломенными пластинками, играл на нем пьесы Н. Паганини в собственной обработке‚ арии из опер Д. Россини‚ вариации на темы еврейских‚ украинских, белорусских народных песен.

Гузиков был среди первых российских музыкантов‚ гастролировавших в Европе. Он выступал в Дрездене‚ Берлине‚ Париже‚ Кракове‚ Вене, своей игрой приводил в восторг знаменитых музыкантов и композиторов‚ включая Ф. Листа и Ф. Мендельсона-Бартольди‚ который называл Гузикова "истинным гением". В газете писали: "Вот в концертную залу тихо вошел польский еврей с бледным лицом‚ с чертами‚ исполненными задумчивости и скорби. Внесли несколько пучков соломы и множество обтесанных кусков соснового дерева. Публика смотрит и улыбается. Вот он начинает: слабые звуки странно отдаются в ушах. С удивлением и неудовольствием слушатели начинают поглядывать друг на друга... но еще несколько мгновений – и полились дивные‚ задушевные‚ чарующие звуки‚ зал загремел от криков ”браво” и бурных‚ необузданных рукоплесканий".

В Вене Гузикова прозвали "Паганини на инструменте из дерева и соломы"; он выступал перед императором и был настолько знаменит‚ что светские дамы – в подражание его пейсам – стали носить локоны "a la Gusikow". Михаэль Йосеф Гузиков был верующим евреем, выходил на эстраду в черном кафтане, с ермолкой на голове. Однажды его попросили выступить во дворце императора в пятницу вечером‚ но Гузиков отклонил приглашение‚ чтобы не нарушить субботу. Он умер на гастролях‚ в тридцатилетнем возрасте‚ похоронен на еврейском кладбище в немецком городе Ахене.

Книги еврейских типографий до издания проходили проверку‚ но часто их печатали тайно‚ в обход цензуры. И. Б. Левинзон сообщал: "Я написал проект об уничтожении всех еврейских типографий, кроме тех, где находятся цензоры… и о пересмотре изданных до сего времени еврейских и халдейских (на арамейском языке) книг…" Он также представил "опись древним и новым еврейским и халдейским книгам с означением, какие из них могут быть признаны полезными, а какие вредными".

Этот проект попал к министру внутренник дел; докладывал "о хасидейской литературе, вредной отрасли" и правоверный еврей В. Тугендгольд, цензор из Вильно, награжденный за свои заслуги медалями. Рапорт Тугендгольда повлиял на решение правительства; "для облегчения надзора" закрыли все еврейские типографии‚ кроме двух – в Вильно и Житомире. Книги в еврейских домах приказали представить в полицию для проверки их "надежными раввинами", которые ставили на одобренные книги особую печать и возвращали их владельцам; запрещенные книги‚ разжигающие "религиозный фанатизм"‚ велено было "предавать сожжению на месте" в присутствии "благонадежных чиновников". На проверку забирали порой и книги записей еврейских общин, рукописи, даже предметы домашнего обихода, на которых были вышиты слова на иврите.

Вскоре у властей появилось опасение‚ что "надежные раввины" могли по незнанию или умышленно одобрить недозволенные издания. А потому повелели все книги заново отправить на цензуру в Вильно и Киев‚ чтобы уже там‚ после перепроверки‚ поставить на "безвредные" книги еще одну печать‚ а "вредные" – немедленно сжечь. Тысячи книг повезли по дорогам и сложили на складах Вильно и Киева‚ чтобы решить, в конце концов, их участь. (Не стоит удивляться столь крутым мерам‚ потому что цензура русских книг также была жесточайшей; писатели страдали от придирок цензоров и долгих задержек с изданиями.)

Цензор из Киева докладывал начальству: даже "всякая значительно усиленная строгость" не заставит евреев отказаться от книг религиозного содержания, ибо они убеждены, "что всё, содержащееся в... древних книгах, свято и безукоризненно". После ужесточения цензуры возрос контрабандный ввоз еврейских книг в Россию. Киевский губернатор сообщал: торговля напечатанными за границей еврейскими книгами производится в большом размере", и эти книги "можно было найти у каждого еврея".

***

В 1857 году Новороссийский генерал-губернатор издал распоряжение "О недопущении на одесских улицах еврейским свадьбам ходить с зажженными свечами и музыкой". Распоряжение, по всей видимости, не выполнялось, и вскоре генерал-губернатор обратился с запросом к полицмейстеру Одессы: "Я и теперь нередко встречаю в городе еврейские свадьбы, которые продолжают ходить по улице с зажженными свечами, с музыкой и шумом, нарушая общественное спокойствие..."

От полицмейстера потребовали принять срочные меры, и он сообщил: "Имею честь почтительнейше доложить, что я предписал приставам... если будут продолжаться подобные церемонии при еврейских свадьбах на улицах, – тотчас арестовывать их".

***

Из книги записей Рижского кагала (1834 год): "Во время пребывания в Риге нашего всемилостивейшего Государя члены кагала удостоились чести быть представленными и поднести Его Величеству стихотворения на бархатной‚ вышитой золотом подушке‚ что вместе с другими расходами составило 57 рублей 85 копеек. Синагога была иллюминирована‚ что стоило 6 рублей 9 копеек".

назад ~ ОГЛАВЛЕНИЕ ~ далее