ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

ПОЗНАВШИЕ ГОЛОД

1

Сказано неспроста и во многие уши: "Всякому человеку свой час". Только не пропусти его.

Человек по имени Мендл вцепился в свой час – не оторвать‚ яростной бульдожьей хваткой. Мендл – кто бы мог подумать! – блаженствовал на платформе и наслаждался моментом. Разевал от восторга рот. Воздухом надувал щеки. Бил башмаком по полу и рукавами всплескивал.

– Ага-га! Га-га! Я же тебе говорил! Стену достроили и лучше стало.

– Чем же лучше? – волновался Пинечке. – Чем?!

– Все утонули! Некому указывать! Кто бы мог подумать?..

Янкеле и Ривкеле

Дружно жили вместе‚

А теперь всю зиму

Янкеле в отъезде.

Пел. Хохотал. Жизни радовался. Укатывал в неопробованные края.

Стоял ящик посреди платформы. Узкий‚ высокий и щелястый. В ящике кто-то жил‚ шевелился‚ плескал водой‚ шуршал мочалкой по камню‚ проборматывал со скупой мужской лаской:

– Чего боишься? Ну‚ чего ты боишься‚ дурачок? В глаз‚ что ли‚ попало?.. Вот мы тебе шинелку отмоем‚ вот мы тебе сапожки отчистим: чистым в веках будешь.

Обошли вокруг. Осмотрели. Обнюхали. Из щелей густо тянуло запахом махорки‚ ваксы и ружейного масла.

– Вы кто будете? – поинтересовался Пинечке. – И как вас зовут?

– Сопровождающий‚ – ответили строго. – Секретный солдат. Зовите меня – Почтовый ящик номер восемь.

– Куда направляетесь‚ номер восемь? Что везете?

– Еду по заданию. С подорожной и накладной. Что везу – секрет.

А Мендл уже отступал назад‚ боязлив и робок сердцем‚ выглядывая с отдаления очередную напасть‚ к которой следует приспособиться:

– Я труженик. Мозоли могу показать.

– У врага тоже бывают мозоли‚ – сказали из ящика и затвор передернули.

Гремели. Стучали по стыкам. Катили себе с уклона: не шибко‚ но с ветерком.

Чихал пес без остановки‚ простуженный на гнилых водах. Чихал‚ как дуплетом стрелял из стволов крупного калибра. Чихнет и перезарядит. Перезарядит и снова чихнет. Кошка потешалась на всякий его чих‚ но вида не подавала‚ щадя собачье самолюбие. Петух ершился на ветру и яиц больше не клал‚ хотя и ощущал позывы. А Пинечке грустил на платформе‚ умудренный прежним дорожным опытом.

– Вы пират? – осторожно спрашивал Пинечке. – Если пират‚ то остановите. Я слезу. Нам не по пути.

– Я не пират! – кричал Мендл. – Я путешественник! По нехоженым землям!

Путешественник – это другое дело. Чистое и достойное. Рабби Акива путешествовал в свой срок и рабби Натан‚ рабби Гамлиил и рабби Иоханан‚ а неутомимый Раба бар бар-Хана несчитанные избороздил моря и неведомые исколесил страны. Значит и Пинечке не во грех: смотреть‚ запоминать‚ сравнивать...

...развеселая компания на привале: ковер разостланный‚ еда разложенная‚ бутылка откупоренная‚ гитарной струны перебор‚ и призывные взгляды‚ и улыбчивые губы‚ и простертые руки: подсесть бы‚ поговорить бы‚ понять-удивить: "Гоп–гоп‚ выше-выше‚ ест коза солому с крыши..."

Жизнь чужая и праздник чужой.

...юноша в студенческой тужурке‚ русобородый и ясноглазый‚ белозубо улыбчивый‚ в новеньких сапогах с подковками‚ вышагивал споро с деревянным угольником‚ вымеривая дотошно нетоптаные травы‚ – обернулся‚ как позвал за собой‚ а впереди привал под копной‚ босые ступни на холодке‚ краюха у груди‚ нож‚ пластающий пахучие ломти‚ молоко из кринки щедро‚ взахлеб‚ струйкой за ворот‚ сон под телегой‚ жаркий‚ потный‚ безмятежный: проснется – пойдет отмахивать дальше...

Мимо.

Мимо! Не мне и не мое.

...робкий вздыхатель в потертом пальтишке – шарф вокруг горла‚ ботинки в старческих проплешинах – вставал у слепого фонаря на полустанке‚ сутулился‚ упрятывал в рукав крохотные подснежники‚ тревожно радостный‚ неуверенно счастливый‚ с надеждой встречающий каждый силуэт на подходе‚ с огорчением провожающий… – а неслышный голос с далекого репродуктора уже ворожил–нашептывал судьбу‚ участь‚ планиду‚ подступающее на цыпочках будущее: "Если завтра война‚ если завтра в поход..."‚ и размывалась‚ растекалась‚ испарялась тень у фонаря лужицей в жаркий полдень...

– Мы едем вперед! – кричал Мендл. – Всё время вперед: плохо тебе? Ветер в лицо! Песня в душе! Восторг в облаках!..

И закрутил тормозное колесо:

– Глядите. Все глядите‚ что сейчас будет. Мендл идет жизнью распоряжаться. Первый от рождения раз.

2

Рельсы расходились на стороны. Стрелка поворотная. Будка на развилке.

Перед будкой сидел человек на бревнышке и ногой покачивал‚ вяло и без удовольствия.

– Станешь переводить? – спрашивал.

– Стану‚ – отвечал Мендл.

– И знаешь куда?

– Куда захочу.

– Валяй. Только смотри‚ дядя‚ потом не слезись.

Мендл взялся за рукоятку и замешкался:

– А что там?

– Уточните вопрос‚ – попросил человек. – Где там? По левому пути или по правому?

– Там... – повторил нерешительно и закричал в гневе: – Да знаешь ли ты‚ что я всю жизнь катился по рельсам?! Меня поставили‚ меня подтолкнули‚ я и покатился. А кто-то переводил стрелки: родители‚ указчики‚ всякие идиоты по случаю. Надоело. Хватит! Уважать себя не буду!

– Браво‚ – сказал человек и ушел в будку.

Пинечке глядел с платформы. Кошка с собакой. Петух. А Мендл мучался на виду у всех‚ Мендл – "Кто бы мог подумать!"

Чужая боль никому не боль.

– В конце концов‚ – сказал человек из будки. – Можно не переводить. Тоже выбор.

Мендл подумал‚ покусал губу‚ поежился‚ как запросил пощады:

– В этом что-то есть...

И заплакал.

Он плакал долго и обильно‚ и просил у Всевышнего милости-вразумления‚ но слезы не приносили утешения‚ слезы не вызывали озлобления: щедрое пролитие соленой водицы без видимых и ощутимых последствий.

Когда он отплакался и затих‚ человек из будки сказал:

– Не убивайся. Я тебе секрет открою. Стрелку сто лет не шевелили. Проржавело – не провернуть.

– Зачем же ты тут сидишь? – спросил Пинечке‚ который всегда докапывался до сути.

– Чтобы стрелку переводить.

Глаз в бурую рыжину. На лице конопушки. А прочего не узнать.

– Надоел ты мне‚ – разозлился Пинечке. – Вечно на пути болтаешься.

– А что делать? Жить-то надо. Это я так живу.

Уселся на бревнышке и ногой закачал.

Так сидят пассажиры на глухом полустанке в ожидании почтового‚ пятьсот четвертого‚ который безбожно запаздывает на годы‚ с усталой покорностью провожая глазами просвистывающие блистательные курьерские. Так сидят жители деревенские на крохотном дебаркадере‚ в конце навигации‚ и красавец-теплоход‚ будто подразнивая‚ последним рейсом проходит в отдалении‚ с музыкой‚ пивом‚ танцами: тот теплоход не для здешнего мелководья‚ а впереди‚ за ближайшим поворотом времени‚ завалы снегов‚ пурга‚ стылые облака‚ поземка за мерзлыми стенами‚ вой изголодавшихся по теплу и свету волков.

3

Шли по степи чужеземцы малой‚ незащищенной кучкой. Лица запыленные. Глаза гнойные. Ботинки в клочьях и отрепье в лоскутах. Шли – глядели уныло под ноги‚ переговаривались негромко:

– Мусор кругом. Один только мусор.

Пришли, без сил попадали на землю.

– Юдл! Это вы? Юделе‚ это опять я. Вы‚ Юдл‚ из будущего?

– Будущее... Где оно‚ будущее? – И пожаловался устало: – Ах‚ Пинечке‚ мы не можем обогнать настоящее. Куда ни придем‚ повсюду уже насорено.

– Может‚ это вчерашний мусор‚ Юдл?

– Нет‚ Пинечке‚ мусор сегодняшний.

И стал разувать башмаки‚ чтобы пошевелить на просторе затекшими‚ сплюснутыми пальцами.

– Будущее увиливает от нас‚ Пинечке. Прежде‚ помню‚ не успеешь моргнуть‚ а оно уже тут как тут‚ это будущее: плати долги‚ жени детей‚ копи морщины и укладывайся в могилу. А теперь оно прячется за поворотом‚ наше будущее‚ проскальзывает между пальцами – не удержать.

– Вам требуется будущее? – подивился человек на бревнышке. – Храбрые‚ однако‚ люди – эти люди...

...и вот глыба мрамора с ликом соблазнительницы. И вот Сатан‚ он же Блияал‚ что возлег с ней на ложе. Змея змею порождает, и зачала от прелюбодейства прелестница из мрамора‚ выродила Армилуса‚ дерзкого и злообразного‚ нечестивца и сына нечестивца: семь мерзостей на уме. Чтобы воцарился Армилус в земле отца своего Блияала и вывел на разбой поганых царей – сердца их ко злу. Напустятся боем‚ как псы на зайцев‚ поборют и попленят‚ прогонят в пустыню‚ сотворив тяжкие беды‚ и кто усомнится в избавлении и прилепится к другим верам – погибнет‚ а кто останется в крепости веры своей – будет жить. Потому что возгорится гнев избавителя‚ облачится он в одежды возмездия‚ но это случится не сразу.

– Пинечке‚ – говорил Юдл‚ – скверное время настало. Дороговизна возросла. Дерзость умножилась. Доносчики возликовали. Дома учения опустели. Сын не слушает отца‚ дочь – матери‚ и не видны небеса в чистоте.

– Пинечке‚ – говорила его команда. – Ой злодею и ой его соседу! Тесно стало на свете‚ ибо каждый хочет занять место другого. Самое время поторопить избавителя. Будущее того стоит.

– Да они же мусор кидают! Повсюду и во множестве! Упаковки заводят без счета! Пробки‚ бутылки‚ обертки на выброс‚ это вас не убивает?

– Это нас убивает. А идти всё равно надо.

– Мы пойдем‚ – говорили они. – Мы дойдем. "Не бойтесь‚ не смущайтесь и не ужасайтесь..." Это про нас.

И пошагали в опасную сторону. Пошагали туда‚ куда не надо идти. Где воды гнилые‚ море безрадостное‚ и вздутые трупы стукаются головами на пологой волне. Юдл. Берко с Копелем. Герш с Мовшей. Абеле с Ареле. Ицкеле вслед за Беньюмчиком. И Ушер Балабус головой над всеми. "Господи! – возглашали пока что ангелы. – "Огонь пожирающий"! Народ Твой не в силах устоять. Ни от изобилия добра‚ ни от непосильных испытаний. Не возвратить ли мир в небытие‚ Господи?" И послышался Глас Негодующий: "Не ваш мир‚ не вам и возвращать".

Набежал по увалам мужичок, вертячий шустрец: рубаха-распояска‚ волосы масляные на пробор‚ ноздря к небу. Оглядел Юдла с компанией‚ ногами зачастил:

– Я знаю‚ чего вы хочете! Вы хочете всего и сразу! Немедленно и насовсем!.. Кто ж етого не хочеть?

И задохнулся от нахлынувших возможностей:

– Ой‚ ето же аттракциён! Уй‚ на их же пойдуть! Ай‚ с етого можно озолотеть!..

Побежал впереди‚ завывая на стороны:

– Единственная гастроль! По случаю! Евреи идут у будущее!.. Ухохочетесь!!

Ушли.

– Я останусь‚ – сказал человек на бревнышке. – Тут. Посреди степи. Хорошо думается‚ хорошо чувствуется и печалится. Что мне еще?

Пинечке дрогнул‚ оглядел со вниманием‚ примерил к себе будку с бревнышком‚ ленивое покачивание ногой‚ уединение с печалью‚ отраду и покой. Что же останется от радости‚ друг мой? А то и достанется. Перебирать прошлое – бусинками на веревочке‚ пока не облохматится старая нить‚ бусинки прошлого запрыгают по полу‚ провалятся в щели‚ затопчутся случайными ногами самые дорогие для тебя бусинки. Подбери‚ что найдешь‚ нанижи на прежнюю нить‚ если сумеешь‚ и перебирай заново непослушными пальцами: до очередного обрыва‚ до новых потерь – провалов в памяти.

Может‚ это и есть его будущее и постоянное теперь настоящее? Отдых телу и утешение душе.

Может‚ к этому и бежал всю свою жизнь? К одиночеству воспоминаний.

– Пинечке‚ – сказала мама. – Пустое это дело. Тебе не снести тяжести молчания. Снимай с тормоза‚ Пинечке.

И они покатили дальше.

4

Жизнь прожить‚ как с горки скатиться. Как с горки скатиться на перегруженной сортировочной станции‚ в прожекторном перекрестье‚ по бессмысленной с виду путанице рельс. Где вагоны на очереди. Толкач-паровозик. Гулкие команды из лающих динамиков. Вот прокричали твой номер‚ вот подтолкнули тебя с горки‚ и ты покатился‚ набирая скорость‚ подрагивая на стыках‚ заранее не зная‚ куда тебя вынесет‚ какое уготовано место‚ на каком пути. Только переключаются под колесами путеводные стрелки‚ только посвистывают по-разбойничьи хозяева судьбы – стрелочники‚ только мотает тебя поперек станции‚ с пути на путь‚ по невозможной путанице рельс. Но вот‚ наконец‚ последняя прямая‚ свободная от стрелок‚ стремительно надвигающийся вагон – твой сосед на обозримое будущее‚ рывок тормозных башмаков‚ лязг буферов‚ щелканье автосцепки‚ и ты – это уже не ты‚ а часть состава‚ ничтожная часть гигантского‚ в километр‚ состава‚ который с победным воем уносит тебя в сумеречные дали. И маршрут неясен‚ и цель неизвестна‚ и соседи твои спереди и сзади оставляют желать лучшего‚ и трудно сказать‚ что бы ты предпочел‚ окажись перед выбором: победно мчаться сквозь расстояния‚ частицей великого эшелона‚ или с той же горки тихонько вкатиться в уютный тупик‚ на ржавые‚ неезженые‚ поросшие бурьяном рельсы‚ где гуляют под вагонами куры‚ где сохнут на семафорах стираные подштанники заманчивыми флагами капитуляции‚ и где давно уже не просыпаются по ночам от свиста грохочущих составов. И если ты знаешь‚ что для тебя лучше‚ а что хуже‚ значит ты знаешь всё.

Мендл сидел на борту‚ свесив ноги‚ и жаловался:

– Я проскочил последнюю стрелку‚ когда мне стукнуло сорок. Сорок‚ как сейчас помню‚ ровно сорок. Был шанс‚ были еще мечтания‚ но я проскочил – не перевел и не воспользовался. А отсюда уже прямой путь‚ без разветвлений: первая остановка старость‚ далее везде.

Они слушали‚ не перебивали.

– Сорок‚ ах‚ сорок! Самый хороший возраст – это сорок‚ потом будет хуже. Все проскакивают свои сорок‚ не задумываясь‚ не понимая даже‚ что‚ дураки‚ упустили‚ а ты‚ Пинечке‚ удержись. Поверь мне и удержись: зубами‚ ногтями‚ силой или обманом.

Петух пощурился на Мендла и даже кукарекнул от обиды. За что человеку такое долголетие? За какие‚ скажите‚ заслуги? Живет долго‚ живет бесконечно‚ а временем распорядиться не может. Да выдели петуху двадцать лет жизни‚ выдели кошке сорок‚ а собаке пятьдесят‚ сколько дел можно переделать‚ не оглядываясь на сроки‚ сколько полезных звериных дел!

А Мендл уже остыл на ветерке и снова повеселел. Крутил тормозное колесо перед всякой стрелкой‚ спрыгивал‚ упрямо переводил на другой путь‚ как отмывался от прежнего унижения. Стрелка так‚ а он иначе. Стрелка иначе‚ а он ее так. Мендл – "Кто бы мог подумать!"

Их уносило неизвестно куда‚ непонятно зачем‚ в неведомые дали‚ и стрелки уже проявляли – как и положено – скрытый от непосвященного смысл.

– Имейте в виду‚ – говорил из ящика секретный солдат. – Мне полагается провиянт. На всякой узловой станции. Хлеба кусок. Борща с мясом. Кипятка от пуза. Попрошу обеспечить.

– Да мы‚ может‚ в пропасть катим‚ – отвечали ему. – С насыпи и под откос. Какого тебе борща?

– Хоть под откос. Но накормить обязаны.

– А на чье имя получать? Без имени-звания и кипятка не дадут‚ а уж о мясе и говорить нечего.

Молчал. Терзался в сомнениях. Не раскрывал военную тайну. И выдавил‚ наконец‚ с трудом – жрать всякому хочется:

– Секретный солдат. Степан Змиев. В бою при штабе. На параде при знамени.

– Стёпкеле‚ а вы в какой армии‚ если не секрет?

– Секрет. У меня всё секрет. Куда еду – не знаю. Откуда – не помню. И в чьей армии‚ тоже не сказали.

Поровнело.

Скорость упала.

Катили себе помаленьку под колесный перестук‚ оглядывали незнакомые окрестности.

А впереди строения. Станция с буфетом. Семафор с водокачкой. Перехлест путей и перебор стрелок.

Набежал со стороны крупный мужчина‚ гигант-переросток‚ пристроился рядом‚ выбрасывая на стороны ступни-плоскоступы:

– На минутку! Отобедать! Отлучился‚ а вы катите...

Обогнал великими поскоками. Лег поперек путей. Шею уложил на рельсы. Режь – не хочу.

Закрутили в панике колесо. Затормозили. Встали.

Земля Гумик. Станция Пумперникель.

Чуть голову не отхватили!

5

Гигант-переросток лежал в обмороке: головой под колесами‚ ногами за семафор.

Стали его тормошить – глаза открыл.

– Я мертвый?.. – спросил с надеждой.

– Ты живой. Мы чуть не умерли. От переживаний.

Застонал‚ стал хватать за ноги:

– Я ждал. Я столько вас ждал... Тут! На рельсах! Чтобы задавили‚ наконец! Сбегаю пообедать и назад.

– Зачем же ты обедал? – резонно сказал Мендл. – Зачах бы от голода‚ и ждать не надо.

Улыбнулся стеснительно. Ямочки на щеках показал:

– Об этом я не подумал.

Они сели на рельсы‚ пристроились на шпалах‚ а он лежал – улыбался.

– Ты кто есть?

– Не знаю. Меня переименовали. Все улицы переименовали‚ и меня заодно. Был прежде немереный человек Гаврила Облом‚ а теперь не разобрать.

– А кто переименовал?

– Эти. Взамен тумтумов. – И зашептал: – Просыпаемся поутру‚ а они уже здесь. Как всегда были. Гумики-пумперникели. Примесь разноплеменная.

– Сделайте им несносную жизнь‚ – сразу предложил Мендл‚ который умел уже переводить стрелки. – Пакости начните творить: сами‚ может‚ отвяжутся.

– Мы великаны. Мы мелких пакостей не делаем. – И снова показал ямочки: – Большие – они такие беспечные! Только ленивый не завладеет. А потому мы решили вымереть. Окончательно и насовсем. Я‚ например‚ прекращаю существование на рельсах.

И носом захлюпал:

– А вы... Вы... За-тор-мозили!..

– Стыдитесь‚ мужчина! – закричал Мендл‚ которому не сиделось. – Начните уже воевать!

– Где нам воевать? Больно большие. В нас попасть легко.

Об этом они не подумали.

– Не горюй. Ляжешь под другой поезд. Когда он у вас?

– Да кто ж его знает. У нас тут тупик. Как стрелочник ошибется‚ так и другой.

– А как же вы ездите?

– Мы не ездим. У нас подписка о невыезде. Да и куда?

– Мы не ездим‚ – сказал голос со стороны. – Зачем нам? У нас всё есть‚ в нашем отдельно взятом тупике. А чего нет‚ того нам не надо.

Подошел поближе‚ пропел благозвучно:

– Мир вам‚ чужестранцы!

И ножкой шаркнул.

Улыбчивый от уха и до уха. Зубы фарфоровой белизны. Глаза стеклянной глубины. Губы розовым сердечком‚ и морщины уложены в линеечку. Излучал дружелюбие‚ внушал опасения‚ и это про такого дано остережение: "Не клади палец в рот незнакомцу‚ пока его палец не у тебя во рту".

– Что за бунт на коленях? – сказал он Облому. – Встаньте. Займите достойное положение. Вы нам изыск нарушаете.

6

Немереный человек Гаврила Облом встал на ноги и возвысился над ними пухлой громадиной. Белобрысый‚ доверчивый‚ с виноватой улыбкой на губах. Штаны поддернул‚ чтобы не сползали‚ попросил‚ переминаясь:

– Дозвольте почесаться.

А тот:

– Не дозволяем. Чесались вчера и будет.

– Дозвольте тогда спотыкнуться.

– Вот видите! – возмутился гумик. – Вечные с ними нелады. Такие непомерные‚ такие негодные‚ зачем они? Много потребляют. Канализация не справляется. Лишняя нагрузка на экономику.

– Пусть себе‚ – попросил Пинечке. – Богу и такие нужны.

– Да вы что?! А еще интеллигентный человек. Шума от них много. Топота. Чиханий-иканий-потений‚ ненужных шевелений. А мы создаем изыск. В отдельно взятом тупике. Попрошу со мной.

Город цвел. Город благоухал. Розами обрастал и жасмином. Тонко. Изящно. В меру. Цветочная пыльца. Соловьиный вздох. Мотыльковое трепыхание. Паутинная невесомость и отсвет неземного изыска. Да летал поверху самолет-этажерка‚ наследие братьев Райт‚ опрыскивая духами "Розалия супер" и "Виолет де парм"‚ цветными дымами выписывал по небу: "Теперь – мы. Теперь – нам".

– Вот‚ – сказал. – Никто не додумался. Одни мы. Не грубияны-насильники. Не живодеры – смазные сапоги. Нежные и ласковые‚ сердобольные и отзывчивые. Ведь так же? Ведь вы согласны со мной?

– Отчего же вы радостные без радости? Счастливые без восторгов? Печальные без особых мук?

– А оттого‚ что изыск‚ – ответил обстоятельно. – А изыск надо беречь и ограждать. Благоухание под надзором. Трепыхание под расписку. И потому мы не можем расслабиться и насладиться.

И погордился заметно.

– У нас‚ – сообщил Пинечке‚ – каждому младенцу известно. "Сотворивший день" создал человека последним‚ в самом конце творения‚ чтобы не гордился понапрасну и знал: "Даже комар сотворен раньше тебя".

– Комаров у нас нет. Всех вывели. И мух с козявками. Для нас это неактуально. Главное‚ предписать каждому‚ как ему поступать. Тогда можно взыскивать‚ если упущено.

– А как у вас с отсебятиной? – нагло спросил Мендл. – Восхитительная отсебятина‚ – я без нее не могу.

– Слова ваши кусательные‚ – без симпатии пощурился гумик. – В нашем тупике так не говорят. Сопряжено с болью и публичным позором. Пожалуйте пока что в тюрьму.

– За что же? Не чихали‚ не икали‚ изыск ваш не потревожили.

– Не потревожили‚ но можете. – И распорядился: – Мужчин в камеру. Собаку на цепь. Кошку в живодерню. Петуха в ощип.

Добрая весть требует благословния. Дурная – тоже. Про всё надо сказать: "И это к лучшему"‚ и Пинечке поблагодарил Того‚ Кто и в минуту гнева не забывает про милости.

– Отпустите нас! – кричал Мендл. – Дайте нам платформу‚ и мы уедем! Обещаю не своевольничать‚ никогда.

А их волоком.

7

Тюрьма – это такое место‚ где человек может подумать. Тюрьма – это такое место‚ где заползают нечаянные мысли в голову. А если и в тюрьме не заползут‚ не на что уже и рассчитывать.

– Пинечке‚ – сказал Мендл‚ поразмыслив на досуге. – Нет страдания без проступка. Это я‚ своими руками‚ загнал нас в камеру. Стоило ли‚ Пинечке‚ переводить стрелки?..

Отворилась кормушка в двери‚ сунулся любопытный глаз и фуражки околыш:

– Приветствую вас‚ приравненные к мертвецам! Вус эрцех?

– Вы знаете идиш? – приятно удивились они.

– Самую что ни есть а биселе. Перебросили на евреев‚ вот и учил. Хороший такой старикан попался: не хотел деньги брать. Святое‚ говорит‚ дело. Мы ему зато передачи носим‚ конфетки с апельсинками.

– В больницу?

– В больницу. В тюремную. Как выйдет‚ дальше продолжим.

– А за что его? – спросили они с опаской.

– А за то его. Не учи в другой раз. Идиш-шмидиш‚ тухес-кадухес.

Слышали вы про еврейское счастье? Про то самое еврейское счастье‚ которого отлили с избытком? Это оно и есть. Сидят они день‚ сидят другой‚ а еды нет‚ и воды тоже не дают. Чтобы чавканьем‚ хлюпаньем‚ чмоканьем мотыльковое не нарушили трепыхание‚ паутинную не повредили невесомость.

Горло высохло‚ язык вспух‚ в висках застучало и живот опал.

– Пинечке‚ – сказал Мендл и шумно сглотнул. – Снять кожу с куриной шейки‚ поскоблить и промыть; зашить с одного конца нитками‚ натолкать внутрь фарш‚ тесто со шкварками: только не плотно‚ ни в коем случае не плотно‚ чтобы в кипятке не лопнуло, прихватить нитками второй конец и варить в бульоне вместе с курицей.

– Можно сварить и в воде‚ – возразил Пинечке. – Где мы возьмем курицу?

– Как это где? – Мендл даже обиделся. – Если есть шейка‚ с которой мы сняли кожу‚ то должна быть и курица.

– Совсем необязательно. Мне‚ например‚ ни разу в жизни не доставалась и курица‚ и ее шейка.

Авремелю‚ Авремелю‚ седенький ты наш...

Ицхокеню‚ Ицхокеню‚ слепенький ты наш...

Янкеленю‚ Янкеленю‚ крепенький ты наш...

Ой‚ попросите! Ай‚ да попросите

Боженьку за нас...

Попели – еще поголодали. Носом потянули воздух.

– Пинечке‚ – сказал Мендл. – Я чувствую запах каши‚ гречневой каши с дальних земель. В Одессе подгорела каша‚ а я ее чувствую. В Киеве сварили суп с мясом‚ а у меня колики в животе. – И забормотал: – Угощаю. По большому счету. Вот вам‚ Пинечке‚ форшмак. Вот вам гефилте фиш. Вот вам‚ душа моя‚ креплах в бульоне и латкес со сметаной.

– Стоп‚ – сказал Пинечке. – Или – или. Если мы едим куриную шейку‚ то тогда без латкес.

– Это еще почему? Я уже положил себе полную тарелку картофельных оладий со сметаной‚ а рядом куриную шейку. Две шейки.

– Мендл! Курица со сметаной – фи.

Тот поглядел с мольбой:

– Мы же не едим‚ Пинечке‚ мы мечтаем.

И со свистом потянул воздух‚ будто сглотнул с ложки наваристый куриный бульон с разварной яичной лапшой.

Грешные мысли хуже грешных поступков.

К вечеру поскреблись в оконце‚ и немереный человек Гаврила Облом прильнул к решетке. От земли высоко‚ а ему в самый раз.

– Переполнилось‚ – сказал. – Подобралось под горло и затошнило. Срочные принимаю меры.

Что же у них оказалось? А то у них оказалось. Вышли на улицы гумики‚ глазки пощурили пумперникели: что это вы‚ народы‚ без причин нахмуренные? Что это вы насупленные за шторой‚ угрюмые под одеялом‚ поскуливающие в туалетах? И одежды на вас заграничнее‚ и быт устроеннее‚ и гарантии продленнее‚ невообразимый кругом изыск‚ соловьиный вздох‚ мотыльковая паутинность‚ – какого вам еще рожна‚ граждане?.. И покатили по улицам машины, крытые кузова‚ с веселящим внутри газом. Кто хмурится‚ того в кузов. Кто печалится‚ тому сеанс. Двери задраят‚ газа напустят: до слез‚ до колик‚ до выворачивания кишок. Чтобы сердце в клочья‚ печень на разрыв‚ улыбка до уха.

Стал Пинечке думать‚ что делать теперь и как помочь‚ тоненько выпевал под нос: "Было во дни Ахашвероша. Это Ахашверош‚ царствовавший от Индии до Куш над ста двадцатью семью областями..." А вслух сказал так:

– Мне что иногда кажется? Мне то иногда кажется. Время ломает силу: ждите‚ если дождетесь. Сила ломает силу: рискните‚ если не боязно. Сила рождает страх: не пораниться бы о самого себя. Ты об этом подумал‚ беспечный человек?

– Я подумал обо всем‚ – строго сказал Гаврила. – Прощайте. Больше‚ наверно‚ не увидимся. Если не вернусь‚ считайте меня великаном.

8

Был случай в давние времена‚ случай-остолбенение. И вот Луз‚ удивительный город Луз‚ за стенами которого никто не умирал‚ ибо Самаэль – горестное имя – не имел туда доступа. Жители сами решали‚ когда расставаться с миром: шли за город и там отдавали душу. И вот два служителя у царя Соломона‚ преданные и расторопные‚ и Самаэль не мог к ним подобраться. Огонь и снег тело Самаэля: опоясался мечом‚ злобой облачился‚ но дутши забрать не мог. А почему не мог? Полагалось служителям Соломона упокоиться в означенном месте‚ а они там не бывали‚ туда не собирались‚ и ангел смерти вопил-печалился: "Горе мне! Когда же я хохотать буду?.." Прослышал об этом царь Соломон‚ и что же он сотворил? Что сотворил он‚ мудрый из премудрых‚ чтоб уберечь преданных своих служителей? Взял и отправил их в Луз‚ в удивительный город Луз‚ куда Самаэлю нет доступа. Пошли они по повелению Соломона‚ приблизились к городским воротам‚ пали на лица свои и смерть приняли‚ а Самаэль лопался от хохота в превеликом довольстве. "Чему же ты радуешься?" – с досадой спросил Соломон. И ангел смерти ответил: "Это как раз то самое‚ означенное для них место‚ куда они не могли попасть. А ныне‚ о премудрый Соломон‚ с твоей легкой руки‚ наконец-то‚ попали".

Под утро заскрипел ключ в замке‚ отворилась дверь‚ встал на пороге тюремщик‚ отмытый и отутюженный. Знак на груди "За усердие и бескорыстие в пользу казенную".

– У нас нынче праздник. Пожалте на расстрел.

– Даже так?.. – Сил не было пугаться: – А за что‚ если не секрет?

Ответил обстоятельно:

– Чтобы пыльцу не сдули. А за сдутие пыльцы у нас полагается расстрел. И за остальное тоже.

Вывели их в коридор. Повели по двору. Потом по улице. Запахи ударили в ноздри: прелой листвы‚ кислой мочи‚ непроветренной постели с далекого балкона.

– Пинечке‚ – сказал Мендл. – Что‚ по-вашему‚ лучше? Зло с доброй целью или просто зло?

– Сложные вы задаете вопросы. Особенно под конец жизни.

– Когда же задавать‚ если не теперь?..

На площади‚ под покрывалом топорщилось нечто‚ узкое и высокое. Рядом стоял секретный солдат Степан Змиев‚ лицо прикрывал рукавом.

– Стёпкеле‚ не вы ли стрелять будете?

– Это тайна. Мне пока не сообщили. Но подготовиться следует.

Затвор передернул и пулю дослал. Чтобы дожидалась команды в канале ствола.

– У нас на сегодня насыщенная программа‚ – радостно сообщил тюремщик и руки потер от удовольствия. – Сначала полонез Огинского. Потом показательный расстрел. За ним открытие памятника неизвестному вождю. И напоследок еще расстрел.

– Если так, – сказал Мендл. – Нельзя ли меня поздравить? С окончанием жизненного пути. Пожать руку‚ вручить подарок‚ пожелать успехов в загробной жизни. Поторопитесь. Через пять минут будет поздно.

– Через три‚ – уточнил тюремщик.

Народ собрался на площади – улыбчивые гумики. Глядели приветливо – ласковые пумперникели. И ни единого великана не проглядывало в толпе: может‚ попрятались по щелям‚ а может‚ и вымерли‚ прекратили существование от ужаса–омерзения.

Поначалу сыграли полонез. Дружным скрипичным составом. Полонез как полонез: Пинечке понравилось.

Потом взяли его под руки и бережно поставили к стенке. Гумики выстроились напротив. Ружья вскинули пумперникели. И улыбка у каждого до сиропной сладости.

Пришла кошка с живодерни – морда драная. Пришлепала собака – бока битые. Прискакал всклокоченный‚ в проплешинах‚ петух: недоощипали для супа. Встали возле Пинечки‚ головы вскинули: кончать – так всех!

Гумикам это не понравилось:

– Умереть всякий сможет. Ты отживи поначалу свой срок. По приговору суда.

И зачитали решение:

– Гнездо суеверств. Фанатизм разъединения. Своеволие мысли и порыв в мечтательные крайности. Расстрел!

Пинечке стоял прямо‚ глядел поверх голов‚ наливался восторгом отчаяния...

– Взвод!..

...обезлюдеет земля без Пинечки‚ заскорбит и поникнет. Затихнут шумы народов. Многолюдство великое оскудеет. Кровь расплещется на траву и на камни‚ возопив к Небесам‚ и кровь потомков его потомков‚ которым не проклюнуться уже из Пинечкиного семени. Не станет без Пинечки неба его и травы‚ цветов и росы‚ птиц‚ бабочек и единственной его звезды‚ что же останется на свете? И кому достанется? Завоют на безлюдье шакалы‚ захохочут гиены‚ заухают филины‚ зашипят гадюки и поскачут бесстыдные бесы‚ добившиеся своего. Но прокашлялся в Пинечке "Вдыхающий душу"‚ как опробовал голос‚ дыхания набрал полные легкие...

– Пли!

...Пинечке вскрикнул зажатым горлом‚ гордо и яростно‚ зашвырнул напоследок шляпу в далекие небеса‚ а расстрельщики вскинули ружья и бабахнули по ней из метких стволов.

Дым с громом. Клочья от фетра. Бурные‚ продолжительные аплодисменты.

Гумики это одобрили. Пумперникели оценили.

– Шляпа – это хорошо. Шляпа – это красиво. Подчеркивает восторги и порыв. Подкиньте и вы‚ – попросили Мендла. – В свой срок.

Всё опошлили‚ поганцы‚ хоть не умирай.

На третье было открытие памятника. Гвоздь программы. Самая она сласть.

Сыграли гимн. Сдернули покрывало. Взвыли от ярости единым горлом.

Высился посреди площади‚ во всей каменной красе‚ неизвестный вождь известных народов‚ руку тянул ввысь. И на этой его руке – головой в петле – висел немереный человек‚ башмаками над самой землей. Не гумик-карлик‚ не хиляк-пумперникель‚ а гордый Облом-великан‚ который из жизни ушел по-великаньи. Когда захотел этого.

Они завопили‚ гумики. Руками замахали‚ пумперникели. Затопали ногами на нарушителя. А Пинечке уже кричал на всю площадь‚ рвал горло и перекрывал визги:

– Пробудитесь‚ спящие! Очнитесь‚ дремлющие! Трубите тревогу трубами!..

9

Напоследок скомкали церемонию.

Приткнули Мендла к стене‚ грубо и небрежно‚ выставили напротив расстрельщиков...

– Взвод!..

Мендл тоже прокричал горлом‚ гордо-яростно‚ подкинул шляпу под самые облака‚ а они залпом в него.

Сто пуль продырявили тело‚ сто пуль – душу. Которая любила когда-то и страдала‚ взмывала в восторге и опадала в печали. Не душа – сито: вспархивать нечему. И жизнь не удержалась‚ утекла сквозь ситечко‚ чаинки не оставила за собой.

Но летел по небу Пятикрылый Серафим‚ тяжко‚ упрямо‚ отчаянно‚ вываливаясь из низких облаков‚ продавливаясь через неподатливые атмосферы‚ опадая в воздушные ямы и снова взмывая.

– Сыны тьмы! – кричал с высоты демоном гнева и отчаяния. – Источники мрака! Семя злодеев! Желчь на вас и отраву! Серу и пламень! Паршу и коросту! В жилищах змеи! На улицах шакалы! Стоячие болота взамен жизни!!

Кружил поверху старым‚ больным вороном. Сверкал неистовым рыжим глазом. Брызгал слюной. Плечом бодал воздух. Изрыгал древние‚ надежные проклятия‚ которые действовали безотказно:

– Да опустеют дороги ваши! Да не переведется у вас слизеточивый‚ не переведется прокаженный и опирающийся на палку‚ падающий от меча и нуждающийся в хлебе!.. Да будут дети ваши просить милостыню у дверей врагов ваших! Да обратятся в прах ваши кости! Да истребятся души ваши! Да сотрется имя ваше и память о вас!..

Разваливался на глазах неземной изыск. Ссыпатлась цветочная пьльца. Нарушалось мотыльковое трепыхание. Увядали розы с жасминами и падал с небес на площадь самолет-этажерка‚ наследие братьев Райт‚ не выдержав проклятий-перегрузок.

Собака вышла вперед‚ подняла лапу‚ обильно помочилась на вождя. Петух сплюнул на мраморные брюки. Кошка поаплодировала им пухлыми ладошками.

– Пинечке‚ – позвала мама. – "Жаждущие идут к водам". Что-то ты замешкался‚ Пинечке‚ и приотстал.

Взрывалось вокруг. Трещало и распадалось. Смрад разносило волнами. А Пятикрылый Серафим грузно пал на землю‚ обнял великана за ноги‚ плакал‚ стонал‚ бился в отчаянии‚ слезами заливал постамент:

– Не хочу больше... Не могу дальше...

– Кто он тебе? – спросил Пинечке.

А тот ответил в рыданиях:

– Пра-пра-пра... и еще пра-пра... и еще пра-пра-внук...

Все ахнули от неожиданности‚ а пес подумал:

– Пра-пра-пра и еще внук-внук – это же буль-буль-буль и еще дог-дог.

Но другим про то не сказал.

Он уходил от них‚ Пятикрылый Серафим‚ без надежды и цели‚ похожий со стороны на вечного путника‚ упрямого и неутомимого‚ что землю истоптал многими маршрутами‚ чтобы утишить зуд‚ беспокойство‚ вечное шевеление конечностей‚ и в лес нырнуть‚ как в избавление‚ в горы – освобождение‚ в пески или в тундру – в спасительное отупение усталости.

– Ладно уж‚ – утешил вослед Пинечке. – Ты же опять летал.

– Это с отчаяния.

– С отчаяния не летают. Летают с радости.

Ответил на это:

– Поживи с мое.

назад ~ ОГЛАВЛЕНИЕ ~ далее