Проза
из отстоя памяти
Глава десятая
ИЗ ОТСТОЯ ПАМЯТИ
1
Всё оставалось на своих местах.
Стол с немытыми тарелками.
Шкаф с распахнутыми дверцами.
Кровать с нестиранной простыней.
Даже скрипучая тумбочка, которую собирался выбросить за ненадобностью.
– Вот я и вернулся. В свою пробирку. Еще обижаетесь на меня?
А вещи промолчали, принимая хозяина, как жена принимает под утро загулявшего мужа.
Погрустил.
Включил телевизор.
Девятьсот тридцать седьмой канал.
На экране возникла кокетливая несушка, зачастила заученно:
– Добро пожаловать на скорую линию помощи! Если вам хорошо, закройте глаза, чтобы ничего не видеть, – станет еще лучше. Если вам плохо, покажем того, кому намного хуже, – это утешит. Если надоело терпеть, только моргните: составим завещание и отрепетируем похоронный обряд. Если…
Моргнул должным шифром: точка – тире – две точки, и объявился петух.
Тень отбрасывал на стену. Пока что без головы.
– Привет, Штрудель.
– Привет.
– Какие вопросы?
Штрудель сказал:
– Зачем мы ходили? Для чего ноги топтали?
– Чтобы увидеть.
– И всё?
– Этого немало.
– Дальше-то? Дальше что?
– Опишешь для всеобщего сведения.
– Описывали до меня. Сотни сотен раз. Кому это помогало?
Взглянул печально:
– Теперь твой черед.
Помолчали.
Поглядели друг на друга.
– Куда теперь? – спросил Штрудель.
– Куда пошлют. Мы – птицы подневольные.
Отключился.
2
Утром Штрудель проснулся, пожевал без аппетита бутерброд, запил водой из-под крана, который подтекал, а затем сел за стол, положил перед собой чистый лист.
Взял в руку перо.
Обмакнул в чернила.
Вывел на странице первые строки:
"Как оно началось?
Началось оно таким образом.
Штрудель пришел на рынок…
…прицениться к винограду с инжиром…
…и на прилавке увидел живого петуха.
– Сколько стоит? – спросил без интереса.
Продавец цокнул языком, повел томным взором под насурьмленными бровями, прокричал тоненьким голоском скопца из султанских покоев:
– Это такой петух! Это особый петух! Кавалер ордена Золотого Гребешка Первой степени! Купи, незнакомец, не прогадаешь…"
Засомневался.
Отложил перо.
Прошелся в сомнениях по комнате: словом не овладеть.
Но сам собой включился телевизор. Вновь объявился петух, посоветовал:
– Описываешь птицу, обратись в птицу. Описываешь тополь, обратись в тополь. Глицинию – стань глицинией. Взялся за смоковницу – раскинь ветви, пусти корни, плоды напитай соками. Ясно тебе?
– Не очень.
Растолковал на прощание:
– Сочинять надо не на чистом листе, а поверх задуманного, слово на слове невидимом, строка на невидной строке, пока не сольются в звучании.
Снова отключился.
Как никогда не был.
И негде его искать.
– Посуду бы лучше прибрал, – укорили вещи в неприбранной комнате. – Сколько дней немытая…
– Белье бы постирал…
– Пол подмел…
– Пыль вытер…
Бормотнул:
– Стану я вам. Нефролепис-птерис…
Посуда без него не моется.
Пол не подметается.
На листе без него не пишется.
Вздохнул.
Взял в руку перо, обмакнул в чернила, снял с острия невидимый волосок, неспешно вывел заглавие:
Ф. Штрудель
ШЕЛ СТАРЫЙ ЕВРЕЙ ПО НОВОМУ АРБАТУ…
Добавил эпиграф:
"Скажи, что тебе запомнилось, и я скажу, кто ты".
Пинхас Пели, раввин.
Двадцатый век
Полюбовался на свой почерк.
Продолжил:
"Шел старый еврей по Новому Арбату…
…шел молодой еврей по Старому Арбату.
Встретились на пересечении путей, пошли вместе, старый под руку с молодым. Будто под виноградными лозами платоновской Академии.
Старому есть что рассказать.
Молодому – послушать.
– "На острове Утопия всё общее. Нет ни одного нуждающегося, ни единого нищего, и хотя никто ничего не имеет, тем не менее, все богаты. Свободное время уделяют наукам на том острове. После ужина проводят час в забавах, занимаются музыкой или отдыхают за разговорами. Дети малые – и те увлекаются играми, в которых добродетель побеждает пороки. Нигде нет такого превосходного народа и более счастливого государства…"
– Вы в это верили, – вздохнул молодой еврей. – У вас были идеалы.
– Кто верил, а кто и нет, – вздохнул старый. – Идеал идеалу рознь…
И снова разошлись в путях.
Старый еврей пошел по Новому Арбату, молодой – по Старому.
А надо бы – наоборот…"
3
Отложил перо.
Опять прошелся по комнате.
Отворил окно.
Через улицу, на заборе, красовался портрет деятеля, который – как уверяли – "ничем не украсил историю страны, но ничем ее и не запятнал".
– Нет, – решил. – Начнем с другого.
Сел за стол и сочинил без промедления, под копирку, подметный лист, чтобы подбрасывать по ночам в подъезды и телефонные будки, способствовать высвобождению сограждан от умственной дремы.
И вот оно, его первое творение:
"Идет по земле человек в скафандре.
Мимо гор ржавого металла.
Порубленного леса.
Холмов зловонного мусора.
Мимо загаженной реки в зловонных испарениях, где пакостная муть, ржавые, застойные воды, дохлые лягушки в сиреневых подтеках мазута.
Подошел к ракете. Оглянулся. В последний раз оглядел планету, сошедшую с орбиты.
Трубы извергаются ядовитыми дымами.
С неба сыплются разноцветные хлопья.
Листва на деревьях бурая.
Трава черная.
Лица у людей зеленые.
Самих людей – неисчислимое множество.
Вздохнул космонавт.
Задраил люк.
Взлетела ракета.
И летит она долго.
Очень долго.
К далеким мирам…
Села ракета на незнакомую планету.
Открылась дверь.
Вышел космонавт.
Огляделся.
Чистый воздух.
Высокие травы.
Густые леса.
Полноводные реки.
Ласковое солнце.
И ни одного человека!
Засмеялся от удовольствия…
Отошел от ракеты…
Приподнял скафандр…
Присел на корточки…
Встал.
Деловито, не оглядываясь, вошел в ракету.
Задраил люк.
Улетел космонавт по неотложным земным делам.
И на прекрасной планете остался крохотный бугорок.
Пятнышко.
Первый след человека…"
"На этом я заканчиваю историю, которую обещал написать со всей старательностью… Что же касается верности сообщений, смело могу утверждать, что она составляла единственную цель моего сочинения".
Иосиф Флавий, "Иудейская война".
Первый век новой эры
"Впрочем, пусть всякий посмотрит на эти сведения, как кому заблагорассудится".
Иосиф Флавий,
"Иудейские древности"
Иерусалим, 2012-2013