Проза
Глава шестая
ТЯГОТЫ И ЗАБОТЫ ПРЕБЫВАНИЯ
1
Хаим Вейцман, первый президент Израиля, вспоминал:
«Городок‚ где я родился‚ Мотоль (или Мотеле‚ как его любовно называли евреи) стоял – да‚ возможно‚ еще и сейчас стоит – на берегу небольшой речки‚ в болотистой местности‚ занимавшей бóльшую часть Минской и соседних белорусских губерний‚ на плоской‚ открытой равнине‚ угрюмой и однообразной... И повсюду на этой равнине‚ в сотнях городков и местечек‚ жили евреи‚ жили уже давно – крохотные еврейские островки в чужом океане. Среди них было немало моей родни…
Мать постоянно была либо беременна, либо кормила очередного младенца... Она родила отцу пятнадцать детей‚ из которых трое умерли маленькими‚ а остальные благополучно выросли. Она не воспринимала это как тяжкое бремя; рожала их с большой радостью с семнадцати до сорока шести лет».
Жена твоя, как лоза виноградная,
плодоносная во внутренних покоях дома твоего;
сыновья твои, как молодые деревца масличные,
вокруг стола твоего.
Из Книги псалмов царя Давида.
Публичные выражения чувств между мужем и женой не одобрялись в еврейской среде, хотя они, конечно, присутствовали в семейной жизни, однако любовь к детям проявлялась постоянно, традиционная забота о них в доме и на людях (с давних времен известна присловье: «Земля извергнет кости того, кто оттолкнет от себя ребенка»).
По этой‚ видимо‚ причине смертность в детском возрасте была у евреев ниже‚ чем у окружающего населения, – тому нашлось подтверждение в самом неожиданном месте.
В 1925 году Московский музей по охране младенчества и материнства выпустил серию открыток по уходу за новорожденными (время сбора статистических данных там не указано, однако о высокой смертности детей до одного года свидетельствовали врачи и гигиенисты Российской империи еще в первые годы двадцатого века).
На одной из открыток можно прочитать:
«В России на 1000 родившихся детей умирало до года:
русских – 306: большая смертность вызывается ранним прикормом жеваной соской, кашей и коровьим молоком, особенно летом;
магометан – 175: меньшая смертность зависит от долгого кормления, по обычаю исключительно грудью;
евреев – 140: небольшая смертность обуславливается продолжительностью кормления грудью без прикорма и заботливым уходом за детьми».
2
Возникает вопрос: что за соседи были у Моше Лейба и Сарры Зисл, чем они занимались, – если, конечно, жили на территории Российской империи, в черте оседлости?
Вряд ли намного ошибемся, назвав их поименно.
Менделе-печник.
Авремеле-сапожник.
Шимеле-цирюльник.
Гершеле-шорник.
Янкеле-пекарь.
Береле-кузнец.
Ушер-Локшн – головой над всеми‚ Ушер-водовоз‚ Ушер Полтора еврея.
А также Дувидл-красильщик, Ниселе-портной, Хаимке-шапочник и Песля-вдова.
Выходит человек для труда своего
и для работы своей – до вечера.
Известно из преданий: рабби Ханина и рабби Ошайя в канун субботы изучали Тору; посредством ее сотворили теленка‚ им же затем и поужинали.
В последующие времена этого уже не умели; еда не доставалась без забот‚ и вокруг текла жизнь с грошовыми доходами. Хватались за любой промысел, чтобы прокормить семью, и Шолом Алейхем создал на своих страницах Касриловку с ее «маленьким человечком»: «приснится каша – ложки нет, приготовишь ложку – каша не приснится».
Легкомыслие не поощрялось, да и как ему появиться в ежедневной погоне за заработком? Потому и читали молитву – обращением к Богу: «Дай и мне средства к жизни, прокорми меня, всех моих домашних и всех сынов Израиля – в довольстве, а не в печали, таким заработком, в котором ни стыда, ни позора…»
«Половина утешения, когда беда у многих», – народная мудрость не от хорошей жизни. А что делал по жизни наш герой? Как зарабатывал на прокорм семьи?
Был ли он балагулой, Моше Лейб, другими словами, извозчиком?
Когда в его колымагу набивались пассажиры с вещами – не разобрать рук с ногами, лошадь с трудом тащила ее по дороге, несмотря на кнут и понукания хозяина, а на подъемах все шли пешком, проклиная возницу вместе с его клячей. Доходы с этого – врагу не пожелаешь такие доходы, потому говорили про балагулу: «На пути к заработку и кони не двигаются, и колеса не вертятся».
Был ли Моше меламедом, обучал мальчиков в хедере?
Меламеды, как правило, жили бедно, на эту работу шли порой потому, что иным способом не могли прокормить семью; это о них сложилась поговорка: «Стать меламедом и умереть – никогда не поздно».
Был ли Моше скорняком, жестянщиком, столяром или плотником?
Скорняков с плотниками было много, заказов мало, а потому несколько бедолаг-ремесленников приобретали вскладчину лошадь с телегой, ехали по деревням и предлагали свои услуги, лишь по пятницам возвращаясь домой‚ чтобы провести субботу со своей семьей.
Ходил ли Моше-коробейник по окрестностям, согнувшись под тяжестью мешка, продавал нитки, иголки, спицы для вязания и пуговицы, прочий мелкий товар?
Это было нелегкое и порой опасное занятие – оказаться в иной среде, отличаясь видом, одеждой и манерами поведения; недаром говорил писатель Айзик Дик: «Каждый городовой может смело взять за шиворот любого еврея и потащить в участок: уж какой-нибудь обход закона за ним окажется».
А может, Моше торговал на рынке старыми вещами? Когда стоимость товара не превышала двух-трех рублей‚ и выручка в день составляла‚ самое большее‚ десять-двадцать копеек. Или был он «люфтменч» – человек воздуха без каких-либо определенных занятий и постоянного дохода? Который утром не знал, что заработает к вечеру, чем накормит семью.
Снова прибегнем к воспоминаниям:
«Человек воздуха – он просто вертится около того или другого в каких-то надеждах‚ авось чудом ”схватит заработок” в несколько копеек. Ради этого ”парносе”‚ как бы ни был ничтожен‚ он готов копошиться целый день‚ не спать всю ночь‚ делать десятки верст пешком… Купит вдруг овцу‚ старую лошадь‚ теленка или поломанный плуг – в надежде продать с прибылью, если есть, конечно, что дать в задаток».
«Всякому по ремеслу – и мытарства его». А в невеселой песне портной жалуется на нужду соседей независимо от их занятий («кадохес» на языке идиш – лихорадка; «кадахат» – на иврите):
Все мы на одно лицо,
шьем, шьем и шьем,
а получаем «кадохес» –
не заработок.
От такой горестной жизни жаль стало Моше Лейба, его жену Сарру Зисл, их детей, и потому попробуем подобрать для нашего героя более почетное и прибыльное дело.
Что, если у Моше был замечательный голос, и он пел в синагогах? Более того, даже претендовал на место хазана в синагоге Вильно, «Литовского Иерусалима», – не размечтался ли автор?
И наконец, мог ли он стать охотником, бродить с ружьем по полям и лесам, приносить добычу на прокорм семье?
Ответил раввин Адин Штейнзальц по схожему поводу:
– Охота в еврейском мире не может быть источником пропитания. Во-первых, наша традиция разрешает использовать мясо только определенных, главным образом, домашних животных. Во-вторых, их следует умертвить особым способом, иначе мясо непригодно к употреблению. Соблюдение этих правил делает охоту невозможной.
Вопрос:
– Значит еврей не может написать «Записки охотника»?
Ответ раввина:
– Еврей, как вы прекрасно знаете, может не только написать «Записки охотника», но и вообще сделать что угодно. Но еврей с еврейским миропониманием – конечно, нет.
3
Рабби Нахум, сын рабби Исраэля из Ружина, говорил:
– Если нам позволят повесить свои горести на гвоздик, а потом разрешат взять на выбор, какие кому понравятся, каждый снимет с гвоздика прежние свои горести, которые привычнее чужих.
Жестокая конкуренция существовала не только среди евреев, но также с окружающим их населением – торговцами, ремесленниками, такими же бедняками, выливаясь в конфликты, а то и в погромы.
Из еврейского еженедельника на русском языке (приложение к журналу «Восход», Петербург, конец девятнадцатого века):
«Если у вас восемь человек детей‚ и Господь Бог благословил вас таким состоянием‚ что вы можете ежедневно тратить на продовольствие 14 с половиной копеек (7 копеек на хлеб‚ 3 на селедку‚ 3 на крупу и картофель и полторы копейки на лук‚ соль‚ перец)‚ это значит‚ что вы не только не голодаете‚ но – ”дай Бог и в будущем не хуже”.
Если вы можете расходовать лишь 9 копеек в день‚ это значит – ”живем кое-как‚ перебиваемся”. А если у вас нет почти ничего‚ и вы проголодали с женой, детьми и старухой-матерью с понедельника до четверга… а заложить решительно нечего и занять негде‚ – то это уже‚ пожалуй‚ можно назвать настоящей голодовкой».
Потому и восклицал рабби Моше из Кобрина, взывая к ангелам на небесах:
– Совсем не трудно быть ангелом! Тебе не надо ни еды, ни питья, не приходится зарабатывать на жизнь. А сойди-ка на землю, начни заботиться о пропитании детей своих, и мы посмотрим, сможешь ли ты вести ангельскую жизнь. Если сможешь, тогда и похваляйся, а пока что – нечего!
Автор позволит себе еще одно вмешательство – трудно удержаться.
Посреди города располагался рынок. Посреди рынка стояла лавка колбасника. Посреди лавки сидел Янкеле Кишкемахер и непрерывно обедал.
Янкеле не баловался за столом. Янкеле за столом работал – не успевали подносить.
Такие крошки сыпались со стола – мышей убивали.
Такие капли капали – половицы проламывали.
По ночам Янкеле ворочался на пышной перине‚ пыхтел от проглоченной за день пищи и вздыхал от раздвоения чувств: как хочется быть добрым и как жалко на это денег!
А возле лавки Кишкемахера‚ кругами по базарной площади‚ бегали наперегонки лица определенной нации и нюхали вкусные запахи.
Стаптывались на сторону каблуки. Изнашивались подошвы. Искривлялись стопы.
Черные балахоны бились на ветру‚ драные и засаленные.
Пейсы разлетались на стороны из-под нахлобученных картузов.
Тонкие ноги в чулках спицами мелькали в колесе.
Липечке – «Опять неудача».
Лейбечке – «Хуже не бывает».
Лейзерке – «От всякого ему цорес». Аврум Хаим Мойше – «Нет больше сил».
– Это у меня такая профессия‚ – объяснял на бегу. – Нет больше сил. Но с этого не ожиреешь.
Случались ли конфликты в еврейских общинах, обиды с пререканиями, притеснения бедных богатыми?
Конечно, случались.
Среди евреев попадались бездельники и обманщики, бесчестные в делах своих, эгоисты и себялюбцы, криводушные и черствые сердцем‚ – невыносимые условия жизни тому способствовали, борьба за существование, однако жизненный уклад мало менялся со временем.
Это была естественная среда обитания, где жили, рожали детей и сохраняли веру свою, язык и обычаи, ожидая наступления лучших времен.
Отношения между членами семьи в повседневной жизни‚ между человеком и общиной регулировались указаниями Талмуда и вековыми традициями. В их закрытом мире царили нищета‚ скученность‚ постоянное беспокойство о завтрашнем дне‚ но этот мир существовал по собственным законам и традициям‚ в нем был присущий ему отсчет ценностей, что накладывало отпечаток на облик еврея.
Утром по пятницам Моше Лейб шел в баню‚ к вечеру отправлялся в синагогу, а затем возвращался домой‚ где было празднично убрано. Говорил сыновьям: «Да благословит тебя Господь‚ как благословили Эфраима и Менаше». Говорил дочерям: «Да благословит тебя Господь‚ как Сарру‚ Ривку‚ Рахель и Лею».
Горели субботние свечи‚ на столе лежали под салфеткой свежеиспеченные булки-халы. Сарра Зисл подавала рыбу‚ суп‚ мясо и цимес‚ сладкую тушеную морковь, а в промежутках между блюдами взрослые и дети пели субботние песни.
Издавна сказано: «Не отделяй себя от общины», чтобы вместе со всеми разделять радости и горе. В семейных событиях участвовали соседи – на обрезании мальчика‚ его «бар-мицве»‚ а также на свадьбах и похоронах; самым распространенным пожеланием друг другу было: «дожить до того дня, чтобы повести детей под хупу».
В синагогах выступали магиды-проповедники‚ вставляя в свои речи строки из Библии, Талмуда, мидрашей, и многие сходились послушать заезжего гостя. Странствовал по Литве и Белоруссии Моше Ицхак из Кельма; его выступления производили на слушателей такое впечатление‚ что люди рыдали.
Пели в синагогах прославленные хазаны-канторы‚ мастера импровизации. В Кишиневе – Нисан Спивак‚ в Риге – Барух Розовский‚ в Одессе – Бецалель Шульзингер, в Вильно – «король канторов» Гершон Сирота. Славился своими канторами город Бердичев‚ где пели Зейдель Ровнер и Ниси Белцер.
В городах и местечках с преимущественным еврейским населением торговля по субботам практически прекращалась. В Вильно существовало общество «Блюстителей субботы»; его участники ходили по еврейскому кварталу, призывая торговцев закрывать магазины перед наступлением субботнего дня.
В Люблине, на исходе каждой пятницы появлялся на улицах реб Герш Мехл и «гнал перед собой‚ как куропаток‚ стаю лоточниц и торговок… Все убегали от него‚ а он с шумом захлопывал ставни и двери магазинов‚ еще открытых». В том же Люблине по Еврейской улице провозили покойников мимо Большой синагоги – проститься с ней.
А как проходил по жизни Моше Лейб, наш герой?
Будем полагать, что соблюдал законы и советы предков, поступая таким образом:
не ловил человека на слове в трудную у того минуту;
не старался увидеть друга в час его унижения;
не в свой спор не вмешивался и был осторожен в словах своих, чтобы не сделать их напрасными;
не появлялся перед должником, если знал, что тому нечего отдать, чтобы не смутить его и не опозорить;
радовался, но не чрезмерно, огорчался, но не грустил на виду у всех.
Предположим еще, что Моше не докучал первому встречному, который не желал его слушать, не являлся на обед без приглашения, а также избегал частых визитов к друзьям, чтобы радовались его появлению – не его уходу, ибо частый дождь надоедает, а когда дождя долго нет, хочется, чтобы он появился.
Оттого соседи отзывались с почтением о нем – высшей похвалой на языке идиш:
– Моше? «А менч» – человек!
4
Тора указывает: «Не мсти и не храни злобы», чему законоучители дали разъяснение.
Когда сосед приходит к соседу, чтобы попросить на время какую-либо вещь, нельзя говорить ему: «Ты не одолжил мне вчера топор, а я не дам тебе серп», – таким образом говорящий нарушает первую часть заповеди: «не мсти». Но если он одалживает соседу серп и говорит при этом: «хотя вчера ты не дал мне топор», – не выполняет вторую часть: «не храни злобы».
Ненависть, говорят, сдвигает горы.
Злоязычие приманивает, ибо «сладок хлеб лжи».
Об этом притча про человека, который злословил, несмотря на правило: «Не ходи сплетником в народе твоем». Наконец он раскаялся, пошел к ребе и заявил, что согласен на любое наказание.
Ребе сказал на это:
– Возьми пару пуховых подушек, распори их и пусти пух по ветру.
Он так и сделал, после чего ребе велел:
– А теперь иди и собери пух.
– Но это невозможно! – воскликнул тот человек.
– Конечно, – ответил ребе. – Хоть ты искренне раскаялся, невозможно исправить зло, причиненное словами, как собрать пух, который разнес ветер.
Потому указывали мудрецы: «Мягкий язык переломит кость», а также «Сплетник стоит в Риме, а убивает в Сирии».
Стереги язык свой от зла
и уста свои – от лживых слов.
Уклоняйся от зла и делай добро,
ищи мира и стремись к нему.
Из псалма царя Давида.
*** *** ***
Царь Шломо остерегал в Книге притч: «Когда падает враг твой, не радуйся, если споткнется он, да не возликует сердце твое…».
И другая притча царя Шломо, которую можно толковать как надежду на то, что ненавистник одумается и устыдится: «Если голоден враг твой, накорми его хлебом, и если он жаждет, напои его водой, ибо раскаленные угли сыплешь ты на голову его…».
*** *** ***
Две тысячи лет назад Гиллель Старейшина призывал к терпимости в человеческих отношениях, и его житейские правила гласят:
«Не являйся нагим среди одетых и одетым среди нагих; не являйся стоящим среди сидящих и сидящим среди стоящих; не являйся смеющимся среди плачущих и плачущим среди смеющихся. Ибо сказано: ”Всему свое время… Время плакать и время смеяться”…»
И еще, из поучений Гиллеля:
«Не делай другому того, что ненавистно тебе»;
«Не осуждай ближнего своего, пока не побывал в его положении»;
«Там, где нет людей, старайся быть человеком».
И его же, Гиллеля Старейшины, знаменитая триада: «Если не я для себя, кто для меня? Но если я только для себя, что я? И если не теперь, то когда же?»
*** *** ***
Шимон бен Азай – ему принадлежат такие слова: «Никого не презирай, не считай ничего лишним, ибо у всякого человека есть свой час, у всякой вещи свое место».
Через семнадцать веков откликнулся на это рабби Авраам Яаков. Его спросили:
– Наши мудрецы учат: «Нет ничего на свете, что не имело бы места». Но если это так, то и для всякого человека должно быть свое место. Отчего же людям иногда так тесно?
Ответил рабби:
– Это оттого, что каждый хочет занять место другого.
*** *** ***
Эли Визель, из рассказа «Мои учителя»:
«Зелиштер ребе говорил мне однажды:
– Осторожно, слова – они опасны. Бойся их! Они рождают демонов или ангелов. От тебя только будет зависеть, кому из них дать жизнь. Осторожно, говорю тебе, ничего нет опаснее, чем дать волю словам.
Порой мне кажется, что он стоит за моей спиной, неподвижный и суровый, и читает поверх моего плеча то, что я пытаюсь сказать; он читает, чтобы понять, обогащает ли его ученик мир людей или обедняет его, призывает ли он ангелов или, напротив, преклоняет колени перед демонами, имя которым легион.
Если бы не стоял за моей спиной Зелиштер ребе с дикими глазами, я, быть может, написал бы эти строки иначе; а, быть может, – и ничего бы не написал».
назад ~ ОГЛАВЛЕНИЕ ~ далее