ЛЮДИ НЕУЁМНЫЕ

«…вот и нехорошо будет, если мы теперь затворим дверь, когда счастье само к нам стучится; ветер дует попутный – пускай же он нас и несет…»

Мигель де Сервантес Сааведра

Глава одиннадцатая

Время не подгоняет живущих.

Ему не к спеху.

Подгоняем сами себя, а потому скажем сразу, без умолчания: каждый желает притронуться к своей мечте, только не каждый до этого доживает.

Дорога в заветные дали, призванная напитать и порадовать, к людям, возле которых не тягостно, издавна подпитывала сказаниями о призрачном мире, где приветно и беспечально, нет утрат и огорчений, всё удается и всем доступно.

Зачем говорить об этом, если не выразить глубину упований?..

Призовем, однако, на помощь сэра Томаса Мора, сына Джона Мора, джентльмена, книгу которого про остров Утопия, «столь же полезную, сколь и забавную о наилучшем устройстве государства», возможно, держал в руках Мигель де Сервантес Сааведра.

«…на острове Утопия пятьдесят четыре города, все обширные и великолепные… Ни у одного из них нет желания раздвинуть свои пределы…»

«…похищать чужое удовольствие, домогаясь своего, несправедливо (на том острове). Наоборот, отнять что-нибудь у себя самого, чтобы придать другим, есть исключительная обязанность…»

«…у них нет ни одного нуждающегося, ни одного нищего, и, хотя никто ничего не имеет, тем не менее, все богаты…»

Путь туда ни землей, ни водой, ни воздушным путем, – как не поддаться на такую диковину? Пересказывая в веках, долгими вечерами, когда догорает лучина, затухает огарок, коптит керосиновая лампа.

«…жители Утопии сильно гнушаются войною, как деянием поистине зверским… Они ничего не считают в такой степени бесславным, как славу, добытую в бою…»

«…нигде нет такого превосходного народа и более счастливого государства…»

К небыли тянутся не за правдой.

К небыли идут за утешением.

Вечные мечтания, обманчивые поверья, когда что угодно лучше, чем то, что есть, и некуда выйти из мира грёз, – всё впереди, сеньоры и сеньориты, всё еще впереди.

Недостижимое – оно на подступах, примите к сведению.

«Между тем на деревьях уже щебетали хоры птичек радужного оперения… Хрустальные воды ручейков, журча меж белых и желтых камешков, понесли свою дань ожидавшим их рекам…», а наши герои держат путь к тому месту и к тем людям, где не захочется уходить из жизни.

Дорога, по которой бредут без цели, – зачем она?

Катит инвалидная коляска.

Далия шагает.

Пинчик.

Ребенок на коленях у Дана.

Духи – высвистывая свое.

«Приключения дорожные… – выговаривал отважный рыцарь. – Здесь ты всегда можешь рассчитывать на то, что тебе проломят череп или же отрубят ухо, но ни на что больше…», – оттого маме и свойственны опасения.

«Куда тебя занесло, Санчо?» – «Далеко, мама». – «Кто ведет вас? Тот, который в коляске?» – «Нет, мама. Та, которой ни в чем не откажешь». Похмыкает на его слова: «Ты доверяешь женщине, сын мой?» – «Хотелось бы, мама». – «Легковерен ты, Шмуэль Пинчик». – «Какой есть, мама, какой есть».

– Мы не потерялись, Дан? Не кажется ли тебе?..

Далия – которой путь не в тягость:

– Мы идем! Идем мы! А что, как – разберемся на месте.

Ребенок – поправляя:

– Я еду.

Глядит на всех, как высматривает.

Ясным, будто промытым взором.

Спрашивает старца – дотошный и пытливый:

– Ты кто?

Спрашивает других:

– Мы куда?

Головой вертит:

– Это зачем?

Мама его:

– Он у меня не плачет. Всё в себе держит. Уберечь бы от невзгод, да как?

Поступь ее легка.

Вид притягателен.

– Нарожаю ему братьев с сестричками, нашлось бы с кем…

Как не пропеть при этом романс-назидание:

Благомыслящим девицам,
Что желают выйти замуж,
Безупречность нравов служит
Доброй славой и приданым…

А их уже ожидают, кликами встречая, насельники тех мест.

Приглядываясь.

Прицениваясь.

Которые едят и не насыщаются. Желая, чтобы всё оставалось, как есть, только с добавками.

– Непоседы вы наши…

– Всё-то им неможется, неуёмным…

– Неизведанного пожелали? Ну-ну…

– Достанет ли его на всех?..

Кто завидует, кто поплевывает вослед, хамоват и задирист, – не о них сказ.

– Давайте с нами, – завлекает Пинчик.

– Вы уж как-нибудь сами, без нас…

– Помянем, если чего...

На пути забор.

Надпись на нем.

«Что найдете, того вы и стоите».

Подписано крупно, витиевато:

Пинчик.

Пинчик.

Пинчик.

Он не беспокоится, незачем: всякому видно – не его почерк.

– Что лучше, Дан? Порядочный человек, который знать тебя не желает, или прохвост с объятиями? Кого привечать, Дан, кого отваживать?..

– Перестань задавать вопросы, друг мой, – ответствует тот. – Найди уже свои ответы.

– Кругом одни ответы, у всех и на всё. Может, один я остался с вопросами.

Духи на это, обхохатываясь, – гурьбой и вперебой:

– И у нас…

– И у нас накопилось…

– Когда отпадут уши, на чем будут очки держаться?..

Призадумались.

– Пенсне сгодится. Монокль с лорнетом…

Самый из них сметливый:

– Ничего себе!.. Дух с лорнетом. Другой с моноклем. Смеяться над вами станут, голубчики.

Вздохнули хором.

– Может, не отпадут…

Схватились за головы, а ушей у них нет.

И головы.

И остального.

В затылке бы почесать, да где ж его взять?..

Стелется по дороге машина, огибая прохожих.

Плоская. Иссиня-черная. На батарейках.

Шагает следом бледноликий и долговязый, не молодой, не старый, как затерялся в возрасте, – пульт управления в руках.

То влево направит ее, фарами подмигивая. То вправо. То вкруг себя, без особого интереса.

Встала машина.

Сутулится над ней, угрюм и сосредоточен, истомлённый, не иначе, терзанием.

Взглядывает исподлобья: достойны ли откровений?

Решает: недостойны, вспыльчив и нестерпим.

– Вы мне безразличны.

«Нельзя ли повежливее?.. Или, быть может, местные обычаи таковы, что всякий болван имеет право так разговаривать?..», – ребенок, высматривая снизу:

– Дяде плохо.

Наклоняется к нему, как переламывается.

– Ты кто?

Ребенок:

– А ты?

– Я – никто. Ничто – я… Машину мою хочешь?

– Лошадь хочу.

Повелительно:

– Купите ему лошадь. С седлом, уздечкой и на колесиках. Чтоб наигрался в малые годы.

– Не хочу на колесиках. Живую пускай купят.

Всем любопытно.

– Где держать ее будешь?

– В гараже.

– Кормить чем?

– Мама принесет.

Далия:

– Он у меня такой. Уйдет в желания свои, не выманишь оттуда.

Бледноликий – приседая, чтобы лицом к лицу:

– Босиком по траве? Хочется?

– Хочется, – отвечает ребенок.

– Кузнечиком? Легкокрылым и тонконогим?

– Тоже.

– Самое твое занятие…

И выдохом – только ему:

– Слушай. Может, пригодится…

Головой к голове:

– Жизнь мою – косолапит от рождения. Под вечные спотыкания.

– Под спотыкания, – повторяет ребенок.

– Надежды подавал с младенчества, вроде проклевывалось, но каждый раз не то. Не то, и не то. И обратился в далекое завтра, где всякое еще допустимо…

– Всякое, – соглашается ребенок.

– А эти, вокруг, завлекая: «Завтра – оно через год… Через пять… Через восемь… Завтра переносится на послезавтра…» Откуда ему взяться, этому завтра, когда кругом сплошное вчера?..

– Вчера, – соглашается.

Встает во весь рост.

Окриком тихим:

– Вы. Которые без оглядки. Проскакивают через годы…

Пальцы на пульте мелькают.

Длинные. Нервные.

Машина крутится у ног.

Как вынюхивает по следу.

– Нищий перед вами. Натура такая. Нищая… Только не жалейте, не надо. Обойдусь без этого.

Уходит безоглядно.

Вслед за машиной, не доиграв в детские годы. Недосказав самого главного. Недолюбив – в надеждах на завтра.

И властно – издалека:

– Купите ему лошадь. Живую!..

Пинчик – в сокрытых мечтаниях: «Я бы тоже не отказался…» Прикидывая: «Чтобы ускакать в те края. К тем людям. Где от всякого тебе праздник…»

Но духи – потешаясь и потешая:

– Лошадь ему подавай…

– Да знаешь ли ты, где у нее подпруга, кавалерист Пинчик?..

– Где недоуздок?..

– Скажут: супонь рассупонилась…

– А ты чего?..

Решают дружно – балагуры и пустобрёхи:

– Иди лучше в кентавры. Сам себя взнуздал. Сам и поскакал, кентавр Пинчик…

«Почему они насмехаются над тобой, Санчо?» – «Я простак, мама». – «Простаку подобает разумение, сын мой, иначе это не простак». – «Где его взять, мама?»

Сёма-десантник, лихой вояка, проходит стороной.

Вид истомленный. Сапог запыленный. Мешок с пищевым запасом пообмяк.

– Ноги сбил. Запас подъел. Никак на войну не попаду.

– На какую?

– Хоть на какую.

– Нет, что ли?

– Хватает, только выбирай.

– Так что же, Сёма?

– Приду – а они уж замирились. Не успеешь пулю послать, гранату кинуть… Мельчают народы.

Озабоченный. На уходе:

– Вы-ху-холь… Хоть свою войну начинай. Где вы, Бабахин с Бабихиным?..

Причитания вдогон.

Из глубокого тыла.

– Сёмушка, негодник ты наш…

– Куда тебя несет, дуралея?..

– Где голову сложишь? Кого в сиротстве оставишь?..

Голосок за спиной:

– Безмозглый, однако, этот Сёма.

– Вовсе нет, – возражает автор. – Безмозглые нынче перевелись. Войди в интернет и черпай себе, черпай… Другим рассылай, чтоб поумнели.

Распахивается окно.

Выглядывает некто, горестный и неприютный, с лицом прирожденного неудачника.

Будто смотрит на всех сразу или ни на кого.

И стоном бедственным, в толчею пребывания:

– За что вы меня не переносите? Ну, за что?.. Какой ущерб нанес, втёршись в ваши ряды?..

Прохожие останавливаются.

Головы задирают.

– Отчего вы меня не понимаете? Ну, отчего?..

– Может, выражаешься невнятно? – вопрошают. – Слова сплетаешь без смысла?

– Где он, этот смысл?..

– Не ко времени, может, родился?

– Кто из нас ко времени?..

За грудь хватаясь.

Голос срывая.

– Не приживаюсь я, не вписываюсь. Право на пребывание – сомнительно…

Старец тормозит.

Команда его останавливается.

Духи зависают – приуставшие от впечатлений.

– Берем, – решает ребенок.

– Еще как берем, – решает Далия. – В те края и к тем людям…

Но горестный и неприютный – прикрывая окно.

Задергивая штору:

– Не сманивайте меня. Не надо. Ибо недостоин иного, недостоин!..

Старец в коляске:

– Страдальцу от мук его – в шуты или в юродивые. Которые смеются, когда плачут.

– Он не плачет, Дан.

– В душе, Пинчик, в душе. Только не каждому это по силам.

Далия – о своем:

– Перетерпеть всякое можно. Было бы ради кого...

назад ~ ОГЛАВЛЕНИЕ ~ далее