ОЧЕРК ДВАДЦАТЬ ШЕСТОЙ

Новый ритуальный навет. "Мстиславское буйство". Городок Копыль Минской губернии.

Законов в России‚ как известно‚ очень много‚ да и законов о евреях не оберешься; не случайно говорил писатель Айзик Дик: "Каждый городовой может смело взять за шиворот любого еврея и потащить в участок: уж какой-нибудь обход закона за ним окажется".

1

В 1844 году министерство внутренних дел опубликовало малым тиражом особую записку – "Розыскание об убиении евреями христианских младенцев и употреблении крови их". Ее составители не знали еврейского языка‚ не могли пользоваться еврейскими источниками и потому повторили прежние нелепые обвинения, перечислив случаи "злодейского изуверства евреев" с давних времен. Экземпляры этой записки вручили Николаю I и наследнику престола‚ великим князьям и членам Государственного Совета. На ее обложке значилось – "по приказанию господина министра внутренних дел"; эта записка стала практически официальным документом и сделала свое дело к моменту появления нового ритуального навета.

Весной 1853 года в окрестностях Саратова обнаружили тела двух пропавших мальчиков, на их трупах обнаружили признаки обрезания. Следователи решили‚ что это ритуальное убийство‚ и обвинение пало на евреев города – солдат местного гарнизона и нескольких торговцев. Арестовали солдатского цирюльника Михаила Шлифермана‚ который делал обрезание еврейским детям‚ арестовали торговца мехами Янкеля Юшкевичера‚ его крещеного сына солдата Федора Юрлова и многих других; в городе не хватило мест в тюрьмах и полицейских участках, пришлось нанимать помещения в частных домах.

Вскоре объявились "свидетели"‚ которые сообщали самые невероятные подробности этого дела. Один из них рассказал‚ как он случайно зашел в еврейскую молельню и увидел‚ что евреи – при дневном свете и незапертых дверях – вытачивали кровь из христианского мальчика. А гарнизонная проститутка сообщила следователям‚ будто бы со слов жены Юшкевичера‚ что за бутылочку христианской крови ее муж получил два миллиона рублей‚ а солдат Шлиферман – четыре миллиона. "Пусть пятьдесят человек показывают‚ что мы резали мальчиков‚ – говорила жена Юшкевичера‚ – всё это ложь и клевета. Мы так же резали мальчиков‚ как вы их резали!" А ее муж во время допросов взывал к небу: "Боже мой‚ где же Ты? Что Ты там делаешь? Как это допускаешь?.."

Слухи о ритуальном убийстве распространились в окрестностях Саратова и вызвали к жизни новые дела о "похищении мальчиков" – уже не только евреями‚ но украинцами и немцами-колонистами. Саратовское дело тянулось восемь лет; судебная комиссия сняла с евреев обвинение в убийстве, приговорив лжесвидетелей к каторжным работам, – однако Государственный Совет пересмотрел дело, признал Шлифермана‚ Юшкевичера и его сына виновными в убийстве мальчиков, присудил к каторжным работам на срок до двадцати лет. Члены Государственного Совета не подтвердили ритуальный характер убийства и особо отметили‚ что вопрос об употреблении евреями христианской крови "остается неразрешимым".

Старый Янкель Юшкевичер‚ пережив остальных осужденных‚ просидел в тюрьме пятнадцать лет‚ ослеп и был помилован Александром II по просьбе влиятельных французских евреев. Последние годы жизни он провел среди родных в Харькове; на его могильном памятнике написали такие слова: "Голос плача моего да поднимется к небу!"

2

Это случилось 29 декабря 1843 года в городе Мстиславле Могилевской губернии: солдаты городской инвалидной команды обнаружили в еврейской лавке два ящика контрабанды. Они хотели отвезти ящики в полицию‚ но еврей-извозчик воспротивился‚ и тогда солдаты избили его, прикладом ружья тяжело ранили в голову. С базарной площади набежала толпа‚ стала теснить солдат‚ в этот момент подпоручик Бибиков‚ начальник инвалидной команды‚ будучи навеселе и "видя удобный случай поколотить жидов"‚ приказал солдатам бить евреев. Началась свалка. Полилась кровь. Толпа разбежалась. Ящики с контрабандой отвезли в полицию‚ а затем обнаружили‚ что несколько солдатских ружей были поломаны.

Местные власти опасались‚ как бы евреи не стали жаловаться на их самоуправство‚ и в тот же день составили акт. В нем они написали‚ что евреи города взбунтовались и напали на конвой‚ чтобы отбить контрабандный товар. Но через день те же самые люди одумались и составили новый протокол‚ где отметили: "во время выемки контрабанды помешательства никакого не происходило". Подпоручик тоже понимал‚ что "перешел границу и чрез меру потешился над евреями"; эта история‚ вероятнее всего‚ прошла бы незамеченной‚ но в дело вмешался еще один человек, и ситуация стала угрожающей.

Это был некий Арье Брискин‚ человек злобного характера‚ на которого жаловался весь город – евреи и христиане. Губернатор предложил кагалу сдать его в солдаты, Брискина посадили в острог‚ но там он крестился и вышел на свободу под новым именем – Александр Васильев. Он даже ездил в Петербург с доносом на евреев города‚ но жалоба не подтвердилась и на него завели дело о клевете. Узнав о событиях на базарной площади‚ Васильев сообразил‚ что появилась возможность свести счеты с прежними единоверцами. Он предложил подпоручику Бибикову послать рапорт о бунте евреев‚ угрожал даже‚ что сам сообщит об этом‚ однако за двести рублей соглашался на мировую. Подпоручик отправил его к евреям города‚ чтобы те уплатили семьсот рублей – двести Васильеву, пятьсот ему‚ но торг не состоялся, и донесение о "бунте" ушло в Могилев.

Дело закрутилось‚ и могилевский губернатор сообщил в Петербург‚ что триста евреев пытались отбить ящики с контрабандой. "Евреи‚ – докладывал он‚ – напав с азартом на конвойных нижних чинов‚ причинили им жестокие побои... Изломано у конвойных десять ружей‚ четырем человекам нанесены по лицам боевые знаки‚ пятому перебита рука". Министр внутренних дел сдержанно отнесся к этому‚ но Николай I повелел без промедления: "Главных виновников по этому происшествию предать военному суду‚ а между тем‚ за буйственный поступок евреев того города‚ взять с них с (каждых) десяти человек одного рекрута".

Известие об этом ошеломило евреев Мстиславля. Они с трудом выполняли ежегодную норму поставки рекрутов‚ а теперь с них полагалось внеочередно еще 193 человека. Вся община со свитками Торы‚ рыдая‚ пошла на кладбище‚ где они три дня постились и молились над могилами предков с просьбой о заступничестве. "По отзывам городских жителей-христиан‚ – сообщали в Петербург‚ – вопль и стенание их превосходили всякое вероятие". А в еврейской хронике сказано об этом более драматически: "Весь народ затрепетал; волосы встали дыбом на голове‚ лица побледнели‚ все смотрели друг другу в глаза‚ как бы спрашивая: откуда же придет спасение наше?.. И горько завопили сыны израильские‚ взывая к Богу: "Неужели Ты хочешь истребить остаток Израиля?.. Сжалься хоть над нашими малыми детьми!"…"

А в Мстиславле начала работать следственная комиссия, открылся пункт по приему рекрутов. Чиновник из Петербурга докладывал‚ что специально назначенные люди "без всякого сострадания днем‚ а более в ночное время‚ ездили на подводах и забирали всех возрастов евреев‚ начиная с семи лет‚ в полицию и в пожарный дом, без всякого стыда торговались за выпуск и освобождение от рекрутства..." Забирали даже из синагог во время молитвы: взрослых – по списку‚ а малолетних по жребию‚ который тут же бросали. Детей вырывали из рук родителей и уводили на призывной пункт; дело шло споро‚ и через малое время сдали в солдаты 32 человека.

Почти год Мстиславль был на осадном положении‚ даже христиане страдали от этого бедствия. Торговля в городе прекратилась. Иногородние боялись туда приезжать. Убегавших из города ловили и в кандалах возвращали назад. На кладбище и в синагогах постоянно молились об отвращении беды. Многие семьи голодали‚ потому что мужчины не могли выезжать на заработки‚ и евреи из соседних местечек привозили хлеб для раздачи голодным. А следственная комиссия пока что записывала показания главных свидетелей – выкреста Васильева‚ некоего еврея Меньки‚ который ожидал суда за свои проступки‚ и известного в городе портного-полуидиота. Они добавляли подробность за подробностью, даже договорились до того‚ что евреи будто бы нещадно били солдат пудовыми гирями. Давали показания протоиерей‚ почтмейстер и другие лица‚ чтобы уличную драку обратить в еврейский "бунт" и выгородить местное начальство.

Первыми арестовали тех членов кагала‚ которые некогда подписали протокол о сдаче в рекруты Брискина-Васильева. В тюрьме оказалось 160 человек; они ни в чем не признавались‚ и тогда в город приехал губернатор из Могилева. Запуганные евреи послали к нему депутацию с хлебом-солью‚ но он не пожелал принять дары и грозно закричал: "Прочь‚ изменники и бунтовщики! Не думайте‚ что избегнете наказания!" Губернатор лично допрашивал свидетелей и обвиняемых‚ но‚ не получив нужных показаний‚ приказал всем арестованным обрить правую сторону головы‚ правый ус и левую сторону бороды. Первым обезобразили нотариуса Лейтеса‚ главного врага Васильева‚ и весь день Васильев носил его "волосы по городу, показывал жене и родным Лейтеса‚ хвастаясь своей властью". Губернатор отстранил от должности квартального надзирателя‚ который не соглашался давать нужные показания‚ а затем сообщил в Петербург‚ что "из собранных сведений удостоверился" на месте в еврейском "бунте".

На защиту мстиславских евреев выступил купец Ицхак Зеликин из Монастырщины. Он плохо говорил по-русски‚ однако у него были деловые связи с влиятельными людьми‚ и он помогал единоверцам деньгами‚ советами и ходатайствами. "Реб Ицеле Монастырщинер‚ – говорит о нем народное сказание‚ – был самым обыкновенным евреем. Он даже не был особым ученым. Вёл большие дела‚ держал казенные подряды‚ имя реб Ицеле гремело по всей округе‚ в десяти губерниях‚ на сотни верст кругом. И приобрел реб Ицеле такой почет и имя не богатством‚ даже не своей щедростью‚ а готовностью идти на самопожертвование за своих братьев-евреев. Где бы ни случилось несчастье‚ напраслина‚ напасть – бежали прежде всего к реб Ицеле‚ и он никому не отказывал в помощи и защите".

Перед тем как отправиться в Петербург‚ реб Ицеле посоветовал мстиславским евреям назначить пост‚ молиться в синагогах‚ со слезами умолял Всевышнего‚ чтобы "умудрил его для спасения несчастных". В столице реб Ицеле сумел передать прошение начальнику Третьего отделения графу А. Бенкендорфу‚ и тот – после проверки – доложил императору‚ что евреев до окончания следствия не выпускают из Мстиславля‚ "по недостатку хлеба многие из них начали пухнуть"‚ а местные власти задерживают "не подлежащих набору‚ а потом за деньги освобождают их". Николай I повелел: "с виновными поступить по всей строгости законов"‚ и в Мстиславле была создана новая следственная комиссия с участием чиновников из Петербурга.

Комиссия определила, что евреи не собирались отбивать контрабандный товар‚ а драку начали солдаты. Да и подпоручик Бибиков признался‚ что сам поломал два ружья для подкрепления своей версии и ложно показал в донесении‚ будто одному из солдат сломали руку. Доносчиков-лжесвидетелей и некоторых чиновников города велено было отдать под суд‚ а с ними и нескольких евреев – за активное участие в драке. Но самое главное: Николай повелел прекратить дополнительный набор в рекруты и возвратить по домам тех‚ что отданы были в солдаты сверх нормы.

2 ноября 1844 года чиновник особых поручений прибыл в Мстиславль и объявил евреям о царском повелении. "Восторга... – докладывал он‚ – описать невозможно. Они рыдали‚ падали ниц на землю‚ молились за здравие Государя Императора... Потом‚ когда первые порывы радости несколько утихли‚ всё еврейское общество отправилось в синагогу молиться Богу... Никак не ожидали они избавления взятых уже в рекруты". Многие годы евреи Мстиславля постились в тот день‚ когда пришел указ о взятии в рекруты каждого десятого‚ читали благодарственные молитвы в день избавления.

Остается добавить‚ что выкрест Васильев открыл в городе гостиницу‚ любил гулять по базарной площади, беседовать с евреями на идиш. Даже с собственной женой‚ которая крестилась‚ он разговаривал на идиш‚ потому что русский язык они знали очень плохо. Другой доносчик‚ некий Менька‚ лечил больных‚ но евреи к нему не ходили, дел с ним не имели. Менька жил уединенно‚ лишь на праздники приходил в синагогу, молился в стороне от всех. Его ненавидела за прошлое вся община‚ а дети распевали песенку‚ которая начиналась такими словами: "Пусть лекаря Меньку схватит чума!"

3

Появилось немало легенд о "мстиславском буйстве", и в каждой из них упоминается заступник евреев реб Ицеле Монастырщинер – "память праведника да будет благословенна". Одну из легенд – со слов витебского старика-еврея – записал и литературно обработал писатель С. Ан-ский. В ней рассказывается о том‚ как евреев обвинили в бунте, даже в убийстве солдата‚ и реб Ицеле Монастырщинер вместе с раввином города Мстиславля поспешили в Петербург (под именем Кукрин выведен в легенде министр финансов граф Е. Канкрин).

"Реб Ицеле ехал в Петербург не так себе‚ не на ветер. Он был очень дружен с самим Кукриным‚ первым министром при дворе. Кукрин души не чаял в реб Ицеле‚ называл его не иначе‚ как "мой Ицка", иногда советовался с ним о государственных делах. Кукрин принял его с почетом‚ усадил в самом лучшем зале‚ выслушал историю до конца и сказал:

– Слушай‚ Ицка! Ты знаешь‚ что для тебя я готов всё сделать. Но тут я бессилен помочь. Государь пылает гневом. Он ничего слышать не хочет. С ним нельзя даже заговорить об этом деле.

Но реб Ицеле не был ребенком. Он не смутился и сказал:

– Властелин мой‚ Кукрин! Это для меня не ответ. Ты должен спасти мстиславскую общину. И если ты это сделаешь‚ я твой вечный должник на многие поколения. Понимаешь?..

Когда Кукрин услышал такие слова‚ он начал ходить по комнате и думать. Долго думал‚ а потом сказал:

– Я попытаюсь поговорить с наследником. Может быть‚ он заступится. Он любит евреев. Завтра я дам тебе ответ.

Назавтра приезжает на постоялый двор сам Кукрин и говорит:

– Ну‚ Ицка‚ вы имеете великого Бога! Наследник согласился поговорить с государем. Но прежде он хочет видеть тебя и раввина. Завтра в три часа дня я повезу вас во дворец...

Реб Ицеле и раввин всю ночь провели в слезах и молитвах. Утром они совершили омовение, надели чистое белье и поехали в царский дворец.

Огромный зал‚ украшенный золотом и драгоценными камнями‚ был полон министрами и генералами‚ сенаторами и графами. Все стоят молча‚ навытяжку‚ и ждут. А у дверей – два солдата с обнаженными саблями.

Пал на реб Ицеле великий страх и трепет, и вот открылась дверь‚ за ней открылась другая дверь‚ и третья‚ и четвертая‚ и так – двадцать дверей‚ одна за одной‚ у каждой двери по два солдата с обнаженными саблями. И появился наследник. Он был одет в золотое платье‚ на голове его была корона‚ он весь сиял.

– Реб Ицеле! – прошептал раввин. – Он не касается земли...

Сердце у реб Ицеле замерло‚ в глазах потемнело. А наследник двигался всё ближе‚ ближе‚ ближе... И становился всё больше‚ всё выше‚ всё грознее...

– "Благословен Ты‚ Господь наш‚ Владыка мира‚ уделивший из Своего величия смертному..." – прошептал реб Ицеле обязательную при виде особ царской крови молитву и... упал в обморок.

Очнувшись‚ он увидел себя на кровати‚ в богатой и роскошной комнате‚ а вокруг него стояли самые великие доктора с лекарствами. В это время входит Кукрин и говорит:

– Ицка! Ваш Бог опять заступился за вас. Наследник был очень тронут тем‚ что ты упал в обморок. Он рассказал об этом государю‚ а государь сказал: "Человек‚ который падает в обморок при виде царского лика‚ не станет лгать. Приведите его ко мне"...

Реб Ицеле испугался государя гораздо больше‚ чем наследника. Особенно испугался он его строгого взгляда. У императора Николая был такой взгляд‚ от которого самые сильные люди падали в обморок‚ а у женщин бывали выкидыши. Лишь благодаря укрепляющим каплям мог реб Ицеле устоять перед императором.

Как только царь увидел его‚ он тотчас же гневно крикнул:

– Как вы‚ жиды‚ осмелились убить моего солдата?!

– Властелин мой‚ государь! – ответил реб Ицеле‚ низко кланяясь. – Евреи неповинны в крови твоего солдата.

– Но мои чиновники написали мне‚ что евреи убили солдата. Я моим чиновникам верю!

– Твои чиновники – люди‚ – ответил на это реб Ицеле‚ – и могли ошибиться. Пошли‚ государь‚ высшего генерала‚ чтобы он мог исследовать дело‚ и правда выяснится.

Тут царь взглянул ему прямо в глаза так‚ что у реб Ицеле кровь застыла в жилах‚ и спросил:

– А что будет‚ если генерал‚ которого я пошлю‚ тоже подтвердит‚ что евреи убили солдата? Чем ты мне тогда ответишь за то‚ что обманул меня‚ своего государя?

– Властелин мой‚ государь! – ответил на это реб Ицеле. – Чем я‚ ничтожный червь‚ могу отвечать перед тобой? Но если ты спрашиваешь‚ я должен отвечать. Если окажется‚ что я обманул тебя‚ пусть всё мое состояние будет взято в казну; у меня есть семеро сыновей – пусть все они будут сданы в солдаты. А меня самого вели заковать в кандалы и сослать на каторгу.

Этот ответ понравился государю. Он положил реб Ицеле руку на плечо и мягко сказал:

– Поезжай домой. Сегодня же поедет в Мстиславль генерал исследовать дело. И если окажется‚ что евреи не виноваты‚ будь уверен‚ они не будут наказаны...

Ну что рассказывать дальше?.. Реб Ицеле в тот же день поехал домой. В тот же день выехал в Мстиславль и важный генерал. Три недели продолжалось следствие – и выяснилось‚ что у одного солдата нечаянно выстрелило ружье и другой солдат был убит. Наказание сняли с евреев‚ и они учредили в память этого дня местный праздник‚ который празднуется ежегодно‚ до сих пор..."

4

Можно много и долго рассказывать о временах правления Николая I, о событиях той эпохи‚ но из разрозненных частностей не сложится общая картина жизни еврейского городка или местечка – день за днем‚ событие за событием. Нужен выходец из этой среды‚ который оставил бы свои воспоминания, подробные и достоверные. Жил в России еврейский писатель Абрам Израилевич Паперна‚ который описал жизнь родного городка в николаевскую эпоху. Попробуем повторить его рассказ – с большими сокращениями и в иной последовательности‚ сохраняя‚ по возможности‚ стиль автора.

Городок Копыль Слуцкого уезда Минской губернии с его деревянными‚ крытыми соломой‚ иссохшими и сгнившими бревенчатыми домами стоял на высокой горе‚ посреди полей‚ лугов и лесистых холмов. В описываемое время Копыль мог иметь около трех тысяч душ населения: евреи‚ белорусы и татары – представители трех различных миров. Христиане и магометане расселялись в боковых улицах по уступам горы и под горой‚ евреи же – на вершине горы‚ где находилась базарная площадь. Из-за такого видного места‚ занимаемого евреями‚ а также из-за их сравнительной многочисленности и свойственной евреям подвижности‚ Копыль на первый взгляд производил впечатление чисто еврейского городка.

У православных христиан Копыля и его окрестностей был только один храм‚ а у евреев на синагогальном дворе – синагога‚ бейт-мидраш‚ клойз и молельня общества портных. Там же помещался и дом раввина‚ который всегда был открыт для каждого. Все денежные‚ супружеские и прочие споры у евреев решались раввинским судом‚ к которому с полным доверием обращались и местные христиане в спорах с евреями. Суд этот был – надо отдать ему справедливость – скорый‚ справедливый, притом очень дешевый. Пострадавший обращался к раввину‚ раввин посылал служку за обвиняемым‚ и тот немедленно являлся – случаев неявки не бывало. Затем обе стороны клали на стол плату за судебное разбирательство – всё равно сколько‚ только поровну‚ и разбор начинался. Наконец произносился приговор в окончательной форме‚ который беспрекословно исполнялся без помощи судебных приставов‚ в силу авторитета раввина.

Клойз был единственным каменным зданием в городке и служил молитвенным домом для почтенных копыльцев‚ выделявшихся знатностью рода‚ талмудической эрудицией‚ набожностью или благотворительностью. По субботам и на праздники они одевались в черные сатиновые одежды с бархатными воротниками и в меховые шапки с бархатным верхом – "штреймель". Одежды часто бывали ветхими‚ перешедшими по наследству от предков‚ шелк и бархат утрачивали свой первоначальный цвет‚ мех из штреймеля мало-помалу вылезал‚ – тем не менее эти‚ как их называли‚ "красивые" или "шелковые люди" сознавали свое достоинство, умели внушить к себе уважение других.

Почтенные копыльцы относились пренебрежительно к ремесленникам‚ извозчикам‚ чернорабочим‚ которые были менее сведущи в Законе и не могли уделять время молитве и богоугодным делам. Знатный копылец ни за что не выдал бы свою дочь за ремесленника: это считалось позором для семьи. "Слава Богу‚ – любили повторять они‚ – в нашем роду нет ни одного выкреста и ни одного ремесленника". После утренней и вечерней молитвы "шелковые люди" занимались в клойзе своим любимым предметом – изучали Талмуд. Клойз заменял им и клуб: в сумерки любили они собираться в теплом уголке за печкой‚ чтобы вести дружескую беседу о религиозных и светских делах, а также о политике, внешней и внутренней.

Был среди них староста кагала реб Хаимке‚ сутуловатый и подслеповатый‚ который во время молитвы плакал‚ рыдал‚ проливал горючие слезы‚ за что его и прозвали "гройсе баалбехи" – "великий плакальщик". Был там и реб Лейзер Янкель‚ обиженный природой‚ которая отказала ему в самом необходимом – в бороде‚ что он считал величайшим для себя несчастьем. Напрасно он сжимал и щипал свой подбородок: ничего не выжал и не выщипал. Реб Лейзер Янкель принадлежал к разряду "харифов" – изощренных талмудистов‚ его ум постоянно работал над проблемами‚ им самим созданными. Реб Лейзер Янкель не изучал Талмуд для его применения в жизни: это‚ по его мнению‚ было делом плоских голов‚ "ремесленников", но из отдельных камушков‚ разбросанных по безбрежному пространству Талмуда‚ он воздвигал восхитительные воздушные замки‚ из отдельных искр‚ таящихся в недрах Талмуда‚ устраивал великолепные умственные фейерверки‚ – а для этого надо быть художником‚ творцом‚ каким и был он‚ реб Лейзер Янкель.

Приходил в клойз и реб Лейбке‚ прозванный "га-кадош" – святой. Специальностью его была кабала‚ а любимой книгой – книга "Зогар"‚ которую он изучал постоянно‚ стараясь с ее помощью постигнуть сокровенные тайны Торы. Реб Лейбке забот не имел‚ потому что владел домом на базарной площади‚ да и жена его – деловая женщина‚ просто сокровище – открыла способ производства "нектара", не то пива‚ не то кваса‚ какой-то мути трудно определимого цвета и вкуса‚ который копыльцы окрестили "унтербир" – "подпиво". Копыльцам этот напиток очень нравился‚ и по субботам‚ мучимые жаждой после горько-соленых закусок‚ с женами и детьми они отправлялись в дом реба Лейбке‚ чтобы освежиться живительным напитком. Конечно‚ торговать в субботу нельзя‚ но находчивые копыльцы умели обходить Закон на законном же основании. Жена реба Лейбке и не торговала‚ только позволяла всем и каждому черпать из кадки и пить без меры‚ сколько душе угодно. Цена была любому известна – по грошу с лица‚ но денег она не брала‚ ибо знала‚ что можно отпускать в кредит‚ и‚ действительно‚ случаев утайки никогда не было.

Среди прихожан клойза был и реб Лейзерке‚ сын покойного копыльского раввина‚ который унаследовал от отца его соболью шапку‚ лисью шубу и набожность‚ но уступал отцу в знании Талмуда. В жизни он был неудачником‚ и все его занятия – помощник раввина‚ меламед‚ а при случае и сват‚ не доставляли хлеба досыта. Реб Лейзерке скорбел и сокрушался не из-за личных невзгод: его мучило и жгло народное горе‚ безбрежная еврейская боль. Он молился долго‚ усердно‚ кричал‚ стучал кулаками; в молитве его всегда слышалось: "Что же это такое‚ Господи‚ творится на Твоем свете? Ты носил Свою Тору ко всем семидесяти народам мира‚ и никто из них не хотел взять на себя эту ношу; мы же ее охотно приняли, свято исполняем шестьсот тринадцать писаных Твоих заповедей и тысячи неписаных‚ – какая награда за это? Мы отданы‚ как овцы‚ на заклание‚ на избиение‚ на издевательство‚ на поругание‚ и Ты всё это видишь и терпишь? Где же после этого Твоя справедливость?.." Бедный реб Лейзерке! Он никак не мог примириться с рассеянием народа. Другие терпели и притерпелись‚ а он не мог.

В копыльском клойзе была довольно богатая библиотека: Талмуд‚ раввинская литература‚ нравоучительные книги. Не было в этой библиотеке лишь светской литературы‚ которая считалась вредной и запрещенной‚ но появлялась, тем не менее, в Копыле тайным‚ контрабандным путем. Было в городке и много частных библиотек меньшего размера. Шкаф с книгами‚ с полным комплектом Талмуда в красном кожаном переплете считался лучшим украшением дома зажиточного еврея‚ как жемчуг и брильянтовые серьги для его жены. У женщин тоже были свои библиотечки из книг‚ написанных на идиш‚ так как женщины древнееврейского языка не знали. Это были молитвенники‚ нравоучительные рассказы из еврейской истории‚ переделки "Бовы Королевича" и "Тысячи и одной ночи"‚ а также бытовые рассказы на идише плодовитого писателя Айзика Дика. Небольшие брошюры с его рассказами печатались ежемесячно на самой дешевой бумаге‚ продавались по нескольку копеек за штуку‚ и женщины‚ отправляясь по пятницам на базар‚ приносили домой вместе с продуктами эти книжки‚ на которые серьезные мужчины смотрели со снисходительной улыбкой.

В Копыль заезжали порой странствующие канторы со своими певческими группами‚ давали концерты в синагоге к неописуемой радости копыльцев. Синагога набивалась до отказа‚ до удушия‚ места брали силой‚ локтями и кулаками; молодежь взбиралась на подоконники‚ на столы‚ на книжные шкафы‚ на печь и с выпученными глазами, раскрытыми устами прислушивалась к военным маршам и опереточным мелодиям‚ прилаженным к словам молитв. Приезжал в городок и некий Мойше по прозвищу Рамбам‚ "великий человек на малые дела"‚ который изумлял всех своей феноменальной памятью и сообразительностью. Этот Мойше мог сразу же назвать число горошин в полной тарелке гороха; мог повторить наизусть‚ слово в слово‚ только что прочитанную ему большую статью; а когда прокалывали иглою насквозь страницы Талмуда‚ он мог без ошибки сказать‚ какие именно слова проколоты на каждой странице огромной книги: это называлось "знать книгу на иглу".

Приезжали в Копыль и сборщики денег на иешивы‚ для жителей Святой Земли‚ на восстановление сгоревших синагог‚ и копыльцы их наделяли по мере своих сил. Приходили в городок нищие‚ массами бродившие по Белоруссии с женами и детьми‚ особенно в неурожайные годы‚ и ежедневно десятки нищих обходили все еврейские дома Копыля. Каждому давать по монетке было не под силу‚ а потому в городке изготавливали из картонной бумаги особую‚ так называемую нищенскую монету стоимостью в одну треть полушки и ставили на нее общественную печать. Жители покупали эти картонные монеты по их стоимости‚ раздавали бедным‚ а те после обхода Копыля меняли их в общине на настоящие деньги.

Перед утренней и вечерней молитвами сапожник Юдель обходил городок и в каждую еврейскую дверь дважды ударял молотком‚ призывая идти на молитву. Жалованья за это он не получал‚ даже молоток был его собственный‚ которым он вбивал гвозди в каблуки‚ но каждый копыльский сапожник охотно бы взял на себя этот труд‚ лишь бы заниматься столь богоугодным делом. В субботу‚ когда носить молоток нельзя‚ Юдель звучным голосом выкрикивал: "Евреи‚ в синагогу!" А в пятницу‚ в двенадцать часов дня‚ он тем же напевом призывал: "Евреи‚ в баню! В баню‚ евреи!" Париться в бане по пятницам хоть и не предписывалось законом‚ но считалось священным обычаем – приготовлением к встрече субботы. Копыльцы сиживали в бане часами‚ мылись‚ парились‚ хлестали себя вениками‚ а затем рассаживались по скамьям, беседовали о новостях дня и политике‚ шутили и спорили.

5

Но вот подходила чародейка-суббота, одаряла всех "добавочной душой" – веселой‚ гордой‚ совсем не похожей на обычную горемычную душу. Куда девались их сгорбленные спины‚ горько-кислые‚ мрачные лица? Празднично одетые‚ стояли они в синагоге с гордо поднятыми головами и сияющими лицами. На целые двадцать четыре часа они‚ их жены и дети были защищены от голода. Тем‚ у кого не было денег‚ дали добрые люди‚ даже у последних нищих лежала на столе хала‚ подавали на обед мясо и цимес. Да‚ в этот день нет забот‚ нет нищеты‚ нет галута-изгнания! И всё это благодаря субботе‚ которой поют гимн: "Пойдем‚ возлюбленный‚ навстречу невесте!.." Но на исходе субботы снова слышны в синагоге охи и вздохи. Кантор читает – голос его дрожит: "Да вернутся грешники в ад!.." И вот он зарыдал‚ за ним зарыдали и другие...

Копыль находился вдали от почтового тракта‚ и при запущенности дорог никакой исправник‚ тем паче губернатор‚ не заглядывал туда. В Копыле самодержавно властвовал становой пристав‚ страшный на вид‚ высокий‚ широкоплечий человек‚ который говорил по-польски‚ однако ругался и грозил непременно по-русски. Законов в России‚ как известно‚ очень много‚ да и законов о евреях не оберешься; не случайно говорил писатель Айзик Дик: "Каждый городовой может смело взять за шиворот любого еврея и потащить в участок: уж какой-нибудь обход закона за ним окажется".

А время было нешуточное‚ время николаевское; суровые меры сыпались одна за другой‚ одна другой страшнее и невыносимее. И вот в одно прекрасное утро раздался на базарной площади барабанный бой: строжайше предписывалось евреям одеваться в немецкое платье и запрещалось носить бороду и пейсы; женщинам воспрещалось брить головы и покрывать их париком. Легко себе представить ужас копыльцев: они сразу решили‚ что это подкоп под их веру. Назначен был пост. Все копыльцы горячо молились. А между тем сотский Сёмка по распоряжению станового уже потащил в участок самых почтенных евреев‚ где им бесцеремонно отрезали полы длинных зипунов‚ бороды гладко сбрили‚ а пейсы срезали до самых корней. После долгих дум решили послать депутацию к грозному становому с петицией и соответствующим случаю приношением. И что же? Депутация была принята милостиво‚ приношение – тоже‚ и гроза прошла. Сёмка перестал усердствовать‚ к отрезанным зипунам пришили новые полы всё равно какого цвета‚ бороды с пейсами со временем отросли‚ и всё пошло по-старому‚ по-бывалому.

Становой пристав оказался не злым человеком. При нем‚ вспоминали с благодарностью копыльцы‚ многое "свелось только к деньгам"‚ а со временем он так ужился с евреями‚ что по субботам заходил к ним домой‚ выпивал чарку-другую водки и отведывал их рыбы‚ до которой был большой охотник. Становой пристав даже предупредил евреев о приезде тайного ревизора‚ и копыльцы ожидали его прибытия в страхе и трепете. Правда‚ один смельчак из лавочников отозвался было: "Чего вы‚ трусы‚ боитесь? Фальшивых монет не делаем‚ контрабандой не торгуем: пускай себе приедет!" На смельчака тут же накинулся реб Хаимке и‚ ухватив его за бороду‚ крикнул: "А это не контрабанда? А пейсы‚ а халат – не контрабанда? Мы сами‚ брат‚ контрабанда‚ мы‚ и жены наши‚ и дети наши!"

Становой пристав распорядился принять меры предосторожности: мальчикам сидеть в хедерах тихо‚ всем быть дома и не выходить по делам‚ а если уж очень необходимо‚ то не иначе как в шубе (хоть дело было в жарком июле)‚ чтобы под нею не виден был халат‚ – поставив воротник‚ можно было скрыть бороду и пейсы. Еще посоветовал становой пристав убрать излишек товаров из лавок‚ чтобы их количество не повлияло на увеличение мзды. Ревизор приехал‚ на другое утро благополучно отбыл‚ и это обошлось кагалу в какие-нибудь двести рублей. Недаром сказано о Защитнике евреев: "Не спит и не дремлет Страж Израиля".

В Копыле было около двадцати хедеров‚ в них обучались все мальчики от четырех до тринадцати лет. Необязательным было учение для девочек‚ но и те большей частью умели читать молитвы и Пятикнижие в переводе на идиш. Копылец не жалел ничего для воспитания своих детей; нередко бедняк продавал последний подсвечник или последнюю подушку для уплаты меламеду. Знание в Копыле давало вес‚ уважение‚ а порой и материальные выгоды. Ученые копыльцы бывали обыкновенно слабосильны‚ бледны‚ тощи; так и полагалось‚ ибо сказано: "Тора ослабляет силы человека". Малокровие и хилость считались признаками интеллигентности и благородства‚ служили лучшими рекомендациями для кандидатов на разные должности‚ а также для женихов.

Рассказывали‚ что писатель Айзик Дик встретил однажды на улице нищего христианина, хилого‚ тщедушного‚ с искривленной спиной. "Ах‚ – воскликнул Дик‚ – как у "них" всё пропадает даром! У нас такой редкий экземпляр был бы‚ верно‚ раввином или судьей!" Невежду презирали в городке‚ но в Копыле круглых невежд и не было‚ разве что истопник-водонос Меерке‚ но тот был идиот. Однако и этот идиот кое-как знал молитвы, довольно удовлетворительно произносил благословение над Торой – в тот день‚ когда читали отрывок‚ перечислявший бедствия‚ которые постигнут народ в случае отступления от Закона. Кроме него никто не соглашался выходить с благословением к Торе в тот день‚ да и Меерке‚ понимая содержание страшного места в Пятикнижии‚ брал за это с синагоги пятнадцать копеек.

Кроме местных юношей в копыльском клойзе обучались приезжие молодые люди: "бахурим" – холостые и "прушим" – женатые‚ которые стекались сюда для изучения Талмуда. Копыльцы дружелюбно их принимали‚ и когда появлялся очередной юноша с котомкой за плечами‚ его тут же окружали‚ приветствовали и снабжали "днями"‚ то есть подбирали семь домохозяев‚ каждый из которых кормил юношу один день в неделю. Положение ученика сразу же обеспечивалось: еда у него есть‚ книг и свечей – сколько угодно‚ квартира готовая – клойз‚ а в кровати и подушках он не нуждается – спит на скамье или на земле‚ подложив под голову свой халат. Жизнь‚ правда‚ не роскошная‚ но зато свободная от забот для спокойного занятия Талмудом. Была еще одна причина радушного приема учеников‚ особенно холостых. Далеко не всякий в Копыле мог дать приданое своим дочерям‚ в таких случаях выручали бедные ученики: отец невесты должен был обещать‚ что несколько лет станет кормить новобрачных и их детей – и молодых торжественно вели под хупу.

Немало волнений причинили копыльцам проекты об открытии казенных еврейских училищ. Евреи справедливо недоумевали‚ почему правительство так сильно озаботилось их просвещением‚ не обнаруживая ни малейшего интереса к просвещению христианского населения того края‚ которое было поголовно безграмотным, не умело даже читать молитвы. Пришли к заключению‚ что это очередные "гзерот" – приговоры, новый подкоп под еврейскую веру. Не помогли опять ни молитвы‚ ни посты‚ но для копыльцев дело закончилось благополучно. Правда‚ их обложили "свечным" сбором в пользу казенных еврейских училищ‚ но в самом Копыле училище не открыли‚ и бурю пронесло мимо. Когда министерство народного просвещения стало силой навязывать меламедам новые учебники‚ расход на себя снова взяла община. Копыльский еврей повез деньги в Минск‚ заплатил за эти учебники и там же‚ в Минске‚ их бросил. В который уж раз "всё свелось только к деньгам"‚ а между тем началась Крымская война‚ и о евреях опять позабыли.

Бедна‚ сера‚ печальна была жизнь в Копыле‚ но в последние годы царствования Николая I она сделалась мрачной‚ мучительной и невыносимой. С учащением рекрутских наборов и особенно с появлением "ловчиков" в копыльском клубе – в клойзе за печкой – только и слышались вздохи‚ стоны, восклицания: "Доколе‚ о Господи‚ доколе?.." Однако оптимисты-копыльцы и в этой мрачной атмосфере нашли луч надежды‚ а в чрезмерности страданий узрели признаки спасения. Репрессии достигли крайних пределов‚ дальше некуда – следовательно‚ должен наступить поворот. Переживаемые страдания есть не что иное‚ как "предмессианские муки"‚ а Крымская война – это "война Гога и Магога"‚ которая‚ по предсказанию мудрецов‚ предшествует приходу избавителя-Мессии.

В это самое время реб Лейбке долгим постом‚ молитвами, изучением кабалистических книг вычислил время пришествия Мессии и конец страданий Израиля в изгнании. Он взял из псалма одно выражение‚ которое в переводе на русский язык означает – "как потоки на юге"‚ и определил‚ что одиннадцать букв этого выражения на иврите есть не что иное‚ как начальные буквы следующего зашифрованного пророчества: "После смерти Александра Павловича будет царствовать немногие дни Константин‚ а в дни Николая наступит избавление".

Трудно вообразить‚ какой восторг вызвало это открытие. Оно пронеслось по всей Белоруссии из конца в конец; евреи с радостью ожидали приближения мессианского времени‚ и реб Лейбке был окружен ореолом славы. Но Николай I скончался в свой срок‚ а Мессия так и не появился. Копыльцы поневоле примирились с этим горем‚ а реб Лейбке потерял веру в себя‚ впал из-за этого в уныние и преждевременно сошел в могилу.

6

Шолом Алейхем, из рассказа "Не сглазить бы!" (субботний день возницы из Касриловки): "Сплю, не сглазить бы, в эту ночь, как король, и утром отправляюсь в синагогу, не сглазить бы, как граф; а дома меня уже дожидаются, не сглазить бы, все субботние блюда: уважаемая тертая редька с безгрешным луком, крошеные яйца с милейшей печенкой, прекрасный студень с барским чесноком, горячий бульон и кугл, который так и сочится, не сглазить бы, жиром…"

В традиционной жизни общины не только одежда‚ но и блюда еврейской кухни не менялись из поколения в поколение. Готовили борщи‚ блинчики-налистники‚ паштеты‚ рыбу‚ тертую редьку с луком и гусиным жиром‚ фаршированную куриную шейку, "гефилтефиш" – желательно из щуки или карпа, "кугл" – запеканку всевозможных видов‚ "локшн" – вермишель или лапшу‚ "фладн" – пироги с начинкой из ягод‚ яблок или варенья‚ "фанкухл" – блины и оладьи‚ "леках" – пряники на меду‚ "шмалц-кухл" – сдобные мучные лепешки на гусином сале‚ "цимес" – сладкую тушеную морковь.

На праздник Пурим готовили "гоменташен", в переводе с идиша "кошельки Амана" – треугольной формы печенья‚ начиненные маком‚ фруктами или вареньем (на иврите они называются "озней Аман" – "уши Амана"). Накануне дня Йом Кипур готовили "креплах" – треугольные пельмени‚ начиненные мясом и сваренные в супе. В Шавуот ели молочные продукты, пироги с творогом; на Хануку готовили непременные "латкес" – картофельные оладьи; на Песах подавали к столу бульон с "кнейдлах" – галушками из перемолотой мацы с гусиным жиром.

Но в будние дни основной едой был грубый хлеб, отвар из крупы или кукурузы‚ селедка – основная еда у бедняков, а вкусные блюда готовили лишь к субботе и на праздники‚ если‚ конечно‚ были на это деньги.

И. Котик, из воспоминаний:

"Местечко было бедным: люди надрывались ради малого куска хлеба.

В будние дни никто не видел мяса, даже пшеничные булки и свежий хлеб ели в считанных домах. В будни ели черный хлеб, который каждый выпекал для себя раз в неделю, а то и раз в две недели, поскольку считалось – чем черствее хлеб, тем меньше его съешь. Утром ели крупяной суп – овсянку с картошкой… На обед ели борщ и хлеб с кусочком селедки…

Мясо было постное. Мясники всегда покупали самых тощих коров, у которых уже не было сил держаться на ногах… Но в субботу все евреи оживали. По сравнению с тем, что ели по будням, субботняя еда была царской… В субботу все евреи, даже самые бедные, ели рыбу; богатые покупали крупную рыбу, бедные – мелкую: ее рубили с луком и делали котлетки. Печали и обиды будней отбрасывались, весь субботний день человек радовался… о делах никто себе не позволял говорить: это считалось большим грехом…"

Особо следует упомянуть субботний "чолнт" (на иврите "хаммин" – "горячий"). Чолнт – это тушеная говядина с фасолью, картошкой, перловкой и луком‚ которые томились сутки на медленном огне. В тот же чугунок добавляли "кишке" – кишки от недавно забитой коровы, фаршированные мукой, луком, гусиным жиром, непременным перцем, а то лишь картошкой по бедности. "Чолнт" ставили в пятницу в протопленную печь, ее плотно закрывали заслонкой, и ко второй трапезе в субботу он был еще горячим.

Закон запрещает приготовление и подогревание пищи в субботу, и потому "чолнт" был одним из признаков евреев с давних времен; он отличал их и от караимов, еврейской секты, представители которой не ели по субботам горячую пищу. Раввин Иегуда из Барселоны предупреждал в одиннадцатом веке: "Тот, кто не ест чолнт по субботам, ступил на путь вероотступничества". Женщины из бедных семей шли по пятницам в пекарню и в ее протопленной печи оставляли до субботы чугунки с "чолнтом". "Чолнт" был и остается популярным блюдом евреев; он даже вошел в пословицы и поговорки, одна из которых гласит: "Жизнь, как чолнт, — что в нее вложишь, то и съешь".

7

Липман Зельцер‚ представитель еврейских общин Шклова и Витебска‚ много лет ходатайствовал за единоверцев перед высшими сановниками империи, лично подавал прошения Николаю I и наследнику Александру. По тем временам это считалось чрезвычайно рискованным делом‚ и Зельцера арестовали за то‚ что в одном из прошений "дерзнул коснуться политики правительства". Его объявили "важным преступником"‚ но он сумел оправдаться, вернулся домой поседевшим и состарившимся. "На этот раз ты свободен‚ – сказали ему‚ – но смотри‚ больше не попадайся!"

Однажды через Шклов проезжал Николай I‚ и Зельцер решил представить ему очередное прошение. Во главе еврейской депутации он стоял на улице в ожидании императора‚ но когда подъехала роскошная карета‚ оказалось‚ что Николай I крепко спал‚ и царский поезд без остановки проехал через город. Однако Зельцер не отказался от задуманного. Сел в фельдъегерскую коляску‚ доехал до ближайшей станции и там‚ стоя на подножке царской кареты‚ изложил суть дела и преподнес прошение. Беседа продолжалась более четверти часа‚ царь задавал вопросы‚ а Зельцер отвечал на них весьма находчиво. Наконец царь похлопал его по плечу‚ промолвил: "Храбрый еврей" и поехал дальше. Один из сановников сказал затем Зельцеру: "Да знаете ли вы‚ кто такой император Николай? Когда Николай поднимает руку в своем кабинете‚ вся Европа трепещет!"

Представляться императору Липман Зельцер должен был не в традиционной еврейской одежде‚ а в черном суконном "панском" сюртуке. Все понимали‚ что ради такого чрезвычайного дела следует пойти на уступки‚ но вслух об этом не говорили. Однажды ночью с большой таинственностью послали за польским портным‚ и в самой отдаленной комнате дома он снял с Зельцера мерку для сюртука. Через неделю сюртук был готов‚ и когда его примеряли на Зельцера всё в той же комнате‚ туда неожиданно вошел его старик-отец. Он тоже понимал необходимость такого шага‚ но увидев своего сына в "панском" сюртуке‚ разрыдался и вышел из комнаты со словами: "Мой единственный сын... До чего я дожил!.."

В маленьком местечке черты оседлости жил бедный учитель – меламед Рувим. Этот человек знал всё‚ что происходило на свете‚ в любом его уголке‚ а если где-то начиналась война‚ Рувим заранее угадывал‚ кто победит. Поэтому по субботам‚ в сумерки‚ между молитвами "минха" и "маарив"‚ вокруг Рувима собирались в синагоге евреи местечка‚ чтобы узнать‚ что творится на белом свете. Газет у них не было‚ – да и газеты печатали тогда на таких языках‚ которых евреи не знали‚ – и потому все слушали Рувима с жадным вниманием, не понимая одного: откуда он узнавал эти новости.

Однажды Рувима спросили‚ скоро ли явится избавитель – Мессия. И он ответил: "Придет время‚ когда Эйдом будет воевать с Ишмоэлем (то есть христиане с мусульманами)‚ Эйдом победит и скажет тогда евреям: "А ну-ка‚ евреи‚ собирайтесь со всех стран и возьмите принадлежащее вам силой! Теперь самое время‚ евреи: Ишмоэль ослабел‚ и вы можете отбить Святую Землю одним приступом"…"

"Ах! – воскликнул Рувим. – Если бы я дожил до этого времени‚ то первым бы кинулся на приступ – храбро‚ как казак!" Все посмотрели на его хилую‚ тщедушную фигурку‚ расхохотались‚ и с тех пор бедного учителя только так и называли в местечке – "Рувим дер Козак".

Так что же удивляться тому‚ что ходят по свету евреи с такой‚ казалось бы‚ нетипичной фамилией – Козак‚ Казак‚ Казакевич или Казаков? Быть может‚ у кого-то из них и был предком тот самый "Рувим дер Козак"‚ который знал всё на свете и рвался в бой за освобождение Святой Земли – "храбро‚ как казак"?..

Вульф Нахлас был окрещен в кантонистах, получил новое имя с фамилией – Александр Алексеев. Он занимался миссионерской деятельностью в армии, заслужив унтер-офицерский чин, сочинил книгу "Беседы православного еврея" с нападками на Талмуд – за подписью "А. Алексеев, бывший в жидовстве Вульф Нахлас". Однако во время Саратовского кровавого навета тот же Алексеев-Нахлас выступил перед судебной комиссией, опровергая употребление евреями христианской крови в ритуальных целях.

***

Борис Семенович Якоби (Мориц Герман фон Якоби, крещеный еврей из Германии) с 1837 года жил в России, был избран академиком Петербургской Академии наук. Создал первый буквопечатающий телеграфный аппарат (аппарат Якоби), первый электродвигатель с вращающимся валом, положил начало гальванопластике – прикладной электрохимии.

Якоби руководил строительством первых подземных телеграфных проводов между Санкт-Петербургом и Царским Селом, построил лодку с электромагнитным двигателем, которая двигалась по Неве против течения, разрабатывал гальванические батареи и противокорабельные мины нового типа; в 1867 году был награжден Большой золотой медалью на Всемирной выставке в Париже.

На исходе жизни Б. Якоби написал: "Я обращаюсь с чувством удовлетворенного сознания к своей тридцатисемилетней ученой деятельности, посвященной всецело стране, которую привык считать вторым отечеством… Я горжусь этой деятельностью потому, что она, оказавшись плодотворной в общем интересе всего человечества, вместе с тем принесла непосредственную и существенную пользу России".

Карл Густав Якоби (младший брат Бориса Якоби) – выдающийся немецкий математик в области комплексного анализа, линейной алгебры и динамики – стал в 1833 году почетным членом Петербургской Академии наук.

назад ~ ОГЛАВЛЕНИЕ ~ далее