ЕВРЕИ РОССИИ. ОЧЕРК ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

ЕВРЕИ РОССИИ

ОЧЕРК ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

Царствование Николая I. Введение воинской повинности для евреев. Дети-кантонисты. Насильственные крещения. Служба в николаевской армии.

"Льются по улицам потоки слез‚ – сказано в народной песне‚ – льются потоки детской крови. Младенцев отрывают от хедера и одевают в солдатские шинели... Горе‚ о горе!"

1

В годы царствования Николая I появились хвалебные сочинения о "премудрости" императора, перед которым преступники "содрогаются в раскаянии и повергаются во прах", а Россия "благоденствует". Печатали оды такого содержания:

Наше сердце благодарно,
Счастлив Руси светлый трон,
И на троне – Соломон!

Николай I правил страной тридцать лет – с 1825 по 1855 год. На смену Александру I пришел император‚ который желал подогнать всех под общий ранжир‚ с одними и теми же мыслями и взглядами‚ угодными правительству. "Крепостное право стоит‚ как скала‚ – писал И. Тургенев о том периоде‚ – казарма на первом плане‚ суда нет‚ темная туча висит над всем ученым и литературным ведомством‚ шипят и расползаются доносы‚ страх и приниженность во всех".

Вторил ему другой свидетель николаевской эпохи: "Начальство сделалось всё в стране... В начальстве совмещались закон‚ правда‚ милость и кара... Купец торговал потому‚ что была на то милость начальства; обыватель ходил по улице и спал после обеда в силу начальнического позволения; приказный пил водку‚ женился‚ плодил детей‚ брал взятки по милости начальнического снисхождения. Воздухом дышали потому‚ что начальство‚ снисходя к слабости нашей‚ отпускало в атмосферу известное количество кислорода. Рыба плавала в воде‚ птицы пели в лесу‚ потому что так разрешено было начальством".

По воспоминаниям приближенных‚ Николай I "проводил за работой восемнадцать часов в сутки… трудился до поздней ночи, вставал на заре… и принимал на себя больше труда и забот, чем последний поденщик из его подданных". Император был затянут в такой тесный мундир‚ что к вечеру ему становилось плохо; в такой же мундир была затянута вся страна. Его методы были полицейскими‚ его реформы навязывались принуждением; не случайно один из его сановников сказал: "Везде преобладает у нас стремление сеять добро силою. Везде пренебрежение и нелюбовь к мысли‚ движущейся без особого на то приказания. Везде опека над малолетними". Эта опека доходила до того‚ что император не разрешал дворянам и чиновникам отпускать бороды "по образу жидов" или в подражание "французским людям"‚ и запретил им носить усы‚ "ибо сии последние принадлежат одному военному мундиру".

Российские евреи жили обособленно в черте оседлости – со своей верой и обычаями‚ отличавшими их от прочих народностей‚ со своим автономным управлением‚ а это вызывало желание правителей подогнать и их под общий ранжир. Побывав в Западном крае и увидев на улицах толпы евреев‚ Николай I спросил местного губернатора: "Чем они живут? Надо непременно придумать‚ что с ними делать‚ и дать этим тунеядцам работу". Его законы о евреях были направлены против "этих тунеядцев", целью своей ставили "уменьшение евреев в государстве и‚ в особенности‚ в тех местах‚ где они еще не слишком умножились".

В "Уложении о наказаниях" еврейское вероисповедание – наравне с исламом и язычеством – официально признавалось лжеучением; основной путь к "уменьшению евреев" видели в их массовом обращении в христианство. Опасались и "религиозного фанатизма" этой замкнутой‚ живущей обособленно народности‚ которая‚ как полагали тогда‚ всячески склоняла христиан к своей вере. Из Петербурга запросили генерал-губернатора Новороссийского края о проявлениях этого "фанатизма"‚ но получили ответ‚ что ни в чем предосудительном евреи не замечены‚ – разве что зажигают по субботам свечи‚ а это "может привести к пожарам".

Вскоре после вступления на престол Николай I решили ввести для евреев воинскую повинность. Эта идея была не новой. Еще прежде один из сенаторов предлагал "учредить для евреев рекрутский набор... для вернейшего и успешнейшего истоку сего беспрестанно размножающегося народа"‚ который не имеет "другой убыли‚ кроме обыкновенной смерти". Вторил ему и автор записки‚ поданной в правительство‚ предлагая брать с еврейского населения впятеро больше солдат‚ чем с христиан‚ чтобы они служили "расторопнейшими" денщиками‚ "проворными и дело свое знающими погонщиками при артиллерийских подводах‚ лошадях и обозах"‚ "искусными в полку ремесленниками". "Почему с одних жидов взимают деньгами за рекрута?.. – писал он. – Россиянин вчетверо заплатит против жида‚ освободи его только от рекрутства".

Со времен Екатерины II еврейская община освобождалась от набора в армию, выплачивая – совместно с российскими купцами – особый налог: 500 рублей за каждого рекрута. Однако летом 1827 года в черте оседлости распространились слухи о подготовке указа о рекрутской повинности. Эта весть вызвала ужас в еврейском обществе, рассматривалась как покушение на веру народа и его традиции. Все прекрасно понимали‚ если еврейский юноша попадет в чуждую ему среду‚ он уже не сможет строжайшим образом исполнять предписания религии, сохранять еврейский образ жизни.

"Трепет и смятение охватили всех‚ – писали из Вильно. – Главы еврейской общины установили всеобщий пост и призывали к молитве; народ стекался в синагоги‚ чтобы излить свою душу в слезах... Толпами отправлялись на кладбище – поведать покоящимся в могилах праведникам о надвигающемся несчастии и просить их о заступничестве... Всюду царили печаль и ужас".

2

26 августа 1827 года Николай I подписал указ "О обращении евреев к отправлению воинской повинности в натуре". Военной службе придавали характер "воспитательной меры" для подавления "фанатизма" не поддающейся влиянию народности. Предполагалось заранее‚ что еврейский солдат в казарме‚ оторванный от родной среды‚ волей-неволей откажется от прежнего образа жизни, естественным путем войдет в русское общество, ассимилируется и, в конце концов, перейдет в христианство.

Указ установил повышенную норму призыва для евреев. Если у христиан брали в армию по 7 рекрутов с 1000 человек раз в два года‚ то у евреев стали брать ежегодно – по 10 рекрутов с 1000 человек. В отличие от других‚ позволили сдавать евреев в рекруты не с восемнадцати‚ а с двенадцати лет‚ и уважительные причины‚ по которым на призывном пункте отбраковывали рекрутов-христиан, – минимальный вес, рост и объем грудной клетки оставались для евреев "без рассмотрения".

Совершеннолетних определяли на действительную службу‚ а малолетних – с двенадцати до восемнадцати лет – направляли в батальоны и школы кантонистов "для приготовления к военной службе". Годы пребывания в кантонистах не засчитывали в армейский срок‚ а срок этот был в николаевской армии – 25 бесконечных лет. "Нам бреют бороды‚ – сказано в еврейской песне тех времен‚ – нам стригут пейсы, нас заставляют нарушать святость субботы и праздников... Прощайте‚ сестры и братья! Бог знает‚ встретимся ли когда-нибудь!.."

Петербургские власти заявляли: "Рекрутский набор есть благодеяние для еврейского народа. Сколько праздных и бедных жидов‚ поступивших на службу‚ теперь сыты‚ одеты и укрыты от холода и сырости!" А официальный орган министерства внутренних дел отметил не без некоторого злорадства: "Первый набор‚ как событие небывалое‚ неожиданное и совершенно противное еврейской трусости‚ лени и бездельничеству‚ распространил отчаяние по всему иудейскому племени. Матери бегали на могилы своих родителей‚ валялись на земле и просили их заступничества; некоторые даже умирали от горести и отчаяния‚ умирали и жиденята от одной мысли‚ что они... будут обриты‚ острижены‚ далеко от родных‚ в строгости и повиновении".

Перед очередным набором правительство назначало требуемое количество рекрутов от каждой общины и не интересовалось‚ кто пойдет в армию. Это решали органы еврейского самоуправления – кагалы‚ они же отвечали перед властями за своевременную поставку нужного количества призывников. Призыву не подлежали семьи раввинов‚ купцов трех гильдий и старшин кагалов, а также цеховые мастера‚ механики на фабриках‚ земледельцы-колонисты и учащиеся казенных училищ на время их учебы, – все они уплачивали в казну "рекрутские деньги" за освобождение от армии.

Власти разрешили кагалам "отдавать в рекруты всякого еврея во всякое время за неисправность в податях‚ за бродяжничество и другие беспорядки"‚ и это вело порой к злоупотреблениям. Старшина кагала мог отомстить своему обидчику‚ вольнодумцу или нарушителю порядка и сдать его в солдаты. Богач в общине жертвовал деньги на нужды кагала, и взамен его сына забирали вне очереди рекрута из бедной семьи. А потому в армию попадали прежде других сироты‚ дети вдов и бедняков‚ даже мальчики семи-восьми лет‚ которых по присяге лжесвидетелей признавали двенадцатилетними. Да и что могло измениться в то время‚ когда кагал был связан круговой порукой? Богатые выплачивали подати‚ причитавшиеся со всей общины‚ а бедным приходилось расплачиваться своими сыновьями.

Многие рекруты в восемнадцать лет были уже женаты и имели детей‚ которым помогала затем нищая община; по этой причине отдавали в солдаты малолетних – взамен тех‚ кто мог самостоятельно содержать семью. Старались сохранить способных учеников иешив‚ чтобы не перевелись в народе ученые – знатоки Закона; взамен них уходили в армию неспособные к учению. Сдавали порой единственного в семье ребенка‚ который не подлежал призыву‚ а иногда подкупали военное начальство и отправляли в армию больных и калек‚ чтобы выполнить призывную норму.

"Часто в субботу во время молитвы, – вспоминал очевидец, – врывались в синагогу женщины… поднимали вопль‚ проклинали кагал‚ указывали пальцем на детей и юношей‚ вместо которых их детей отдавали в солдаты‚ с яростью требовали ответа у старосты кагала реб Хаимке. Всё общество молчало‚ не смея мешать бедным матерям выплакаться‚ высказать горькую правду. Молчал и реб Хаимке‚ углубляясь в какую-нибудь книгу‚ как будто эти жалобы к нему не относились. Спустя час или два‚ когда женщины‚ бывало‚ охрипнут и обессилеют от плача‚ реб Хаимке просил их успокоиться‚ обещая собрать в тот же день сход для обсуждения дела. Несчастные женщины уходили‚ сход собирался‚ – но дела оставались в прежнем положении..."

Некоторые состоятельные люди выставляли взамен своих детей охотников-евреев: это разрешалось законом. "В охотники шли только бродяги‚ – рассказывал современник‚ – негодяи‚ отчаянные пьяницы‚ воришки‚ вообще отбросы общества. За это им платили от трехсот до четырехсот рублей‚ кроме того их кормили‚ поили‚ удовлетворяли всем их прихотям; но часто случалось‚ что покутивши в течение нескольких месяцев за счет своих нанимателей‚ охотники перед самой сдачей отказывались от заключенного условия‚ и все расходы на них пропадали даром".

Руководители кагалов должны были непременно набрать требуемое количество рекрутов‚ иначе их самих – в наказание – брали в армию. И потому каждый кагал содержал стражников‚ которые устраивали ночные облавы, вылавливая уклонявшихся от призыва. В 1834 году прошел слух‚ будто увеличат набор среди холостых и освободят от призыва тех‚ кто успел жениться. В еврейских общинах стали срочно женить десяти-двенадцатилетних мальчиков на девочках того же возраста‚ чтобы уберечь детей от солдатчины; появились тысячи молодых пар‚ но и это не помогло. Детей продолжали брать в армию‚ и можно предположить‚ что за годы царствования Николая I их оказалось не менее пятидесяти тысяч.

Писатель Н. Лесков (из рассказа "Владычный суд"): "Закон дозволял приводить в рекруты детей не моложе двенадцатилетнего возраста, но ”по наружному виду” и ”на основании присяжных изысканий” принимали детей и гораздо моложе… Существовало убеждение, что маленькие дети скорее обвыкались и легче крестились… Какими душу раздирающими ужасами всё это сопровождалось, об этом не дай Бог и вспомнить!.. Подавляло сознание полнейшего бессилия помочь этому ужаснейшему горю целой толпы завывавших у стен палаты матерей и рвавших свои пейсы отцов".

3

Год за годом власти вводили новые ужесточения при наборе евреев в армию. Если община не могла поставить требуемого количества рекрутов‚ то взамен каждого недостающего – в виде наказания – брали троих сверх нормы. Если кто-либо убегал от призыва‚ вместо него забирали двух других‚ а пойманного секли розгами и сдавали в рекруты без зачета общине. Нередко случалось так, что за кагалом оставалась денежная недоимка по уплате налогов‚ и за каждые две тысячи рублей долга сдавали в армию по одному взрослому рекруту. При этом долг не погашался‚ и если на следующий год община его не выплачивала‚ то снова брали рекрута за те же самые две тысячи рублей.

Политика властей вела к тому‚ что нищие общины не могли поставить нужного количества призывников‚ и рекрутские недоимки увеличивались из года в год. Доходило до того‚ что хватали без разбора маленьких детей‚ а вместо недостающих рекрутов – в виде наказания – брали отцов семейств и ответственных за призыв. Когда в Бердичеве накопилось 45 недоимочных рекрутов‚ которых община не в состоянии была представить‚ власти потребовали взамен 135 штрафных призывников. Солдаты окружили город‚ проводили облавы и обыски; число задержанных было так велико‚ что пришлось разместить их не только в тюрьме и в полицейских участках‚ но даже в католическом монастыре и в частных домах.

Шесть недель Бердичев был на осадном положении‚ повсюду шныряли солдаты и полицейские‚ над городом стоял стон и плач‚ и наконец власти захватили добычу – 80 детей и 11 взрослых. Не забудем‚ что забирали не на год, не на два‚ а на 25 лет‚ то есть практически – навсегда. "До конца пятидесятых годов из всех сданных солдат никто назад не вернулся. Неудивительно‚ что евреи считали каждого рекрута погибшим существом и оплакивали‚ как умершего".

Писатель О. Рабинович, из "Очерков прошлого": "Как овец‚ гнали в синагогу; гнали и стариков‚ и молодых‚ и женщин‚ и детей‚ гнали прикладами... Люди бегали по всем направлениям‚ как испуганное стадо; солдаты гнались за ними; ужас был на всех улицах. Все разбежались‚ кто куда мог‚ прятались в подвалах и на чердаках… Но число нахватанных на улицах рекрутов еще далеко не достигло желанной цифры... Ночью ворвались в дома‚ и из домов‚ из постелей вытаскивали людей; кричи себе сколько хочешь: ”я стар или я одиночка и совсем на очереди не могу стоять” и тому подобное – на всё это не обращали никакого внимания: кандалы и лоб! (Брили) лоб в одно мгновение ока..."

С 1853 года началось самое ужасное. Особыми временными правилами разрешили "обществам и евреям представлять за себя в рекруты беспаспортных своих единоверцев" даже из других общин. Так появилась возможность сдать в армию чужих – "пойманников"‚ и руководители кагалов стали нанимать "хаперов" – "ловцов", "ловчиков"‚ "хапунов"‚ чтобы самим не попасть в армию за невыполнение нормы. Началась настоящая охота за людьми. "Хапуны" похищали паспорт у зазевавшегося или отнимали его силой, и "беспаспортного" отводили в воинское присутствие. Задерживали человека с паспортом‚ срок которого заканчивался‚ держали взаперти до истечения этого срока‚ а затем‚ как бродягу‚ сдавали в солдаты. Ловили учащихся казенных еврейских училищ‚ у которых была отсрочка на время учебы; ловили и евреев из сельскохозяйственных колоний‚ которых вообще не брали в армию. "Ужас охватил всех‚ и бедных‚ и богатых‚ и купцов‚ и ремесленников‚ ученых и простолюдинов. Пощады не было никому".

Ненависть к "хапунам" была всеобщей; их боялись‚ ими пугали детей. Все жили в страхе за себя и за своих сыновей‚ опасались выезжать из города или местечка‚ остерегались выпускать детей на улицу‚ чтобы уберечь ребенка от николаевской казармы с ее жестокой дисциплиной и суровыми наказаниями. Общество раскололось. Людей поставили в невыносимые условия‚ а потому каждый был за себя и все против всех. Страх за собственных детей вытеснял чувство справедливости и сострадания к другим. Да и кто бы согласился отдать навсегда малолетнего ребенка и не попытался разными способами сохранить его?

Одни продавали всё‚ что у них было‚ чтобы заплатить необходимую подать и вступить в купеческое сословие‚ освобождавшее их детей от призыва. Другие разорялись, нанимая "охотников" из евреев взамен своих сыновей. Подделывали документы‚ убегали с детьми за границу‚ прятали их в бочках‚ под стогами сена‚ в пещерах‚ зашивали в перины. "Пришел указ о еврейских солдатах‚ – сказано в песне‚ – и мы разбежались по глухим местам. Бежали мы по лесам‚ забирались в глубокие ямы‚ – горе‚ о горе!.."

Бывало и так‚ что детей ослепляли на один глаз, калечили разными способами. "В местечке появился какой-то еврей‚ – рассказывал пострадавший‚ которому было тогда шесть лет‚ – и за сравнительно небольшое вознаграждение брался отрубать большой палец правой руки... Была лютая зима‚ и мою руку положили в корыто с ледяной водой… Рука была настолько заморожена‚ что я перестал ее чувствовать. Ловким ударом ножа мой палец почти безболезненно отделили от руки‚ подобную операцию провели над ста с лишком мальчиками".

В то время появились "мосеры" – доносчики среди евреев‚ которые за деньги или из мести сообщали властям о тех‚ кто не был записан в книгах кагала и как бы не существовал для призыва. Доносчиков презирала вся община, и если при упоминании покойного непременно добавляли: "зихроно ле-брахо" – "благословенной памяти", об умершем "мосере" могли сказать: "зихроно ле-срохо" – "зловонной памяти". Доносчиков избивали‚ порой убивали‚ тогда начинались допросы и военный суд с его суровыми приговорами. Так случилось в местечке Дунаевцы Подольской губернии‚ где укрывали от призыва способных учеников иешив. "Мосеры" Оксман и Шварцман шантажировали кагальные власти и требовали денег‚ угрожая выдать учеников губернским властям. И тогда еврейский суд во главе с раввином Михелем принял решение казнить доносчиков, – на это вроде бы получили согласие цадика рабби Исраэля из Ружина.

Одного из доносчиков убили, труп сожгли в бане‚ а другой пытался убежать в город, сообщить обо всем властям‚ но его нагнали и тоже убили. Ружинский цадик просидел в тюрьме более двух лет и был выпущен из-за недостатка улик; после этого он покинул Россию и обосновался в Австрии, в буковинском местечке Садагора, которое стало центром его хасидов. Арестованного раввина Михеля евреи отбили у конвоя по дороге в тюрьму‚ он бежал за границу, а на скамью подсудимых попали 80 человек. Военный суд приговорил главных виновников к каторжным работам в Сибири, а многих подсудимых – "к наказанию шпицрутенами сквозь строй через пятьсот человек" по два‚ три, даже по четыре раза. На приговоре суда Николай I начертал резолюцию: "Быть по сему". Около тридцати человек не выдержали наказания‚ умерли на плацу‚ память об этих мучениках сохранялась в Подолии многие годы.

При наборе в рекруты страшнее всех была участь детей‚ порой восьми, даже семи лет. Родители расставались с ними навсегда и бежали вслед за этапом‚ чтобы в последний раз взглянуть на своего ребенка. "В городе Чигирине‚ – сообщал чиновник‚ – привезен был мальчик лет девяти или десяти‚ полненький‚ розовый‚ очень красивый. Когда мать узнала‚ что он принят‚ то опрометью побежала к реке и бросилась в прорубь". Этих детей‚ оторванных навсегда от родительского дома‚ отправляли обыкновенно в отдаленные губернии – Пермскую‚ Вятскую‚ Казанскую‚ где не было еврейского населения. Путешествие до Сибири длилось месяцами‚ и мученичество детей на долгих этапных переходах‚ а затем в солдатских казармах‚ даже в еврейской‚ богатой трагедиями истории занимает особое место. Дети страдали в дороге от лихорадки. Их заедали вши. Тела покрывались коростой, кожа зудела от чесотки. Они были изнурены и испуганы; по ночам дети плакали‚ звали маму‚ а солдаты даже при желании не могли помочь‚ потому что не понимали их языка.

"Мы промокли до костей‚ – вспоминал один из кантонистов‚ – а сушиться было негде; на нас всё прело‚ нас одолевали насекомые; белье мыть было нам не под силу‚ да и мыла не давали; от усталости мы засыпали под лавками‚ на мокром полу‚ так крепко‚ что наутро нельзя было нас добудиться; среди нас развились лихорадки‚ простуды‚ и в каждом городе мы оставляли по нескольку товарищей в госпиталях..." В 1835 году в Витебскую школу кантонистов прибыли 198 детей; 187 из них страдали чесоткой, паршой и коростой из-за антисанитарных условий в пути.

Больных и обессилевших везли на телегах‚ и путешественник вспоминал‚ как возле Нижнего Новгорода он встретил "целый обоз еврейских ребятишек‚ сваленных в кучи на телегах‚ вроде того как возят в Петербург телят... Грустные лица их и теперь еще живы у меня в памяти". В пути дети умирали‚ не в силах перенести утомительные пешие переходы на холоде или на жаре‚ и их закапывали тут же‚ при дороге. Некоторым удавалось убежать‚ за это секли каждого десятого в партии.

В книге "Былое и думы" А. Герцен описал встречу с этими детьми – осенью‚ под холодным дождем‚ на этапе: "Привели малюток и построили в правильный фронт; это было одно из самых ужасных зрелищ‚ которые я видал, – бедные‚ бедные дети! Мальчики двенадцати‚ тринадцати лет еще кой-как держались‚ но малютки восьми‚ десяти лет... Бледные‚ изнуренные‚ с испуганным видом‚ стояли они в неловких‚ толстых солдатских шинелях со стоячим воротником‚ обращая какой-то беспомощный‚ жалостный взгляд на гарнизонных солдат‚ грубо равнявших их; белые губы‚ синие круги под глазами показывали лихорадку и озноб. И эти больные дети без уходу‚ без ласки‚ обдуваемые ветром‚ который беспрепятственно дует с Ледовитого моря‚ шли в могилу..."

4

В 1721 году Петр I распорядился организовать при полках гарнизонные школы для солдатских детей, которых впоследствии называли кантонистами (от немецкого слова kanton – призывной округ). Когда крепостного крестьянина брали в армию‚ он переставал принадлежать помещику и переходил в распоряжение военного ведомства. Дети‚ родившиеся в семье солдата‚ числились теперь за этим ведомством и с четырнадцати лет поступали в школы кантонистов: в сущности‚ это была измененная форма того же крепостного права. Туда посылали не только детей солдат‚ но и подкидышей‚ малолетних бродяг‚ детей цыган‚ старообрядцев и сосланных польских повстанцев.

В этих военных заведениях для несовершеннолетних скапливались десятки тысяч детей со всей России. Там царила грубая атмосфера‚ жестокие нравы‚ суровые наказания и издевательства сильных над беззащитными. Батальоны и школы кантонистов называли в народе "живодерней"‚ там все были "живодерами" – от ефрейтора до командира. Детей муштровали‚ истязали‚ кормили впроголодь – щи из гнилой капусты с вареными раками да ложка каши‚ а за украденный кусок хлеба давали 25 розог. Кантонисты становились собственностью военного ведомства – "сиротами при живых родителях"‚ и командиры распоряжались ими практически как крепостными.

Формально рекрутский устав разрешал еврею исповедовать в армии свою веру. Матери умоляли своих детей на прощание: "Сын мой‚ не променяй родную рубашку"‚ – но на деле это было очень трудно выполнить. Детей отправляли к месту службы под конвоем‚ а сопровождавшие их солдаты и офицеры старались обратить в православие "упорствующих в своей вере". "Лишь только перевалили в русские губернии‚ – вспоминал один из кантонистов‚ – как начальник партии начал готовить нас к переходу в православие: запрещал молиться‚ надевать тфилин... рвал их и сжигал‚ издеваясь над нашими верованиями". При каждом смотре рекрутской партии командир вызывал желающих креститься‚ и тех‚ кто соглашался‚ лучше одевали и кормили, реже наказывали.

В батальонах и школах кантонистов еврейские мальчики попадали в чуждую им, иноязычную и враждебную среду. Там истязали всех без исключения‚ но им доставалось еще за отличие в вере и обычаях‚ которые из них выбивали без пощады. Запрещали переписываться с родителями. Отнимали молитвенники и не позволяли говорить на родном языке. Не подпускали к ним солдат-евреев‚ чтобы не укрепили в вере. Заставляли учить христианские молитвы и ходить в церковь на службу‚ даже если они не желали креститься. "Жаловаться было некому‚ – вспоминал бывший кантонист. – Командир батальона... был Бог и царь. К битью сводилось у него всё учение солдатское. И дядьки старались. Встаешь – бьют‚ учишься – бьют‚ обедаешь – бьют‚ спать ложишься – бьют…"

Сохранилось немало воспоминаний бывших кантонистов о тех жестоких методах‚ при помощи которых выбивали из детей их веру. "Ефрейтор хватает за голову‚ быстро окунает в воду раз десять-пятнадцать подряд: мальчик захлебывается‚ мечется‚ старается вырваться из рук‚ а ему кричат: ”Крестись – освобожу!” Подавали щи на свином сале. “Жид‚ отчего щей не ешь?” – кричит ефрейтор. “Не могу‚ пахнет свининой”. – “А‚ так ты таков! Стань на колени перед иконой”. И держали полтора часа подряд на коленях‚ а потом давали пятнадцать-двадцать розог по голому телу".

Вот иные свидетельства‚ которым нет конца. "При первом осмотре нашей партии командир заявил перед всем батальоном: пока он жив‚ ни один не выйдет из его батальона евреем‚ – и действительно, сдержал свое слово..." – "К началу 1855 года весь батальон был окрещен‚ за исключением одного из первой роты‚ которому было семнадцать или восемнадцать лет. Он сильно упорствовал‚ и за это его ежедневно‚ перед обедом‚ клали на скамейку‚ давали по сто розог и более. Помню‚ один раз я видел‚ как струйка крови текла со скамейки на пол‚ а юноша только охал. После сечения его отправляют в лазарет‚ залечат раны и опять секут".

Попавшие в армию с восемнадцати лет и старше могли отстоять свою веру. Детям же было значительно труднее, особенно если им доставались командиры‚ которые называли себя "истребителями жидов" и изощрялись в истязаниях. Малыши почти поголовно принимали христианство, но и среди них были такие‚ что держались до конца. "Сам не знаю‚ – вспоминал один из них‚ – что так пламенно удерживало меня в еврействе. Национальный инстинкт‚ слезы матери‚ молившей меня‚ восьмилетнего мальчика‚ остаться евреем‚ или противодействие тем‚ которых я не мог не считать своими врагами". Следут непременно добавить, что к переходу в православную веру принуждали также католиков, лютеран и магометан; особенно доставалось – наравне с евреями – мальчикам-полякам.

Некоторых отправляли в отдаленные деревни‚ на постой в крестьянские дворы‚ где они были крепостными у крепостных. Их заставляли там тяжело работать‚ жестоко наказывали, принуждая к крещению‚ а упорствовавших считали "погаными" и не пускали в избы. Поэтому‚ вспоминал один из кантонистов‚ они жили "в сенях и предбанниках‚ ели из собачьих и кошачьих плошек остатки скудной хозяйской пищи‚ пили из корыт и помойных ведер". В восемнадцатилетнем возрасте кантонистов рассылали по воинским частям на 25 лет солдатской службы‚ и каждый из них давал присягу служить "с полным повиновением начальству так же верно‚ как был бы обязан служить для защиты законов земли Израильской".

Известен случай‚ когда двое кантонистов утопились в реке при массовом крещении, – это событие породило популярную еврейскую легенду. Однажды на Волге‚ возле города Казани‚ собрались окрестить несколько сот еврейских кантонистов. Духовенство в полном облачении расположилось на берегу реки‚ дети стояли стройными рядами‚ – наконец‚ подъехал Николай I и приказал детям войти в воду. "Слушаем‚ ваше императорское величество!" – воскликнули они и дружно прыгнули в реку. Вода накрыла детей с головой‚ пошли пузыри‚ но ни один из них не вынырнул на поверхность: все дети добровольно утопились! Очевидно‚ они заранее договорились покончить с жизнью‚ умереть ради своей веры‚ "освящая Имя Его" – "аль кидуш га-Шем".

5

Первый набор евреев состоялся в конце 1827 года. Около тысячи человек старше восемнадцати лет направили во флот, и Николай I познакомился с ними в Кронштадте во время инспекционной поездки. По-видимому, царя удовлетворили результаты осмотра: он приказал выдать каждому еврею один рубль, фунт говядины и чарку вина. Из 305 человек в Кронштадте крестились лишь 8; царь повелел выдать им по пять рублей каждому, по два фунта говядины и по две чарки вина. Петербургская община прислала в Кронштадт кошерное вино и мацу для евреев-рекрутов, однако им ничего не передали, в дни праздника Песах заставили ходить в общую столовую.

Официальная статистика показывает, что за полтора года после первого призыва 1862 еврейских мальчика попали в школы кантонистов, из них приняли крещение 125 человек. Командир из Пскова докладывал летом 1829 года: "Меир Сукеник и Ицко Розенталь при принятии греко-российской веры… наречены – первый из них Петром Петровым, а последний Александром Петровым, о чем Вашему сиятельству почтеннейше честь имею доложить". С середины 1829 года количество крещений возросло. В Киевском батальоне из 159 еврейских мальчиков окрестили 129; на донесении об этом Николай I впервые пометил: каждому крещеному еврею выдавать по 25 рублей. В то время царь еще не проявлял особого рвения в миссионерской деятельности, однако последующие статистические данные его насторожили. Выяснилось, что с 1827 по 1840 год в кантонисты попали 15 050 евреев, из них приняли православие 5328, а 9722 человека "остались в своем вероисповедании".

Темпы обращения в православие были недостаточны, и с 1840-х годов Николай I стал лично следить за выполнением плана – обратить в христианство как можно больше евреев; на одном рапорте он даже начертал: "Тех, кто принял православную веру, не считать евреями". Царь призывал склонять в православие "со всевозможною осторожностью‚ кротостью и без малейшего притеснения". Он даже разъяснил в 1844 году: "Никто не может препятствовать еврейским чинам исполнять обряды их веры"‚ но местное начальство знало об истинном желании царя и старалось ему угодить. Священникам указали‚ что "обращение евреев в православие" привлекает "особенное внимание высшего правительства", по успехам в этом деле будут судить "о способностях их и усердии".

Священники закрывали глаза на жестокие методы принуждения и торопились сообщить начальству: "Евреи-кантонисты... при особенной Божьей помощи просвещены все". Иногда крестили сразу большое количество детей‚ в церкви не хватало купелей‚ и церемонию проводили в реке. "Ко дню празднования сошествия Святого Духа‚ – докладывал епископ из Саратова‚ – Господу Богу угодно было обратить 134 человека евреев-кантонистов. В тот самый день церковь Христова совершила крещение оных с особенным торжеством на реке Волге".

Из Казани сообщали: "В течение 1845 года просветились христианством более трехсот человек евреев", среди них несколько "самых упорнейших, наконец доведенных до восприятия евангельской веры". В том же году в Пермь пригнали 95 евреев. На другой день "изъявили желание" креститься 23 мальчика‚ на третий – 18‚ на пятый – 51‚ затем к ним присоединились последние трое. Каким способом выбили из них это согласие – неизвестно‚ но в церкви‚ "при многочисленном стечении народа", их окрестили. "Для христианского благочестия‚ – сообщалось в донесении‚ – было поразительное зрелище‚ когда в одно время девять священнослужителей вокруг купелей вели за собой 95 человек крещеных... при особенно радостном пении двух хоров – архиерейского и батальонного".

Николай I требовал присылать ему ежемесячные рапорты о количестве обращенных в православие‚ награждал орденами за усердие и порицал отстающих. На прочитанных рапортах он писал: "очень мало"‚ "весьма неуспешно"‚ "недоволен малым успехом обращения в православие". А на докладе о крещении многих кантонистов в Саратовских батальонах царь пометил: "Слава Богу!" В 1854 году из 5991 еврея-кантониста были окрещены 4565 человек; еврейские солдаты пожаловались однажды императору на насильственное крещение – за это их велели прогнать сквозь строй через три тысячи человек. Солдат бы забили насмерть‚ но Николай I неожиданно умер‚ а новый император отменил экзекуцию.

Можно предположить по приблизительным подсчетам, что через школы кантонистов прошло не менее 50 000 еврейских детей; около 30 000 из них были обращены в христианство, большинство – насильно. При крещении кантонистам обычно меняли имена: был Йосель Левиков – стал Василий Федоров‚ был Самуил Новосельский – стал Александр Александров‚ Мовша Пейсахович – Григорий Павлов‚ Израиль Петровицкий – Николай Иванов‚ Ицка Корзиневич – Николай Николаев. Обращенных в христианство выделяли по одинаковым отчеству и фамилии‚ которые они получали по имени крестных отцов: Григорий Петрович Петров‚ Сергей Иванович Иванов‚ Тимофей Степанович Степанов (таким же образом получали имена при крещении подкидыши других национальностей).

Давали кантонистам и фамилии крестивших их священников или названия церковных приходов: Косминский‚ Воскресенский‚ Преображенский. Давали и русские фамилии – Киселев‚ Орлов‚ Кузнецов‚ а также фамилии от еврейского корня – Руфкин‚ Иткин‚ Гершкин: возможно, потому‚ что их владельцы обладали ярко выраженными семитскими чертами. Историк С. Гинзбург отметил: "Когда просматриваешь эти бесконечные, грусть навевающие перечни, невольно является мысль: сколько еврейской крови влито было в русский народ, как много среди нынешних Ивановых, Петровых, Степановых и т. п. имеется потомков еврейских детей, которые когда-то были насильственно крещены!.."

Крещеным тоже было не сладко. Они долго еще не знали русского языка‚ не знали и христианских молитв. На ежедневной проверке выкликали‚ к примеру‚ Федора Петрова‚ а он не отзывался‚ потому что не помнил своего нового имени. Какой же он Федор‚ когда от рождения его звали Ицкой? За это наказывали‚ как‚ впрочем‚ наказывали и за многое другое. Случалось и так‚ что крещеному переставали выдавать письма от его родителей‚ чтобы не оказывали на него "вредного" влияния‚ – и связь с семьей обрывалась навсегда. Какой-нибудь Янкель Ривкин становился после крещения Николаем Васильевым‚ и родительское письмо отсылали назад с пометкой: "Янкеля Ривкина в батальоне не имеется".

Перешедшие в православие получали в подарок 25 рублей и некоторые льготы‚ однако первые пять лет после крещения их не продвигали по службе: возможно‚ это был испытательный срок. "Казалось‚ что приняв крещение‚ – вспоминал бывший кантонист‚ – мы должны были сравняться во всех правах с православными‚ но на самом деле этого не было. Бывший еврей в ссоре с солдатом-христианином продолжал выслушивать обычное ругательство: ”жид пархатый!” А иногда прибавляли: ”жид крещеный‚ что волк кормлёный!”…"

По окончании службы еврейскому солдату некуда было возвращаться‚ и злой иронией звучали слова высочайшего указа 1827 года о пользе рекрутской повинности для евреев. "Мы уверены‚ – сказано в том указе‚ – что образование и способности‚ кои приобретут они (евреи) в военной службе‚ по возвращении их из оной после выслуги узаконенных лет‚ сообщатся их семействам для большей пользы и лучшего успеха в их оседлости и домашнем хозяйстве".

6

Служба в николаевской армии была невыносимой не только для евреев. "Пальцы режут, зубы рвут, в службу царскую нейдут…", – сказано об этом в русской песне; призывники пытались от нее освободиться, калечили себя‚ убегали, прятались в лесах. Очевидец описывал призыв в деревне: "Собирали рекрут; на одного‚ подлежащего сдаче‚ брали троих на случай бракования. Взятых в рекруты вводили в одну избу‚ для них приготовленную‚ забивали в колодки‚ часто по два человека вместе‚ в таком виде оставляли их для представления в рекрутское присутствие. Принимать такие меры было необходимо‚ ибо без того все бы рекруты бежали".

С каждым рекрутским набором начинались "вопли‚ плач и унылость" всей деревни. "Как ни плохо жилось крепостному у барина‚ – отметил некий помещик‚ – однако двадцатипятилетняя солдатская служба с ее ужасами была еще тяжелее. Я помню одного парня нашей конюшни‚ обрубившего себе пальцы‚ чтобы только не идти на службу". В рекрутском присутствии негодному к службе брили затылок‚ а годному – лоб, и отправляли в армию. Если солдат не погибал в бою‚ то за долгие годы службы терял здоровье и становился инвалидом. Вернувшись домой‚ он не находил в живых никого из близких и должен был промышлять мелкими заработками или просить милостыню. Не случайно в документе об его отставке власти категорически требовали: "бороду брить‚ по миру не ходить".

Судьба еврейского солдата была не менее тяжелой. В народном представлении рекруты приравнивались к пленникам, к ним относили слова пророка Иеремии: "Не плачьте по умершему и не скорбите о нем, но горько рыдайте по уходящему (в неволю), ибо он уже не вернется, не увидит родной земли своей". Уходя в армию на огромный срок‚ еврейские рекруты не были уверены‚ что вернутся когда-либо домой‚ и потому оставляли женам письма о разводе‚ чтобы те не остались вдовами на всю жизнь и могли вторично выйти замуж. "Двадцатипятилетняя служба! Трудно выкроить из человеческой жизни такую длинную полосу лет‚ не урвав доброго куска счастливой юности и не захватив части начинающейся старости. Это – целая человеческая жизнь. И какая жизнь! Вытяжка‚ выправка‚ палки‚ шпицрутены‚ тумаки‚ кулаки‚ оплеухи и зуботычины!"

После призыва в армию совершеннолетний еврей давал присягу по установленной форме. Для этого выпустили особый устав‚ в котором проглядывала крайняя подозрительность: рекрут присягал на непонятном начальству языке‚ и опасались‚ что он скажет нечто противоположное. Поэтому на церемонии присяги в синагоге непременно присутствовали свидетели-христиане‚ а со стороны евреев – не менее десяти уважаемых граждан. Приводил к присяге раввин над свитком Торы‚ и в наставлении было сказано: "Присягающий умывает руки‚ надевает талес‚ накладывает тфилин‚ становится перед кивотом‚ на сей случай открытым‚ и читает присягу на древнем еврейском языке‚ за раввином‚ слово в слово".

Присутствовавшие следили за правильным прочтением текста до последнего слова‚ а христианам-свидетелям выдавалась присяга на еврейском языке‚ написанная русскими буквами. Чтобы не оставалось никаких сомнений‚ закон обязывал привлекать к присяге и "благонадежных крещеных евреев". По окончании церемонии присяжный лист подписывали все свидетели‚ после чего – как было указано в наставлении – "еврей‚ назначенный для сего особо‚ трубит в рог шофар четырьмя разными тонами". А затем рекрута отдавали под расписку воинскому начальству.

Присяга для еврейских солдат в официальном переводе на русский язык гласила: "Именем Всемогущего и Вечного Бога Израильтян клянусь‚ что желаю и буду служить Российскому императору и Российскому государству‚ куда и как назначено мне будет во все время службы‚ с полным повиновением Начальству‚ так же верно‚ как бы обязан был служить для защиты законов земли Израильской... Но если по слабости своей или по чьему внушению нарушу даваемую мною на верность военной службе присягу‚ то да падет проклятие вечное на мою душу и да постигнет вместе со мною всё мое семейство. Аминь".

Еврейских солдат рассылали по полкам и гарнизонам во внутренние губернии России‚ в Москву и Петербург. Они заводили там молитвенные дома; обязанности раввина исполнял один из "нижних чинов"‚ и если не было в городе евреек‚ мацу на Песах пекла для них русская женщина под присмотром еврея. Первую половину двадцатипятилетней службы солдаты проводили в казарме‚ а затем жили на частных квартирах‚ исполняли воинскую повинность‚ в свободное время подрабатывали ремеслом и мелкой торговлей.

В этих еврейских общинах преобладали мужчины, и невест для них привозили из черты оседлости. Солдатские сыновья могли жить с родителями лишь при условии‚ что с двенадцати лет они пойдут в кантонисты; солдатские дочери оставались в семье до совершеннолетия‚ а затем должны были возвратиться в черту оседлости или выйти замуж за солдата. Но пока глава семьи служил в армии‚ его жена и дети получали из казармы порции каши. Через 25 лет службы отставных еврейских солдат отправляли в черту оседлости‚ и только при Александре II им и их потомству разрешили жить в любом месте Российской империи.

В 1843 году солдаты-евреи Брянского полка создали "Общество хранителей веры" и стали помечать в пинкасе – книге записей важнейшие моменты из жизни "Общества". Полк менял места расквартирования, и раввины городов и местечек, где он находился, вносили записи в солдатский пинкас. Раввин из Кореца оставил такое пожелание: "Люди, упомянутые в этой книге, собрались в священном обществе, открыли свои сердца добрым делам… Куда бы они ни пришли, где бы они ни остановились, пусть им будет оказана всяческая помощь, – не дай Бог, им придется вкушать запретное! Пусть будет окончательным их спасение! Да узрят они Сион и возрожденный Иерусалим!"

Устав "Общества хранителей веры" Брянского полка обязывал его участников ежедневно молиться и соблюдать правила субботнего дня; они посещали больных единоверцев, участвовали в погребении умерших по еврейскому ритуалу, собирали деньги для ремонта оружия у солдата, которого могли обвинить в преднамеренной поломке винтовки. "Общество хранителей веры" просуществовало до конца девятнадцатого века; одного из солдат, который решил принять христианство, не только исключили из состава "Общества", но даже вырезали его имя со страницы книги записей.

Сохранилось воспоминание о еврее, который вторую половину двадцатипятилетней службы проводил в Гельсингфорсе (Хельсинки): "Религиозный, скромный, молчаливый и тихий, он вёл почти аскетическую жизнь… Никогда не пренебрегал служебными обязанностями, всё остальное время сидел, склонившись над Талмудом, в тесной каморке… Питался черным хлебом, квасом, картофелем и селедкой; по религиозным причинам никогда не ел из общего котла. В субботу ему давали увольнение, чтобы он мог пойти в город, раз в неделю поесть как полагается".

7

Для сохранивших свою веру служба в армии была обставлена всевозможными ограничениями. Сразу же запретили‚ "впредь до особого повеления"‚ назначать евреев в денщики. Затем вышло высочайшее повеление‚ чтобы в карантинную стражу "не назначались... люди дурной нравственности и нижние чины из евреев". Евреев не назначали на службу и при войсках гвардейского корпуса‚ при домах генерального штаба‚ главного адмиралтейства, прочих военных ведомств. Николай I разрешил производить евреев в унтер-офицеры "лишь за отличия в сражениях против неприятеля" и с высочайшего разрешения‚ а чтобы стать офицером‚ надо было непременно принять крещение.

Во время Крымской войны 1853-1856 годов с еврейского населения стали брать повышенную норму. Еврейские солдаты сражались при обороне Севастополя‚ и в первый раз – а затем это случалось и в других войнах – им пришлось воевать с неприятельской армией‚ в составе которой тоже сражались евреи‚ но под другим знаменем‚ в другой форме и за другую страну. Французский ефрейтор-еврей Каген был убит возле Малахова кургана‚ – кто выстрелил в него? Французский солдат-еврей Грейльсгамер был ранен под Севастополем пять раз и вновь возвращался из лазарета на свой пост‚ – кого он убил из защитников города? Врач Гуф получил французский орден за то‚ что перевязывал солдат под огнем русской артиллерии‚ а врач Лев Пинскер по другую сторону фронта получил за те же заслуги русский орден. На похоронах французского солдата его товарищи-евреи читали тот же кадиш‚ что читали на похоронах российского солдата-еврея: те же самые слова на том же языке.

Из воспоминаний русского офицера, участника обороны Севастополя: "Во 2-ой мушкатерской роте был рядовой Белинский иудейского закона, о котором нельзя не вспомнить. Белинский постоянно находился на бастионах (он был хороший портной и отличный стрелок), ходил в ложементы, храбро дрался на вылазках и во время нападений. Не желая перейти в Православие, он уклонялся от всех предлагаемых ему снисхождений, не желал производства в унтер-офицеры и не получил знака отличия военного ордена, который вполне и неоднократно заслужил. Словом, личность этого еврея-солдата заслуживает вдвойне похвалы – как храброго защитника, так и твердого в убеждениях человека".

После окончания той войны военный министр представил к награде врачей‚ которые несли "самую трудную и гибельную для здоровья службу"; среди них были "врачи еврейского закона: отставной титулярный советник Розен и не имеющие чинов Маргулиус, Шорштейн, Бертензон, Дрей и Пинскер", которые "явили собой блистательный пример бескорыстия и самоотвержения". По этому поводу разгорелись споры: некоторые сановники считали‚ что нельзя награждать врачей-евреев орденом‚ на котором изображен крест‚ и потому следует ввести для них особые знаки отличия. Александр II повелел: "Всемилостивейше жалуем их кавалерами императорского и царского ордена нашего Святого Станислава третьей степени, для лиц нехристианских вероисповеданий установленного".

Когда закончилась та война, российские евреи собрали пожертвования и установили обелиск из белого мрамора над могилами павших еврейских солдат на Северной стороне Севастопольской бухты. На обелиске пометили по-русски: "Памяти еврейских солдат, павших за отечество при обороне Севастополя", а на иврите из Книги псалмов: "Идут они от силы к силе, предстанут пред Богом в Сионе. Драгоценна в глазах Господа смерть благочестивых".

Около пятисот евреев погибли на бастионах при обороне города‚ в котором не разрешали жить их единоверцам и запрещали иметь "заведения для отправления обрядов их веры". В газете "Русский инвалид", официальном органе военного министерства, отметили по окончании Крымской войны: "Военному ли забыть о евреях или сказать о них укорительное слово, когда… твердыни многострадального Севастополя, наравне с кровию русских, обагрены также кровию еврейских солдат, сражавшихся даже против своих единоверцев". Однако через несколько лет житель Севастополя сообщил о запустении еврейского кладбища. Прочие военные кладбища – русское, английское, французское – "огорожены и сохраняются по распоряжению их правительств… Бедные евреи! И после смерти на них тяготеют отличия от прочих. Печально смотреть на эту пустошь, где лежат убитые воины, сражавшиеся и пролившие кровь свою за Царя и Отечество".

А в 1900 году в журнале "Восход" появилось сообщение: "Еврейское военное кладбище в Севастополе‚ где погребены евреи-герои севастопольской обороны‚ находится в полном запустении. Вся местность покрыта густой травой и кое-где выглядывают набросанные на могилы камни. Невольно напрашивается вопрос: неужели покоящиеся здесь останки воинов‚ павших в боях‚ не заслужили такой же участи‚ как и воины‚ погребенные на соседнем‚ постоянно цветущем братском кладбище?"

8

Герцель Янкелевич Цам был схвачен "хапунами" в восьмилетнем возрасте‚ учился в школе кантонистов, пробыл в армии более сорока лет и сохранил свою веру. Он дослужился до фельдфебеля‚ сдал экзамен по программе юнкерских училищ‚ и офицеры полка ходатайствовали о присвоении ему офицерского звания. Специальным указом Александра II Цам был произведен в прапорщики‚ затем в подпоручики и поручики, в чине штабс-капитана командовал ротой Томского резервного батальона‚ которая при нем стала образцовой‚ но все ходатайства командира полка о присвоении ему чина капитана оставались безуспешными.

Герцель Цам стал капитаном лишь при выходе в отставку в 1894 году; это‚ пожалуй‚ единственный случай в русской армии‚ когда еврей‚ сохранивший свою веру‚ дослужился до столь высокого офицерского чина. Многие годы он занимался делами еврейской общины города Томска, с его помощью в городе открыли солдатскую синагогу.

Фельдфедель Абель Аарон Ашанский из кантонистов‚ печник в Кавалергардском петербургском полку‚ сохранил веру за полувековую службу в армии, был награжден всеми наградами‚ которые мог получить в своем звании. В 1896 году в полку торжественно отметили юбилей его пятидесятилетней службы‚ и в газете отметили: "В присутствии господ офицеров и всех нижних чинов полка прочитан был в манеже приказ‚ и командир полка поставил на вид всем нижним чинам честную пятидесятилетнюю службу Ашанского. Крики ура заглушили слова любимого командира‚ после чего юбиляру поднесены были подарки: от господ офицеров кавалергардского полка серебряный массивный жбан с чаркою и крупная денежная награда".

Абеля Ашанского похоронили в 1899 году, на еврейском кладбище в Петербурге‚ в торжественной обстановке‚ и гроб с телом – в соответствии с уставом – несли офицеры‚ которые в разные времена были командирами его полка. Французский корреспондент описал его похороны:

"Что за диковину я вижу?.. В первых рядах собравшихся, среди бедно одетых евреев, стоят блестящие, в полной форме офицеры полка и бывшие его командиры с траурными черными повязками на левом рукаве. Раввин произносит несколько слов на иврите, затем по-русски, воздавая должное за то, что тот остался преданным своей вере.

Элегантная дама, супруга одного из офицеров полка, одетого в расшитый мундир, перелистывает страницы книги поминальных еврейских молитв на русском и иврите, которую дал служка синагоги… Статные солдаты пересмеиваются с еврейскими девушками, помогая им пробиться к гробу. Генерал Тимирязев, бывший командир полка, поправляет монокль. Нынешний командир генерал-майор А. Н. Николаев инстинктивно начинает креститься. В первом ряду стоит генерал граф Игнатьев, бывший полковой командир.

И вот, наконец, гроб покидает казармы. Почетный караул обнажает палаши. Полковой оркестр играет похоронные марши. Офицеры провожают похоронную процессию до Николаевского вокзала, откуда тело отправится на еврейское кладбище".

Могила Ашанского цела по сей день‚ на памятнике написано по-русски и по-еврейски: "Здесь покоится прах фельдфебеля Кавалергардского Ея Величества Государыни Императрицы Марии Федоровны полка Абеля Ароновича Ашанского. Вступил на службу 11 января 1846 года".

Добавим к этому еще одну историю.

Евреев-кантонистов, "хорошо обученных", проявивших способности в "чтении, чистописании, арифметике, дроби, грамматике, геометрии, военных вопросах", посылали в специальные школы для последующего обучения. Они выходили оттуда писарями‚ фельдшерами‚ топографами‚ оружейниками‚ ветеринарными помощниками‚ специалистами порохового дела‚ мастеровыми разных специальностей для казенных заводов военного ведомства. Крещеные евреи из бывших кантонистов выслуживались на этих заводах до звания надворного или коллежского советника‚ что по табели о рангах приравнивалось к званию подполковника и полковника.

На Брянском казенном заводе работал Абрамка, старый еврей-стекольщик‚ которого знал и уважал весь город. Он часто рассказывал желающим‚ как ребенком-кантонистом с голоду ел червей, пёк в казарменной печке лягушек‚ но всё перетерпел и остался при своей вере. Служил там и кавалер орденов‚ надворный советник Сидоров из крещеных кантонистов. Он был старостой в местной церкви‚ во время службы плакал от умиления‚ а вслед за ним начинали голосить женщины-прихожанки.

Когда Сидоров умирал‚ причащать его пришли самые уважаемые в городе священники. В конце службы Сидоров заметался вдруг и забормотал – быстро-быстро‚ на непонятном языке. Священники переглянулись‚ окружили постель и возвысили голоса: оказалось‚ что надворный советник‚ кавалер орденов, уважаемый всеми церковный староста последние в своей жизни слова произнес по-еврейски. Быть может‚ то была молитва "Шма‚ Исраэль"‚ которую всякий еврей должен произнести с последним своим дыханием? Этого уже не узнать.

Указ о рекрутской повинности вызвал волнения в еврейских общинах‚ и в городе Староконстантинове на Волыни хасиды решили отправить послание Всевышнему – с просьбой о помощи. Выбрали десять самых почтенных граждан‚ которые провели день в молитвах и посте, а затем вручили умершему мужчине послание на пергаменте – для передачи Всевышнему на "том свете". Евреи умоляли покойника‚ чтобы через самое малое время он явился во сне одному из жителей города и передал ответ от Бога. Ремесленники побросали свои мастерские‚ торговцы закрыли лавки: весь город провожал на кладбище этого покойника с переданным ему посланием.

Весть о волнениях в Староконстантинове дошла до начальства‚ и императору доложили о "возмущениях и беспорядках между евреями по случаю объявления указа". Николай I распорядился беспощадно пресекать волнения и судить виновных военным судом‚ однако в тот раз всё обошлось благополучно‚ никого в Староконстантинове не наказали. Многие десятилетия помнили в городе о том событии‚ а потомки десяти "святых мужей"‚ которые передавали послание Всевышнему‚ гордились заслугами своих предков.

В архивах сохранился рапорт командира пехотного полка, солдат которого послали в 1847 году в местечко возле Луцка – для подавления сопротивления евреев, которые не выдавали единоверцев, скрывавшихся от рекрутского набора.

***

Во время охоты за "пойманниками" трагическое переплеталось порой с трагикомическим. Однажды "хапуны" пришли ночью в одиноко стоявшую еврейскую корчму‚ разобрали стену из глины и выкрали мальчика. Корчмарь догнал похитителей и предложил им пятьдесят рублей‚ если они согласятся обменять этого его сына на другого‚ менее им любимого. Те взяли деньги, согласились на обмен‚ но когда они привели другого мальчика в рекрутское присутствие‚ то оказалось‚ что это была переодетая девушка.

Некий "пойманник" возвратился в свое местечко через тридцать два года военной службы и обнаружил потомков тех людей‚ которые при помощи "хапунов" сдали его в рекруты взамен одного из своих сыновей. Он потребовал от них вознаграждение и выдал взамен такую расписку: "Я‚ нижеподписавшийся Айзик Хаим Бондарский‚ которого жители Люцина взяли пойманником и сдали в солдаты‚ ныне‚ приехав в Люцин‚ помирился с ними за сумму в семьдесят пять рублей и простил их от всего сердца. Нет у меня больше к ним никаких претензий; прощаю покойников‚ давно умерших‚ и живых‚ здравствующих поныне..."

Известен иной случай‚ когда офицер русской армии‚ крещеный‚ из кантонистов‚ приехал через много лет в местечко‚ пошел на еврейское кладбище и в ярости стал рубить саблей могилу "хапуна"‚ который некогда поймал его ребенком и сдал в рекруты.

***

В девятнадцатом веке среди украинских евреев существовала поговорка: "Откуда царь знает‚ что есть на свете город Острополь?" Употреблялась она в разговоре при таких примерно обстоятельствах. Один спрашивал другого: "Откуда ты это знаешь?" Другой отвечал вопросом на вопрос: "А откуда царь знает‚ что есть город Острополь?"

И вот происхождение этой поговорки. Евреи маленького Острополя в былые времена‚ когда не было еще железных дорог‚ жили очень замкнуто и никуда не ездили‚ кроме ближайших селений. Лишь реб Аврум выезжал по делам окрестных помещиков в Житомир‚ Киев и другие города‚ – поговаривали‚ что он бывал даже в Петербурге. Неожиданно – как гром с ясного неба – жители Острополя узнали‚ что их скоро начнут брать в солдаты. Они с яростью кинулись к дому Аврума‚ разбили окна и кричали в отчаянии: "Если бы не ты‚ Аврум‚ то царь не знал бы‚ что есть на свете Острополь!"

Так появилась эта поговорка: "А откуда царь знает‚ что есть на свете город Острополь?"

назад ~ ОГЛАВЛЕНИЕ ~ далее