ОЧЕРК ТРИДЦАТЬ ПЯТЫЙ

Жизненный уклад еврейских общин. Благотворительность. Хедеры‚ иешивы и синагоги. Раввины черты оседлости. Канторы и клейзмеры.

Правление петербургской синагоги попросило разрешение на жительство в столице солисту синагогального хора, однако резолюция властей была такова: "Оставить без удовлетворения, поскольку бас-октава для евреев – предмет непозволительной роскоши".

1

Хаим Вейцман, первый президент Израиля, вспоминал: "Городок‚ где я родился‚ Мотоль (или Мотеле‚ как его любовно называли евреи) стоял – да‚ возможно‚ еще и сейчас стоит – на берегу небольшой речки‚ в болотистой местности‚ занимавшей большую часть Минской и соседних белорусских губерний‚ на плоской‚ открытой равнине‚ угрюмой и однообразной... Весной и осенью всё вокруг превращалось в море грязи; зимой царствовали лед и снег‚ летом неизменно висело облако пыли. И повсюду на этой равнине‚ в сотнях городков и местечек‚ жили евреи‚ жили уже давно – крохотные еврейские островки в чужом океане. Среди них было немало моей родни…"

Жизненный уклад еврейских общин черты оседлости мало менялся со временем. Отношения между членами семьи в повседневной жизни‚ отношения между человеком и общиной регулировались законами Талмуда‚ раввинскими постановлениями и вековыми традициями. В этом закрытом мире царили нищета‚ скученность‚ постоянное беспокойство о завтрашнем дне‚ но этот мир существовал по собственным законам и обычаям‚ которые не только накладывали отпечаток на облик российского еврея‚ но позволяли ему жить духовной жизнью.

Современник вспоминал: "Начиная с пятилетнего возраста требовали от меня самого строгого исполнения всех сложных обязанностей благочестивого еврейского мальчика: утренняя‚ предвечерняя и вечерняя молитвы‚ обязательное благословение перед едой‚ перед питьем‚ молитва перед сном, утренняя молитва при умывании... Я верил‚ что во мне два духа – дух добра и дух зла; в борьбе между ними должен победить дух добра‚ и решить эту победу обязан я... Отчетливо припоминаю‚ что на каждом шагу я предавался оценке‚ является ли данное мое желание результатом внушения духа добра или духа зла".

Еврейское население в массе своей строго соблюдало религиозные заповеди – к удивлению сторонних наблюдателей. Даже кухарки-христианки в зажиточных еврейских домах прекрасно знали‚ что следует вымачивать и солить мясо перед его приготовлением‚ чтобы в нем не осталось крови; они не смешивали молочную и мясную посуду и "не вводили хозяев в грех". Протоирей Богоявленский стыдил единоверцев на страницах газеты "Русь": "А какой еще невыносимой укоризной нам служат нехристиане‚ например‚ евреи... Посмотрите‚ настал шабат – суббота‚ праздник еврейский, – и что же? Вы не увидите ни одного еврея за куплей или продажей‚ всё еврейское сословие в этот день от мала до велика спешит и бежит в молитвенные свои дома".

Бывало и так, что земские начальники переносили базарные дни в местечках с воскресных дней на будние‚ чтобы крестьяне из окрестных деревень не пьянствовали в свой праздничный день на глазах у евреев‚ которые строго соблюдали субботу. В городах и местечках с преимущественным еврейским населением торговля по субботам практически прекращалась‚ и христиане мирились с этим. "Если вы забыли купить что-либо в пятницу‚ а в субботу уже шабаш‚ у евреев ничего не достанете‚ – сообщал наблюдатель. – Отправляетесь в польскую лавку‚ с вас спрашивают двойную цену за всё и откровенно говорят: "Всё равно сегодня у жидов ничего не купить"…"

Утром по пятницам мужчины шли в баню‚ к вечеру отправлялись в синагогу для встречи "невесты-субботы". После молитвы возвращались домой‚ где было празднично убрано‚ горели субботние свечи‚ на столе лежали под салфеткой свежеиспеченные булки-халы. Хозяйка дома подавала рыбу‚ суп‚ мясо и цимес‚ в промежутках между блюдами вся семья пела в честь субботы: "Как красива и сладка любовь сердечная..." За небольшую плату – порой за рюмку водки – христиане пятничным вечером гасили лампы в еврейских домах‚ топили печи по субботам. В молодости М. Горький работал у земледельцев-евреев юга Украины: "Я часто бывал у них шабес-гой‚ то есть тушил лампы в пятницу вечером‚ носил вещи в субботу и т. д. Я никогда не забуду этой красивой естественной святости‚ присущей этой нации‚ видом которой я наслаждался. В особенности их светлой семейной домашней жизнью. Но теперь‚ как мне кажется‚ евреи удалились от этой простоты‚ у них уже нельзя найти той поэзии жизни‚ которая меня‚ бывало‚ приводила в восторг".

В Вильно существовало общество "Блюстителей субботы". Его участники перед наступлением субботы ходили по еврейскому кварталу, призывая торговцев закрывать магазины. В Люблине, рассказывал житель города, каждую пятницу под вечер ходил по улицам реб Герш Мехл из братства "Шомрей Шабат" – "Охранители субботы", "гнал перед собой‚ как куропаток‚ стаю лоточниц и торговок‚ засидевшихся в ущерб наступающей субботе: "Домой! Зажигать свечи! Бесстыжие!" Все убегали от него‚ а он с шумом захлопывал ставни и двери магазинов‚ еще открытых"…" В том же Люблине "по субботам и праздникам тянулись длинные вереницы людей в большие синагоги‚ вмещавшие по нескольку тысяч человек. По обычаю‚ в первую после свадьбы субботу‚ окруженные женской свитой‚ шли разодетые молодые жены‚ которых торжественно "вводили" в синагогу. Согласно обычаю города Люблина по Еврейской улице провозили всех покойников к Большой синагоге – проститься с нею.

В семейных событиях участвовала вся община – на обрезании мальчика‚ его бармицве‚ а также на свадьбах и погребении умерших; самым распространенным пожеланием друг другу было: "дожить до того дня, чтобы повести детей под хупу" – свадебный балдахин. "Молодые новобрачные… – отмечал писатель А. Паперна‚ – не опошленные‚ не изжившиеся‚ не истратившие сил на стороне... легко привыкали‚ привязывались друг к другу; сильная вера в святость брачной жизни‚ естественный инстинкт‚ общность семейных и экономических интересов – всё это создавало крепкую связь между молодыми супругами‚ делало их необходимыми дополнениями друг к другу‚ развивало в них родственную любовь‚ которая с годами не ослабевает‚ а крепнет".

Российские евреи отличались трезвостью‚ бережливостью‚ крепостью семейных связей и традиционной заботой о детях; по этой‚ видимо‚ причине смертность в детском возрасте была у них ниже‚ чем у окружающего населения. Еврейские семьи были многодетными‚ и Х. Вейцман вспоминал: "Мать... постоянно была либо беременна‚ либо кормила очередного младенца... Она родила отцу пятнадцать детей‚ из которых трое умерли в младенчестве‚ а остальные благополучно выросли. Она не воспринимала это как тяжкое бремя; ей хотелось иметь как можно больше детей‚ рожала она их с большой радостью с семнадцати до сорока шести лет".

Евреи черты оседлости жили обособленно‚ замкнутыми общинами‚ говорили между собой на языке идиш, отличаясь от окружающего населения религией‚ обычаями и одеждой. Их окружал чуждый им мир‚ временами опасный и враждебный; они переносили насмешки, презрение окружающих‚ и если не решались отвечать оскорблением на оскорбление‚ то в запасе у них оставалось терпение‚ равнодушие‚ а то и ответное презрение. В их закрытом мире был свой отсчет ценностей‚ свои авторитеты‚ и какой-либо бедно одетый старик‚ вызывавший‚ в лучшем случае‚ равнодушие посторонних наблюдателей‚ являлся в их глазах великим в Израиле‚ быть может‚ одним из тридцати шести тайных праведников‚ которым мир обязан своим существованием.

М. Бен-Ами, из путевого очерка (1894 год):

"На одной из станций‚ недалеко от Ковеля‚ я видел следующую сцену. Из вагона вылез толстый господин… наполовину богатый мужик‚ наполовину барин‚ весь бритый‚ лицо заплывшее жиром... Ему навстречу бросается еврей с кнутом в руках‚ сняв шапку еще издали и низко, подобострастно кланяясь. Еврей имеет растрепанный‚ непривлекательный вид. Лицо всё покрыто пылью‚ болезненные красные глаза ушли вглубь‚ борода и нестриженые волосы сильно всклокочены; изорванный картуз еле покрывает макушку. Длинный балахон из серой грубой парусины страшно грязен‚ весь в дегтярных пятнах‚ не застегнут и свободно развевается на ветру. На босые‚ ужасно грязные ноги одеты огромные грубые башмаки‚ или сапоги с обрезанными голенищами.

"Добре здоровье‚ паничку"‚ – говорит еврей и намеревается взять из рук пана саквояж. "Вон‚ жид смердючий!" – грозно отталкивает его тот‚ не глядя на него. "Пане‚ у меня‚ ей-Богу‚ отличная бричка и отличные кони – в два часа будем". – "Говорю тебе‚ от тебя смердит‚ жид ты поганый. Чего лезешь?" – довольно спокойным тоном‚ но очень громко говорит пан. "Ей-Богу‚ паничку‚ не смердит. Вот побачете‚ что не смердит..."

Боже‚ до какого падения мы дошли!.. Не забудем‚ что этот несчастный‚ который нас так отталкивает‚ есть своего рода герой‚ что сносит он все муки и унижения ради своей семьи‚ чтобы доставить своим детям кусок хлеба‚ заплатить меламеду за их учение... Чего же можем мы требовать от этих беспомощных‚ тысячелетия унижаемых‚ вечно голодных людей. И вместо того, чтобы помочь им‚ облегчить их горькую долю‚ мы указываем на их недостатки‚ на их неприличные приемы‚ неприличную наружность‚ неряшливость‚ раболепие‚ низкопоклонство‚ навязчивость...

И скажите‚ пожалуйста‚ разве мы‚ именующие себя интеллигенцией‚ многим лучше ее‚ этой бедной затоптанной в грязь массы? Разве мы не лезем с теми же настойчивыми уверениями и доказательствами‚ что "мы‚ ей-Богу‚ пане‚ не смердим"?.."

2

При Николае I был упразднен кагал – общинное автономное самоуправление‚ чтобы устранить "еврейскую обособленность". Общины уже не могли без разрешения собирать деньги на свои нужды‚ средствами с коробочного сбора стала распоряжаться местная администрация. Денег постоянно не хватало‚ но общинная жизнь продолжала существовать за счет частных пожертвований.

В каждой общине была "Хевра кадиша" – погребальное братство; оно ведало кладбищем и погребением мертвых‚ помогало больным и оплачивало аренду земель‚ на которых располагались синагоги и кладбища. Во многих общинах существовали общества "Бикур холим" – "Посещение больных"; они содержали больницы и аптеки‚ нанимали врачей и медицинских сестер‚ раздавали бесплатные лекарства‚ ухаживали за больными и при необходимости отправляли их на лечение в другие города. Практически в каждом городе были общества воспитания сирот‚ помощи бедным невестам‚ общества для содержания сиротских домов‚ домов для престарелых и инвалидов.

Еврейские благотворительные общества устраивали дешевые столовые‚ снабжали одеждой и топливом‚ оказывали поддержку пострадавшим от погромов‚ посылали еврейским солдатам мацу и кашерные продукты‚ выдавали беспроцентные ссуды и безвозвратные пособия‚ а нуждающимся – деньги для субботней трапезы. После больших пожаров общины принимали бездомных "для прокормления"‚ строили для них временные жилища‚ отправляли им хлеб и одежду. В одном местечке евреи отказались от устройства субботних трапез в пользу погорельцев‚ и Шолом Алейхем написал: "Это значит: все евреи местечка‚ сами нищие‚ всю неделю голодающие‚ чтобы сэкономить что-нибудь на субботу‚ отказались от субботней рыбы и прочих субботних яств‚ чтобы прийти на помощь несчастным погорельцам. Право‚ даже лучший из наших Ротшильдов не в состоянии сделать такого пожертвования!"

По пятницам нищие евреи шли по улицам за подаянием; в богатых домах им давали копейку‚ а в бедных домах – одну пятую или одну десятую копейки на каждого просителя. Таких монет в России не существовало‚ а потому в общинах изготавливали особые марки или жестяные пластинки стоимостью в какую-либо часть копейки. Обойдя многие дома‚ нищий шел в общинную кассу и обменивал собранные марки или пластинки на равнозначную сумму денег‚ чтобы купить продукты для субботнего стола. В еврейской газете отметили: "Смело можно сказать про каждого еврея‚ не получающего милостыню‚ что он раздает ее. Всевышний – по мнению бедняков – доверил богатым ту часть благ‚ которая приходится на долю бедных‚ чтобы испытать честность и добросердечие богатых… Всевышний только поручил богатым раздавать Свои милости‚ и потому бедный еврей требует милостыню и пользуется ею без того принижающего чувства‚ которое обыкновенно испытывают бедняки".

Чем крупнее был город‚ тем больше было в нем благотворительных учреждений. Еврейская община Одессы содержала бесплатную больницу для бедняков‚ куда принимали и христиан‚ сиротский дом на 200 детей с начальной школой и музыкальными классами‚ родильный приют для бедных женщин‚ столовую для нуждающихся детей‚ кухню с выдачей бесплатных обедов‚ богадельню на 250 стариков‚ летние загородные оздоровительные колонии для предрасположенных к туберкулезу детей. В Киеве благотворительные еврейские организации содержали на пожертвования бесплатные больницы‚ амбулатории‚ хирургическую лечебницу‚ санаторий для чахоточных и санаторий для больных детей; они помогали бедным роженицам‚ раздавали топливо на зиму и бесплатные обеды‚ помогали потерявшим трудоспособность‚ содержали школу для бездомных детей и прочее.

Иехезкель Котик (местечко Каменец-Литовск около Бреста):

"Дедушка реб Лейзер по пятницам ходил в баню, где раздевался рядом с бедняками. Увидев у бедного еврея рваные сапоги, он с ним менялся; то же происходило с драными рубахами и штанами: он отдавал собственное и надевал бедняцкое. А когда приходил домой в рваном… бабушка его не узнавала и поднимала крик. Это было непосильным расходом, потому что город платил раввину немного, им едва хватало на жизнь…

Если во время еды в дом приходили бедняки, дедушка приглашал их к столу и отдавал лучшие куски... Он мог пригласить к столу десять-двенадцать бедняков; домашние выходили из-за стола голодными, но если для нескольких бедняков не хватало еды, дедушка посылал купить хлеба, и никто из них не уходил не насытившимся".

М. Кроль (Житомир): "Моя мать соблюдала ряд старых, очень хороших традиций. Когда на зиму она солила огурцы, квасила капусту или "ставила" бураки, то неизменно готовила бочки с этими овощами для бедных; в течение зимы к ней приходили бедные женщины и дети с горшками и тарелками, чтобы получить порцию огурцов, капусты и бураков".

По пятницам на рынке Вильно выкладывали на прилавок сотни ковриг хлеба‚ и покупатели жертвовали по копейке‚ а то и по полкопейки‚ чтобы выкупить этот хлеб‚ который относили затем в иешивы. Жила в Вильно известная всему городу Эстер Двойра Гельферт‚ торговавшая хлебом и печеньем. Однажды она собрала пожертвования у рыночных торговок‚ организовала благотворительный фонд и стала выдавать беднякам беспроцентные ссуды‚ которые они постепенно возвращали – по пятачку в неделю. Со временем в ее фонде набралось 17 000 рублей; сотни бедняков получали ссуды из этих денег‚ а сгорбленная уже старуха Эстер Двойра каждую пятницу‚ в любую погоду‚ сидела на табурете посреди рынка, принимая пятаки в погашение долга.

Ходил по улицам Вильно горбатый‚ одетый в лохмотья человек с корзиной и кружкой для пожертвований. Это был знаменитый на весь город реб Берл: каждый день‚ с утра и до вечера‚ он ходил из дома в дом‚ из лавки в лавку, собирая пожертвования деньгами и вещами. В корзине у него можно было увидеть хлеб‚ обувь‚ холсты‚ даже живую курицу: всё это он продавал прохожим и обращал в деньги‚ чтобы удобнее делить среди бедняков. "Купите! – кричал он. – Купите дешево‚ всего за копеечку!" – и у него охотно покупали‚ но не за копейку‚ а за действительную стоимость каждой вещи‚ так как знали‚ на что пойдут эти деньги. Реб Берл ходил по улицам в дождь и мороз‚ промокший, иззябший‚ а к вечеру раздавал беднякам в синагоге собранное за день. Из Вильно сообщили: "Он дожил до глубокой старости‚ ни на минуту не оставляя своего доброго дела‚ и умер на девяностом году‚ оплакиваемый бедняками своего города".

В 1891 году в губерниях России был голод‚ от которого пострадали десятки тысяч человек. В еврейском журнале "Восход" написали: "Над Россией стряслась беда... Любимы или нелюбимы мы в России; сытно или голодно кормит она нас – разве об этом вправе мы думать в теперешние тяжелые дни?.." Община Проскурова собрала в пользу голодающих христиан 5000 рублей‚ евреи Аккермана – 2000‚ в Ромнах собрали 1000 рублей‚ в Велиже – 500‚ в местечке Новая Ушица – тоже 500; в Пинске открыли бесплатную столовую для сотен голодающих‚ даже нищее население Переяслава устроило общественную лавку‚ откуда христианам и евреям отпускали муку по удешевленной цене.

Из писем в еврейскую газету: "А ведь уже и теперь в большей части местечек Юго-Западного края наблюдаются проявления такой нужды‚ что даже чужие нашему народу люди испытывают щемящую боль. "Я не могу без содроганий вспомнить о том‚ что видел... – говорил офицер после маневров. – Даже в местечках‚ расположенных почти у самого Киева‚ кусок хлеба просто за редкость"…" И тогда же в петербургском "Новом времени" написали: "Около голодного коренного русского населения наживается теперь всё племя иудейское‚ и каждый пуд хлеба‚ поступающий в земства нуждающихся губерний‚ служит наживой‚ по крайней мере‚ пяти евреям".

3

Правительство вело борьбу с традиционным еврейским образованием‚ чтобы заменить его гражданским просвещением "в духе русской государственности и христианской церкви". Выпускали постановления по этому поводу‚ предпринимали различные меры‚ вплоть до насильственных‚ однако хедеры – начальные религиозные школы – устояли в этой борьбе. В конце концов, власти признали их право на существование‚ и закон 1893 года разрешил учителям преподавать в хедерах еврейский язык и религиозную литературу.

Хедеры обучали детей языку‚ молитвам и религиозным законам‚ знакомили с обычаями и традициями; благодаря хедерам евреи в массе своей были грамотными и передавали из поколения в поколение приверженность к своей вере. В 1887 году выдающиеся раввины России подписали обращение в защиту хедеров и иешив: "Знайте‚ что система воспитания молодежи‚ унаследованная нами от предков‚ была для нас благодатью‚ ибо из среды тех‚ кто получил свое воспитание в хедерах у меламедов‚ вышли мудрецы и ученые в Израиле‚ великие гаоны‚ наставляющие нас на путь Торы и нравственного совершенствования‚ обучающие нас путям Господним и Его мудрости. И не будь хедеров‚ не было бы у нас ни Торы‚ ни заповедей‚ не было бы Израиля".

К концу девятнадцатого века – по примерным оценкам – находилось в Российской империи 25 000 хедеров‚ в которых учились примерно 350 000 учеников в возрасте от трех лет. В частных хедерах родители платили за обучение сыновей‚ а хедеры для бедных и сирот содержались за счет общин. Занятия обычно проходили в квартире меламеда‚ в маленькой комнате‚ порой в подвале‚ на кухне или на чердаке. Летом в комнате было душно‚ а то и сыро‚ зимой – холодно‚ и дети не снимали верхней одежды.

Не все меламеды были хорошими учителями; занимались этим делом и случайные люди‚ которые не могли заработать иным способом: разорившиеся торговцы‚ ремесленники‚ синагогальные служки. В некоторых хедерах обучали лишь чтению молитв и письму на иврите‚ но были и профессиональные преподаватели‚ которые основательно знакомили детей с Пятикнижием‚ Талмудом и еврейской историей. Исследователь хедеров сообщал из Ковно: "В большинстве хедеров успехи учеников показались мне поразительными. Почти всюду мальчики восьми лет не только читали Библию и понимали ее текст‚ но также читали и понимали комментарий Раши‚ нелегко понимаемый и притом написанный другим шрифтом".

На первом этапе обучения дети учились читать и писать на иврите‚ изучали Пятикнижие и отрывки из книг пророков‚ получали первоначальные сведения о Талмуде. На этом многие оканчивали свое образование, шли учениками к ремесленникам или в торговлю; более способные поступали в высший хедер, изучали там Талмуд. "Почти без перерывов продолжалось сидение у стола на твердой скамье без спинки... – рассказывал один из них. – И это изо дня в день... при большом напряжении детского ума". Историк Б. Динур отметил (иешива в литовском городе Тельшай): "Длинный и просторный зал, где в четыре ряда стояли скамьи, а перед каждой скамьей – парта. И ни одного свободного места! Триста пятьдесят юношей ревностно учатся, их голоса заполняют всё пространство зала… И так каждый день, с раннего утра до позднего вечера. И мой голос, самого юного из всех, вливается в общий хор".

Особо одаренные дети учились по индивидуальной программе‚ и Г. Слиозберг вспоминал:

"Не успел я научиться читать по-еврейски‚ как меня перевели к изучению Пятикнижия; не успел освоиться с библейским языком Пятикнижия‚ как меня‚ еще не достигшего семилетнего возраста‚ посадили за Талмуд... Когда мне пошел десятый год‚ вершители судеб моего обучения – отец и дед – признали‚ что для меня в Полтаве уже нет подходящего меламеда. Из местечка Мир... извлечен был глубокий знаток Талмуда – Янкель Нохим Чарный. Под его руководством я и еще три-четыре мальчика... посвящали долгие летние дни‚ а затем и длинные вечера зимою‚ при тусклом освещении сальных свечей‚ изучению... труднейших трактатов Талмуда...

Затем отец решил‚ что учитель мне уже не нужен... и с десяти лет я учил Талмуд самостоятельно‚ в молитвенном доме. Один в пустом помещении‚ окруженный фолиантами‚ я углублялся в занятия‚ и гулко раздавался в пустом помещении мой детский напев‚ обычный при чтении Талмуда. Временами я испытывал минуты высокого подъема духа‚ доходящего до экстаза. И на всю мою жизнь незабвенными остались эти моменты высокого умственного напряжения и наслаждения‚ когда мысль ширится и ширится‚ мозг как бы разверзается и готов объять необъятное".

С тринадцатилетнего возраста учился самостоятельно и будущий поэт Х. Н. Бялик. "Эти одинокие часы занятий в синагоге имели огромное влияние на мой характер и душевный мир. Наедине с моими давнишними и новыми мыслями‚ с моими сомнениями и интимными размышлениями‚ просиживал я целые дни напролет возле книжных шкафов; по временам я прерывал занятия и погружался в мир мечтаний и образов, сводил счеты с мирозданием, пытался обрести смысл существования для себя и для всего человечества".

По окончании хедера наиболее способные ученики шли в иешивы. Каждая крупная община содержала за свой счет иешиву‚ которой руководил местный раввин или ученый еврей‚ приглашенный со стороны. Обучение было бесплатным; обычно ученики ночевали в здании иешивы‚ в будние дни они ограничивались тарелкой супа или куском хлеба‚ а на субботние трапезы их приглашали по очереди местные жители. Среди учеников были не только уроженцы тех мест: существовало мнение‚ что учиться лучше всего на чужбине‚ среди посторонних людей‚ где меньше помех; юноши‚ а порой и женатые мужчины‚ уходили за сотни верст в дальние иешивы. "Самое интенсивное обучение шло, обыкновенно, зимой‚ – рассказывал один из учеников. – При летнем солнечном свете не так углубляешься в бездонные пропасти Талмуда‚ как при тусклой свечке‚ стоящей перед тобой задумчиво и уныло. Тридцать-сорок человек‚ тридцать-сорок свечек рассыпаны по просторному помещению‚ и каждый читает своим собственным мотивом и особой манерой..."

Они занимались по шестнадцать-восемнадцать часов в день‚ раскачиваясь и напевая текст; наиболее старательные проводили ночи за книгами‚ а самые способные из них после женитьбы становились в местечках раввинами. Главы иешив и раввины получали крохотное жалованье от еврейских общин‚ порой их основным доходом была выручка от продажи свечей‚ дрожжей и пасхального вина‚ на которую им предоставлялось исключительное право. Любой бедняк мог купить свечи и дрожжи подешевле‚ в соседней лавочке‚ но практически все покупали их у раввина‚ чтобы не лишить его заработка.

В иешиве литовского местечка Эйшишки училось более ста человек. Жители по очереди приносили еду ученикам‚ снабжали их книгами‚ заботились об освещении и отоплении здания. "Наша иешива основана и содержится шапочниками‚ то есть бедными людьми‚ – сообщали из Минска. – Глава иешивы имеет мануфактурную лавку. Дело ведет его жена... Всю неделю он посвящает занятиям с учащимися иешивы‚ а по субботам преподает Тору шапочникам". В виленской синагоге мясников и на их средства учились 80 человек; в том же городе славилась иешива "Рамайлес"‚ основанная ремесленниками. Сохранилась память о трубочисте по имени Шабси‚ который отдавал в эту иешиву заработанные копейки‚ а его жена бесплатно стирала белье учащимся.

В черте оседлости существовали крупные иешивы – в Воложине‚ Мире‚ Слуцке‚ Слониме‚ Любавичах‚ в пригороде Ковно Слободке. Это были знаменитые центры еврейской учености‚ куда отовсюду стекалась еврейская молодежь от тринадцати лет и старше. Воложинская иешива достигла наивысшего расцвета во второй половине девятнадцатого века‚ когда во главе ее стоял раввин Нафтали Цви Иегуда Берлин. Начальник жандармского управления характеризовал его так: "Не только в пределах России, но и за границей он пользуется полнейшим уважением и почетом; к нему относятся с каким-то благоговением, он имеет громаднейшее влияние не только в религиозном отношении, но и в обыденной семейной жизни..."

В воложинской иешиве обучались 400 учеников не только из черты оседлости‚ но из Англии‚ Германии‚ Австрии и Америки. Глава иешивы читал лекции три раза в неделю‚ а в остальные дни занимался с учащимися раввин Хаим Соловейчик‚ крупнейший талмудист того времени. В Воложинской иешиве всех приучали к самостоятельной работе; чаще всего занимались по двое‚ и время от времени собирались группами‚ чтобы "обсуждать подлежащее изучению". Юноши из обеспеченных семей не нуждались в поддержке‚ но большинство получало скромное пособие. Снимали комнату на двух-трех человек, на завтрак и ужин ели хлеб с чаем; горячую пищу они получали к обеду‚ а мясное блюдо – по субботам. Сборщики пожертвований ездили по всему миру‚ больше всего денег на содержание Воложинской иешивы они привозили из Америки.

В 1865 году был пожар, здание иешивы пострадало, и – как сообщали – "по всему краю выставлены были кружки; пожертвования посыпались со всех концов, и ныне иешива восстает из пепла в еще большем объеме, с высшей славою и с прежними учителями". В 1892 году иешиву закрыли за отказ ввести преподавание светских наук. Ее преподавателей и учащихся выслали из Воложина‚ раввин Нафтали Цви Иегуда Берлин умер в изгнании. Это событие восприняли в черте оседлости как национальное бедствие; на траурном богослужении в синагоге литовского местечка "проповедник воскликнул: "Нет более рабби Нафтали‚ нет больше Воложинской иешивы!"‚ – и вся синагога огласилась рыданиями‚ которые уже не прекращались до конца... Надо быть в Литве‚ чтобы вполне понять‚ что закрытие Воложинской иешивы... истинное народное несчастье".

4

Житель Каменец-Литовска рассказывал: "К приезду нового раввина ученые люди местечка, старые и молодые, готовили трудные вопросы, чтобы проверить новичка, и перед испытанием сердце у раввина уходило в пятки от страха. Первая проповедь должна была содержать остроумные, глубокие толкования, и если ученые люди оставались довольны, он уже знал, что займет место раввина".

В городах и местечках черты оседлости жили раввины – крупнейшие авторитеты того времени. Рабби Ицхак Эльханан Спектор был сначала раввином в нищем местечке Гродненской губернии; его семья постоянно голодала‚ и отец жены – такой же бедный‚ как они – иногда присылал им хлеб и мясо к субботнему столу. Рабби Ицхак Эльханан изучал трактаты Талмуда по двадцать часов в день; слухи о молодом раввине распространились по окрестностям‚ а потому евреи Несвижа похитили его зимней ночью и перевезли к себе.

Со временем он стал раввином в Ковно; его влияние на литовское еврейство было огромным. Шестьдесят лет подряд к нему обращались евреи из разных стран за разрешением сложных и спорных вопросов раввинской практики‚ и рабби Ицхак Эльханан дал на них тысячи ответов. Он придерживался талмудического принципа "Живи по заповедям Торы‚ а не умри от них"‚ а потому толковал религиозные законы в облегчительном смысле. Во время неурожая в России он разрешил евреям – в нарушение старого обычая – есть на праздник Песах бобы и горох; это вызвало противодействие раввинов‚ однако его авторитет был настолько велик‚ что это решение приняло большинство еврейских общин.

Рассказывали: "Простота‚ кротость и добросердечие его невольно подкупали всякого‚ кто вступал с ним в общение... Народная масса несла к нему свое горе‚ уверенная в том‚ что рабби Ицхак поймет его‚ что у него она найдет облегчение и поддержку... Однажды‚ когда рабби Ицхак прибыл в Вильно‚ толпа выпрягла – несмотря на его протесты – лошадей из коляски и торжественно повезла его по улицам". Рабби Ицхак Эльханан хлопотал об облегчении участи российских евреев, организовывал помощь пострадавшим от пожаров и эпидемий; в годовщину его смерти в еврейской газете написали: "Его портрет можно встретить в любой избе местечка‚ в заброшенной заимке в глухой сибирской тайге‚ в квартирах Уайт-Чепеля и в одиноких фермах Техаса или Канады… Любовь и сострадание были альфа и омега жизни покойного‚ – вот почему почитатели его... решили открыть в Ковно сиротский дом его имени".

Жил в белорусском местечке Радунь раввин Израиль Меир Каган‚ которого называли Хафец Хаим – "Жизнелюб"‚ по названию одной из его книг. Семья кормилась с доходов от бакалейной лавочки‚ которую содержала жена; прославленный ученый по нескольку часов в день помогал ей торговать‚ а остальное время занимался общественными делами‚ писал сочинения на талмудические темы‚ преподавал в иешиве‚ которую назвали его именем "Хафец Хаим". Он вел скромную жизнь и пользовался огромным уважением в еврейской среде. Заселение Эрец Исраэль Хафец Хаим воспринял как наступление времен воссоединения рассеянного Израиля перед пришествием Мессии и восстановлением Иерусалимского Храма‚ а потому начал заблаговременно разрабатывать предписания‚ имевшие отношение к Храму и к жертвоприношениям в нем.

Г. Слиозберг составил описание раввинов‚ которые в 1910 году приехали в Петербург на раввинский съезд. "Прежде всего рабби Шнеерсон‚ имевший огромное влияние на раввинов. Далеко не старый человек‚ он был немногословен‚ но в каждом его слове отражалась привычка властвовать над умами многочисленных масс. Тонкий политик‚ он был тверд как скала в области вопросов‚ имеющих отношение к религиозной жизни... Участвовал в съезде брест-литовский раввин Хаим Соловейчик‚ пользовавшийся огромной популярностью... Не только еврейское население‚ но и польское... считало его святым человеком и обращалось к нему за разрешением споров... Особенную прелесть представляла фигура пружанского раввина Ильи Файнштейна. Красивый старик‚ с большой окладистой‚ белой‚ как лунь‚ бородой‚ с живыми‚ умными глазами‚ он производил впечатление патриарха‚ он мало говорил‚ но каждое слово было результатом глубокой думы и искреннего убеждения. Такие раввины внушают уважение к той внутренней духовной жизни‚ которой они озарены".

В еврейских общинах существовал обычай писать для синагог свитки Торы: это считалось особо благочестивым делом. Их писали и для состоятельных жителей; даже еврейские солдаты собирали с разрешения командиров деньги, заказывали свитки Торы для солдатских синагог. Когда свиток был готов‚ его торжественно относили в синагогу‚ дописывали там последние строки и устраивали празднество. "Трудно найти дом‚ даже в какой-либо заброшенной деревушке‚ – сообщали из Литвы‚ – где не было бы шкафа с книгами‚ содержащего Талмуд‚ мидрашим и т.д. О Библии и говорить нечего… Во многих частных домах есть даже свитки Торы‚ хранящиеся в особых киотах. Я видел раз таковой в заброшенной бедной корчме‚ недалеко от Стародуба".

В еврейских общинах существовали братства по изучению Торы‚ Талмуда и книг по религиозной морали и этике. В виленской синагоге чернорабочих учение проходило по сменам‚ в ночь с пятницы на субботу: одна группа занималась с девяти вечера до полуночи‚ другая – от полуночи до трех часов ночи. В субботу после обеда они опять занимались до вечера; подобное происходило в синагогах и молитвенных домах портных, извозчиков, сапожников, водовозов. Каждый молитвенный дом содержал на собранные средства раввина и проповедника‚ не было ни одной‚ самой бедной синагоги‚ которая не имела бы своего учителя. "С зари до полночи‚ иногда заполночь‚ сидели старики и отроки‚ богачи и нищие‚ раввины и лавочники‚ каждый перед своим фолиантом‚ и нараспев‚ покачиваясь‚ повторяли священные тексты‚ упивались мудрыми толкованиями‚ опьянялись высшим разгулом духа за счет хилого и презренного тела".

Для стороннего наблюдателя эти люди не были интеллигентами в привычном понимании слова‚ и не случайно отмечено в воспоминаниях тех времен: "Интеллигент – общепринятый термин для обозначения человека просвещенного в смысле общего‚ не специально еврейского образования. Термин этот я предпочел бы выбросить из нашего обиходного языка. По истинной "интеллигентности" простой ортодоксальный еврей часто превосходит дипломированных евреев". Исследователь жизни евреев сообщал: "За знатока Талмуда, хоть бы он сын бедняка, еврейский богач выдаст охотно свою дочь и даст за нее большое приданое. Каждый гордится вступить в родство с ученым талмудистом; считают за счастие и по смерти быть погребенным рядом с прахом талмудиста, платят за это большие деньги".

"Есть в Вильно особый класс чернорабочих‚ называемых "вашовниками"‚ – писал М. Бен-Ами. – Прибывающие по реке плоты они разбивают в воде с помощью длинных топоров и огромными крючьями вытаскивают бревна на берег... "Вашовники" стоят в воде в сапогах‚ по пятнадцати часов в сутки. Сапоги от воды получают страшную тяжесть‚ ноги тоже вздуваются‚ осенью и в начале весны совершенно коченеют‚ и несчастные еле двигаются... И вот эти люди, как только освобождаются от каторжной работы‚ спешат не водочки выпить или "побаловать себя чайком" в трактире при бравурных звуках "машины"‚ – нет‚ они спешат в свой клауз. Да‚ они имеют свой собственный клауз‚ который содержат на собственные средства. Помолившись‚ они часа полтора слушают лекцию по какому-нибудь отделу религиозной науки и только тогда отправляются домой. Некоторые еще занимаются потом самостоятельно час-другой‚ и таких немало. Между ними я часто встречал людей с большими познаниями в Талмуде и Библии".

И еще из путевых очерков М. Бен-Ами: "В синагоге ни одного свежего‚ здорового‚ выражавшего бы малейшее довольство‚ малейшее удовлетворение лица! Всё это сгорблено‚ скомкано‚ исковеркано‚ изборождено глубокими‚ черными морщинами‚ измучено заботами‚ истерзано горем‚ истомлено непосильным трудом... Неужели эти люди способны еще воспринимать что-нибудь?.. Неужели эти ужасающие оборванцы понимают Талмуд‚ мидраш‚ пророков?! Да когда они этому успели научиться?! А если успели‚ как они не забыли до сих пор?.. Представьте себе французского или английского чернорабочего‚ ремесленника‚ мелкого торговца‚ читающего отцов церкви в греческом или латинском тексте. Ведь он прослыл бы истинным ученым. На него бегали бы смотреть..."

5

Для строительства синагог и открытия молитвенных домов в черте оседлости требовалось специальное разрешение губернатора‚ а вне черты – разрешение министра внутренних дел. По закону дозволялось устраивать синагоги и молитвенные дома на расстоянии не менее ста саженей от православных церквей. Время от времени полиция проверяла это расстояние‚ и если оно не соответствовало установленной норме‚ синагога подлежала закрытию. Иногда возникали споры из-за одного метра; дело поступало в Сенат‚ и государственные мужи ломали головы над тем‚ как следует замерять – от здания церкви или от церковной ограды. Критик В. Стасов писал: "Прилично ли еще и в наше время толкать подальше от церквей христианских еврейскую синагогу‚ будто евреи, и в самом деле, племя враждебное‚ гнусное‚ будто верование их – какое-нибудь верование непотребное‚ омерзительное? Пора уже забыть все эти старинные пошлости‚ пора уже нам и в этом отношении быть европейцами".

В 1869 году еврейская община Петербурга получила "Высочайшее разрешение" на строительство синагоги "исключительно для евреев‚ постоянно живущих в здешней столице‚ а также имеющих право... на временное в оной пребывание". Синагогу строили на пожертвования банкира Г. Гинцбурга‚ "железнодорожного короля" С. Полякова и других евреев; строительство обошлось в 500 000 рублей‚ синагогу торжественно открыли в 1893 году. Ее правление попросило разрешение на жительство в столице будущему солисту синагогального хора, обладателю голоса редкого диапазона, однако резолюция властей была такова: "Оставить без удовлетворения, поскольку бас-октава для евреев – предмет непозволительной роскоши".

В Вильно было около ста синагог‚ молитвенных домов и клаузов, в Брест-Литовске – две синагоги и тридцать молитвенных домов; в 1894 году в Одессе насчитали более шестидесяти зарегистрированных синагог и молельных домов. Среди них – молельни носильщиков и извозчиков, мясников, приказчиков, сапожников и членов погребального братства, а также молитвенный дом нижних воинских чинов. Стены‚ потолок и купол хоральной синагоги в Полтаве были разрисованы; висела огромная люстра, лестница с позолоченными резными перилами вела на возвышение перед хранилищем свитков Торы, занавес к нему был выткан золотом и серебром‚ а свитки Торы – с богатыми серебряными украшениями. Мужское отделение этой синагоги вмещало 1000 человек; там пел – "изливал свою душу перед Богом" – кантор Иерухам га-катан‚ Иерухам Маленький‚ человек необычайно малого роста.

Евреи основывали синагоги и молитвенные дома в Оренбурге‚ Челябинске‚ Орле‚ Омске‚ Томске, в других городах внутренних губерний. Первый молельный дом в Москве возник в конце 1820-х годов, когда в городе появились солдаты-евреи; назывался он "Аракчеевская молельня", потому что располагался неподалеку от Аракчеевских казарм. Затем возникли в Москве еще несколько солдатских синагог; количество евреев в городе возрастало, открылись молельни на Арбате и на еврейском Дорогомиловском кладбище, а в молельне при Бутырской тюрьме молились евреи-заключенные. Количество мест в молитвенных домах было ограничено, сходились на молитвы в частных квартирах, что было запрещено, и еврейская община приобрела участок земли в Большом Спасо-Глинищевском переулке.

В 1891 году строительство синагоги было закончено – с громадным куполом и "щитом Давида" на нем. Ее проект утвердило губернское правление‚ однако власти потребовали снять купол‚ и его тут же разрушили. Евреи Москвы рассказывали друг другу‚ что московский генерал-губернатор великий князь Сергей Александрович‚ проезжая мимо синагоги‚ будто бы принял ее за церковь и перекрестился – после чего потребовал снять купол и устранить всякое сходство синагоги с церковью.

Раввин Ш. Минор получил устное разрешение от обер-полицмейстера перенести в новое здание свитки Торы‚ и там начались ежедневные молитвы. Но недаром это было время массовых выселений московских евреев: власти придрались к тому‚ что не оказалось письменного разрешения на открытие синагоги‚ и ее закрыли. Это случилось 23 июня 1892 года: в синагоге должна была состояться свадьба‚ пришли приглашенные‚ но неожиданно явился полицейский пристав и опечатал здание. Раввин Минор и староста синагоги Шнейдер послали прошение высшему начальству‚ чтобы позволили открыть синагогу‚ но в ответ на это "Государь Император Высочайше повелеть соизволил": за незаконное открытие синагоги раввина Минора отстранить от должности и выслать навсегда в черту оседлости; старосту Шнейдера выслать из Москвы на два года, здание синагоги "продать или обратить под благотворительное заведение; в противном случае здание будет продано с публичных торгов".

Чтобы сохранить здание до лучших времен‚ туда решили перевести ремесленное еврейское училище. Три года перестраивали синагогу‚ когда же выполнили все условия губернской комиссии и собрались переводить училище‚ получили новое распоряжение: "Еврейское ремесленное училище упразднить вообще". Снова перестроили здание синагоги под училище-приют для сирот и бедных детей‚ а когда закончили все работы‚ последовало распоряжение: "Еврейское училище-приют упразднить".

Кроме синагоги закрыли в Москве девять молелен‚ у еврейской общины оставалось лишь несколько небольших молелен‚ которые начальство не позволяло перевести в более просторные помещения. В них размещалось не более восьмисот человек‚ а на праздники туда приходили еще около тысячи еврейских солдат‚ которых отпускали из казарм на молитву. Одна из молелен принадлежала миллионеру Л. Полякову‚ но в ней разрешали молиться только его семье и ближайшим родственникам. Директор одного из московских банков‚ потомственный почетный гражданин‚ попросил разрешения обвенчать свою дочь в молельне Полякова‚ но его прошение признали "не подлежащим удовлетворению".

Чтобы не мучиться в духоте тесных помещений‚ богатые евреи уезжали на праздники в другие города; устраивали нелегальные молельни на частных квартирах‚ напоминавшие собрания маранов‚ тайных евреев во времена испанской инквизиции‚ – крещеные московские евреи тоже приходили туда и там молились. Полиция устраивала набеги на эти недозволенные собрания‚ результатом были штрафы‚ аресты‚ административные высылки. Так случилось и в Йом Кипур‚ когда молящиеся были изнурены постом и продолжительной молитвой. Появилась полиция. Началась давка у входа. Женщины падали в обморок...

В дни коронации Николая II повсюду служили молебны‚ и евреи Москвы попросили нового царя – "в виде особой милости" – позволить им отслужить торжественное богослужение в большом зале синагоги. Обер-полицмейстер города вызвал к себе представителей общины и отчитал за "неуместность" просьбы‚ которая явилась "дерзким нарушением Высочайшей воли". Здание синагоги собирались продать с торгов; московские евреи придумывали всевозможные благотворительные заведения и перестраивали под них внутренние помещения; в кассе общины не оставалось денег‚ строительные подрядчики подавали в суд за неуплату‚ а губернское правление требовало так перестроить здание‚ чтобы уже никогда его нельзя было использовать под синагогу.

В апреле 1905 года появился указ о свободе вероисповеданий‚ и евреи Москвы обратились с просьбой к градоначальнику: "Вся Москва славит Бога в своих храмах и мечетях‚ каждая народность по-своему. Мы желали бы последовать примеру прочих‚ но нам негде это осуществить". В ответ им сообщили‚ что в новой синагоге нет необходимости‚ так как у евреев и без того достаточно мест в существовавших молельнях. Лишь в 1906 году синагогу в Москве вновь открыли‚ после перерыва в четырнадцать лет. Теперь это – хоральная синагога в Большом Спасо-Глинищевском переулке.

6

В каждой синагоге у ее восточной стены размещались самые почтенные и уважаемые члены общины: раввины‚ знатоки Талмуда‚ богатые люди‚ прославившиеся щедрыми пожертвованиями на общие нужды. В синагогах часто выступали странствующие магиды-проповедники‚ и многие сходились послушать заезжего гостя. "Неподдельный пафос захватывал слушателей‚ – рассказывали очевидцы. – Тысячная аудитория замирала от восторга‚ а сам оратор‚ казалось‚ поднимался всё выше и выше, подпирал своей головой в бархатной плоской шапочке высокий купол синагоги‚ то самое место‚ на котором яркими красками изображены были херувимы с длинными трубами‚ возвещающими час избавления Израиля".

Странствовал по Литве и Белоруссии магид из Кельма Моше Ицхак‚ который пропагандировал идеи религиозного движения мусар. Из воспоминаний: "Голова его была напряженно откинута назад, на смуглых щеках играл лихорадочный румянец; глаза его… выражали то насмешку, то цепенящий ужас и страх, то горели восторженным огнем…" Он говорил с невероятным воодушевлением‚ порой пел; его выступления производили на слушателей такое впечатление‚ что люди рыдали. Кельмский магид обличал уклонения от веры и традиций‚ притеснения бедняков‚ недостойное отношение друг к другу, обман в торговле‚ – бывало так‚ что после его проповеди торговцы бежали в свои лавки и выбрасывали фальшивые гири. Проповеди магида Э. Гацеля тоже сопровождались вздохами и рыданием; после его выступления мужчины начинали отращивать бороды‚ а женщины надевали парики‚ как того требовало строжайшее соблюдение еврейской традиции.

В синагогах пели прославленные хазаны-канторы‚ мастера вдохновенной импровизации. В Кишиневе пел знаменитый Нисан Спивак‚ в Риге – Барух Розовский‚ в Одессе – Бецалель Шульзингер, в Вильно – Иегошуа Файнзингер и "король канторов" Гершон Сирота‚ во Львове – Барух Шор‚ в Пинске – Барух Карлинер. В Бродской синагоге Одессы полвека подряд пел кантор Нисан Блюменталь‚ вызывая всеобщее восхищение. Он ввел там хоровое пение‚ и Бродская синагога стала первой хоральной синагогой в России. Нисан Блюменталь восстанавливал старинные синагогальные мотивы‚ создавал оригинальные мелодии‚ а также использовал фрагменты музыкальных тем Мендельсона и Бетховена. Вслед за ним кантором Бродской синагоги стал Пинхас Минковский; его композиции для субботних и праздничных молитв исполняли затем канторы во всем мире.

В синагогах черты оседлости пели также Эфраим Залман Разумный‚ Пици Абрас‚ Яков Бахман‚ певец и композитор Авраам Моше Бернштейн‚ молодой Иоселе Розенблат. Особенно славился своими канторами Бердичев‚ и всякий заезжий еврей шел послушать Ниси Белцера или Зейделя Ровнера. Когда Зейдель Ровнер – невзрачный старичок с длинными пейсами – приезжал со своим хором в какой-либо городок или местечко‚ собиралась толпа‚ взиравшая на него с величайшим благоговением. А он смотрел на них удивленный и озадаченный: "Чего‚ мол‚ они хотят? Хазана не видели? Он не знал своего значения и веса‚ хотя таил в себе гениальные музыкальные способности, огромные возможности в мире гармонии и звуков".

Имена многих канторов не сохранились в народной памяти; до наших дней дошло упоминание об одном из них‚ безымянном слепом юноше‚ который ездил по местечкам и пел в синагогах. "Сколько надломленных сердец он утешал и успокаивал своими напевами‚ сколько ярких надежд он зажигал в наших душах! Его напевы и песни долго-долго жили потом в закоптелых кузницах‚ в швейных и сапожных мастерских‚ в мирном убаюкивании беспокойных еврейских детей. И если без капли росы и без единого луча солнца они‚ эти гении‚ так пышно вырастали‚ то как и какими выросли бы они на другой почве и при других условиях?.."

В черте оседлости жили тысячи клейзмеров – еврейских музыкантов‚ которые играли на свадьбах‚ праздничных гуляниях и ярмарках‚ а также на торжествах у христиан. Ведущим инструментом еврейского оркестра была‚ как правило‚ скрипка‚ к ней добавлялись – в зависимости от возможностей – контрабас‚ кларнет‚ труба‚ флейта‚ цимбалы, барабан с тарелками. Оркестр клейзмеров часто состоял из членов одной семьи‚ и эта профессия переходила из поколения в поколение. Наиболее даровитые из них сочиняли мелодии, не зная нотной грамоты, эти песни затем распространялись по городам и местечкам.

В Полтаве было 26 семейств еврейских музыкантов‚ в Бердичеве – примерно 50‚ которые содержали собственную синагогу. При встрече и проводах гостей клейзмеры играли "Зайт гезунт" – "Будьте здоровы" и "Добранич" – "Доброй ночи"; на церемонии свадьбы "Мазл тов" – "Счастья вам"; во время свадебной трапезы "Тиш нигн" – "Застольный напев", а также "Мехутоним танц" – "Танец сватов"‚ "Бройгез танц" – "Танец обиды"‚ "Шолем танц" – "Танец примирения", "Мицва танц" – танец отца с невестой, и знаменитый на весь мир "Фрейлехс" – "Веселый танец".

Из воспоминаний М. Бен-Ами: "Музыканты идут. Уже настраивают инструменты. Вот громко заливается флейта бравурными трелями, желая как бы заглушить прорывающуюся тоску; но в этой самой браваде столько тоски, столько мук, столько отчаяния... И видя свое бессилие веселить, флейта начинает заливаться громкими рыданиями... И вздрогнула скрипка и застонала, и от этого стона задрожал контрабас, и послышались глухие рыдания... Рыдает невеста, рыдает мать, рыдают все, даже подростки..."

Самым известным из клейзмеров был скрипач-виртуоз‚ блистательный импровизатор Аарон Моше Холоденко из Бердичева‚ по прозвищу Педоцур; его называли "королем клейзмеров"‚ самой большой похвалой для скрипача было – "играет‚ как Педоцур". Выступал в местечках черты оседлости и Иосл Друкер из Бердичева по прозвищу Стемпеню; Шолом Алейхем написал роман о еврейских музыкантах, назвав его "Стемпеню". Из семьи Друкеров вышло несколько поколений скрипачей‚ пианистов‚ виолончелистов‚ дирижеров; отец Стемпеню играл на кларнете‚ дед – на трубе‚ прадед был цимбалистом‚ прапрадед – флейтистом. Многие прославленные композиторы‚ музыканты и педагоги были потомками клейзмеров: И. Дунаевский‚ Я. Хейфец‚ П. Столярский и другие.

На еврейских свадьбах развлекали присутствующих рассказами‚ анекдотами и песнями профессиональные увеселители – бадханы. Ни один город не обходился без них: Гирш Готлиб, Шайке Файфер, Мотке Хабад, Шайке Дубец, он же Шайке-свистун‚ но самым знаменитым был Эльякум Цунзер из Вильно. Он пел на свадьбах песни собственного сочинения‚ десятки сборников его песен увидели свет в России и Америке. Эльякум Цунзер выступал на богатых свадьбах и брал за это от двадцати пяти до ста рублей; толпы сходились на его выступления‚ требовалось порой вмешательство полиции‚ чтобы удалить со свадьбы незваных гостей. Бадханов побаивались‚ далеко не каждый желал стать объектом их насмешек; некий богач даже платил виленскому острослову Мотке Хабаду ежемесячное жалованье‚ чтобы тот не сочинял о нем анекдоты.

И. Котик:

"В то время отличались клейзмеры из Кобрина; во главе их был реб Шебсл, который хоть и не знал нот, но игрой на скрипке заставлял всех плакать… В его оркестре было до восьми музыкантов и… Тодрес. На каждой свадьбе Тодрес сочинял новые куплеты, в которых упоминалась вся родня жениха и невесты по именам и фамилиям. Во время "покрывания невесты" (жених покрывал ее голову платком – обряд прощания с девичьей жизнью) Тодрес говорил так трогательно, что разрыдался бы и сделанный из железа… Рыдания и вопли достигали небес, женщины исходили слезами, пока кто-нибудь не просил Тодреса и реб Шебсла перестать, потому что у женщин нет больше сил плакать.

В том же оркестре был и Рувеле, уже пожилой человек, от его шуток у праздничного стола все просто лопались со смеха… Опять приходилось просить: хватит уже, у женщин нет больше сил смеяться".

Еврейские газеты попадали в местечки редко и с большим опозданием. "Подписаться на газету не могла ни одна семья‚ – вспоминал Х. Вейцман‚ – это было слишком накладно‚ да и газета всё равно не приходила бы регулярно. Но‚ раз попав в городок‚ экземпляр газеты поочередно обходил все зажиточные семьи; в конце концов, отдельные клочки попадали и к детям". Книжных лавок в местечках не было‚ пару раз в году приезжал странствующий книгопродавец. Он останавливался на синагогальном дворе‚ выпрягал лошадь‚ раскладывал свой товар‚ и его окружали молодые и старые‚ ученые и простолюдины‚ мужчины и женщины.

В 1853 году Авраам Мапу, учитель из Ковно, опубликовал на иврите роман из библейской жизни восьмого века до новой эры, героями которого были Амнон и Тамар. Писатель А. Паперна вспоминал:

"Трудно изобразить‚ какое впечатление произвел на нас первый еврейский роман‚ теперь почти забытый – "Агават Цион" ("Любовь к Сиону") А. Мапу. Из однообразно серой‚ копеечно меркантильной‚ мучительно гнетущей копыльской атмосферы мы чародейскою рукою вдруг перенесены были в невиданно чудную землю – в Палестину времен пышного расцвета ее культуры и поэзии…

Перед глазами нашими раскрывались восхитительные картины. Поля с высокими и густыми колосьями пшеницы и ячменя чередуются с горами‚ покрытыми виноградными лозами‚ гранатовыми и фиговыми деревьями, оливковыми рощами... А на этих горах и холмах‚ долинах и лугах под палящими лучами солнца работает красивый‚ бодрый‚ жизнерадостный и свободный народ... орошающий каждый клочок земли своим потом и защищающий каждую ее пядь своей кровью... Что это: сонный бред‚ легенда‚ плод досужей фантазии? Откуда взялись эти чудные картины‚ эти яркие краски‚ эти могучие телом и душою люди‚ любящие жизнь и черпающие из нее полными горстями? Но нет же! Это не фантазия‚ не бред‚ – это всё реальные образы‚ знакомые пейзажи и родные люди‚ взятые целиком и живьем из Библии! Это подлинные евреи! Но если они евреи‚ то кто мы такие?.."

***

Из еврейских газет и журналов конца девятнадцатого века.

"В Гродиске недавно умер знаменитый цадик Элимелех Шапир‚ пользовавшийся глубоким уважением еврейского населения всего края. На его похороны направились со всех сторон тысячные толпы евреев. В день похорон из Варшавы отошли несколько переполненных экстренных и дополнительных поездов".

"Станция Джанкой. Один из пассажиров штабс-ротмистр Брильянд запротестовал по поводу того‚ что находившиеся в зале пассажиры-евреи говорили между собой по-еврейски. На объяснение начальника станции‚ что на вокзалах железных дорог инородцам не запрещено говорить между собой на родном языке‚ Брильянд потребовал жалобную книгу‚ в которую внес запись: "Был разговор на жидовском языке" – и подписал свою фамилию и чин".

"Смоленск. Проезжая по улице, где строится синагога, ревизор из Петербурга заметил на ней купол, и вскоре губернатор, утвердивший до этого план постройки, предписал: снять купол в семидневный срок… так как он "оскорбляет чувства христианского населения"… иначе он выселит евреев из Смоленска. Угроза оказалась действенной, и злополучный купол был снят".

"Государь-император за отличную усердную службу раввинов – С.-Петербургского Абрама Драбкина‚ Московского Якова Мазе и Варшавского Юделя Сегала – соизволил пожаловать им золотые медали с надписью "За усердие" для ношения на шее на ленте ордена Станислава".

"Оригинальный "погром" произошел на днях в Варшаве. В роли "громил" выступали на этот раз евреи-рабочие‚ которые беспощадно расправлялись с сутенерами и торговцами живым товаром‚ к сожалению‚ тоже евреями... Разгром домов терпимости и расправа с сутенерами продолжались три дня. До ста притонов разгромлено‚ убито десять сутенеров‚ ранено до пятидесяти... Еврейские рабочие расправлялись только с евреями и не трогали ни одного христианина. Расправиться с последними они предоставили христианским рабочим‚ которые последовали потом их примеру".

назад ~ ОГЛАВЛЕНИЕ ~ далее